Набрав номер своего отдела, Лиз с каким-то равнодушием дождалась ответа и скороговоркой велела вызывать следственную группу. После чего вытащила из сумки медицинские перчатки и, натянув их, принялась за поиски флакона.

Флакон обнаружился почти сразу же — на зеркальной полке, рядом с тушью для ресниц и сложенным пополам листком бумаги, выдранным из обычной тетради. Предсмертная записка? Озаренная догадкой, Лиз схватила лист. С каждой строчкой ее глаза расширялись всё больше и больше.

====== Глава 7. Trois heures jusqu’a l’automne ======

О часовой стрелке жизни. Жизнь состоит из редких единичных мгновений высочайшего значения и из бесчисленно многих интервалов, в которых в лучшем случае нас окружают лишь бледные тени этих мгновений. Любовь, весна, каждая прекрасная мелодия, горы, луна, море — все это лишь однажды внятно говорит сердцу — если вообще когда либо внятно говорит. Ибо многие люди совсем не имеют этих мгновений и суть сами интервалы и паузы в симфонии подлинной жизни.

17 сентября, 2002 год

— В чем конкретно вы меня подозреваете, мисс Хаммонд? — бесстрастно поинтересовался Альфред, откинувшись на спинку дивана и сверху вниз взирая на свою собеседницу. Лиз чуть слышно скрипнула зубами — этот высокомерный красавчик со своим эксцентризмом с каждой секундой бесил ее все больше и больше. Ни одного лишнего движения лицевых мышц, ни одной дрожащей нотки в голосе, всё так небрежно — о, его небрежность была идеальной, как и его внешность. В свете недавних событий в голову невольно шел Чарльз Мэнсон с его немигающим взглядом и ровной, как кардиограмма мертвеца, манерой речи.

— Я смотрю, ты оправился после смерти своего возлюбленного, Альфред.

Он чуть вскинул брови в знак вежливого удивления столь резкому переходу от официоза к фамильярности.

— К чему мне изображать из себя скорбящую Пенелопу? Я не склонен делать свои чувства достоянием общественности.

— И по такому поводу решил слегка сменить имидж?

Альфред растерянно прихватил пальцами прядь немилосердно обкромсанных волос. Потом засмеялся.

— Мисс Хаммонд, со столь стремительно прогрессирующей паранойей не помешало бы сменить род деятельности. При чём здесь моя прическа, стесняюсь спросить?

Лиз еще никогда не испытывала такого дикого желания хорошенько врезать подозреваемому.

«Вот ведь… И клина не подточишь! Играет как по нотам!»

— И всё же я не понимаю, в чем меня подозревают, — повторил О’Нил, мягко улыбаясь и невинно глядя на взбешенного следователя своими лучистыми синими глазами из-под завесы густых ресниц.

— В убийстве Викторио Руиса.

Его глаза шокировано расширились.

— Что? Вы обвиняете меня… я… да вы хоть понимаете, о чём говорите?! Он был моим лучшим другом!

— Уверен? — саркастически уточнила Лиз, с удовольствием наблюдая убийственный прищур и злобно сведенные брови.

— Вот вы как? — уже спокойным голосом протянул Альфред, снова улыбаясь. И, пожалуй, эта резкая смена эмоций могла быть проколом. — Считаете, что можно таким способом вывести меня на чистую воду? Хорошо, пусть будет по-вашему.

С одной стороны — да, прокол. Но с другой стороны — он ведь и не пытался этого скрыть.

— Я уверена, что ты причастен к смерти Викторио. Так или иначе, но причастен. И потом, у тебя был мотив.

— Ага, ага… Еще проверьте мою кухонную мебель на наличие колбочек с формалином. Я храню там самые симпатичные кусочки своих жертв… Бросьте, мисс Хаммонд! Что вы меня так демонизируете? Поверьте, мне не светит карьера Джеффри Дамера — я всего лишь скромный студент!

— Не верю, — мрачно произнесла Лиз. — Ты слишком убедителен, чтобы тебе верить. Я найду доказательства твоей вины, чего бы мне это ни стоило.

— Сомневаюсь, очень сомневаюсь. Но можете попробовать, — в тон ей отозвался Альфред. И для нее это было равносильно признанию.

— Это не Руис! — категорично заявила она.

— Хаммонд… — процедил Уоррен Гвилим, потерев виски. — Ты у нас, конечно, профессионал, но не могла бы ты объяснить… какого хрена тебе еще надо?! Какие доказательства?!

— Да это же нелепость! Этот мальчишка — и вдруг убийца! — забыв о всяких нормах приличия, Лиз тоже самозабвенно орала на своего начальника. — Его подставили!

— Ага, конечно…

— Вы бы видели труп Форестера! Ему вскрыли грудную клетку кухонным ножом, притом линия разреза практически идеально ровная! А чего стоила идеально вспоротая диафрагма! Какие нервы нужно иметь, чтобы сотворить такое? А сердце, найденное в холодильнике? Кровавые отпечатки на дверце принадлежали самому Форестеру! Это же надо было — додуматься до такого!..

Гвилим рывком пододвинул к ней пришедший по факсу отчет.

— Еще раз полюбуйся на заключение графологической экспертизы! Вероятность совпадения — девяносто два! Девяносто два процента, понимаешь?! Ты видела этот бабский почерк? Да такой просто невозможно подделать! Нужно быть гением, чтобы добиться такой точности!

— А что, О’Нил вполне подходит на роль гения. Лучший ученик своего выпуска: за всю жизнь он едва ли получил больше дюжины «хорошо». В колледже изучал огромное количество дисциплин — и все освоил в совершенстве. Какого чёрта оно ему надо? Да это патология с уклоном в синдром превосходства!

— Лиз, придержи-ка коней! Если парень умен, то это еще ничего не значит! — отмахнулся шеф. — Давай так: даю тебе времени до конца недели, а потом закрываем дело.

Лиз ушла, от души хлопнув дверью.

«Я не мог поступить иначе. Но теперь не могу жить с таким грузом на душе, не могу видеть страдания любимого человека, которые сам же и причинил ему!..»

Лиз никогда не была любительницей дамских романов. Записка, найденная дома у Викторио Руиса, относилась как раз к этой жанровой категории.

Положив рядом позаимствованный у О’Нила конспект, она свирепо закусила губу: здесь и без графолога всё было понятно. Острые, узкие буквы совершенно нельзя было состыковать с убористым, каллиграфическим почерком Руиса.

Опять же, почерк самого латиноамериканца имел отличия от почерка, которым была написана записка, пусть и несущественные. В оригинале нажим на ручку был куда сильнее. Создавалось впечатление, что записку писали гораздо более легкой рукой.

Это сошло бы за улику, если бы Руис не находился под действием психотропного препарата — а так скажут, что ручки у бедняги ослабели на смертном одре.

«Высокопарный стиль, чертова дюжина ошибок. Работа ювелирная, прямо скажем…»

Поняв, что с запиской дело не выгорит, Лиз взялась за папку, оставленную Тедом на столе.

«Альфред Стоукс? Хм… Родился десятого сентября, восемьдесят второй год… угу…»

УЗнав, кто его отец, Лиз чуть не выронила папку из рук.

«Что сын британского миллионера может делать в борделе Сан-Франциско?»

До определенного момента не попадалось ничего интересного, кроме того, что О’Нил и Форестер вместе учились в частной школе. Однако сразу три характеристики из учебных заведений крайне порадовали своей содержательностью, облегчив составление психологического портрета.

«Тип личности: ярко выраженный интроверт. Темперамент: ярко выраженный флегматичный…»

«…Когнитивный стиль: рефлективность. Также гибкий познавательный контроль, высокая толерантность к нереалистическому опыту…» «…Ярко выраженная мизантропия, мотивированная чувством социального отчуждения…»

— Ого, — повеселела Лиз. — Да тут и до социопатии недалеко! Хотя… — как назло, в мыслях возникло невинное личико с огромными наивными глазами.

«Даже не думай об этом, Хаммонд. Даже не думай!»

Вот уж действительно — Джеффри Дамер. Может, и правда стоило поискать симпатичные кусочки жертв?..

31 августа, 2002 год

Джейк пришел к фундаментальному выводу, что бордель утром — место, ненамного выигрывающее у библиотеки. Непонятно, зачем Хосе выдернул его из постели в такую рань.

Машинально он скользнул взглядом по немногим парням, ошивающимся здесь уже без макияжа и в более-менее простой одежде. Альфреда здесь ожидаемо не оказалось.