Косясь по сторонам (как это водится, если момент достаточно неподходящий, даже в час ночи можно встретить кого-нибудь из знакомых), я дошел до перекрестка и свернул на уже знакомую улицу. Номер здания помнил, как и примерное нахождение, однако в глубине души мечтал словить лучей топографического кретинизма и заблудиться. Ан нет – благополучно добрался до пункта назначения. Словно и не уходил никуда; даже охранник, черт возьми, тот же самый. Приятным дополнением оказалось то, что музыка играла несколько тише и народу было на порядок меньше, чем позавчера… Боже ты мой, это действительно было позавчера? Если, конечно, принять за истину то, что позавчера было…

Стоп. Стоп, Макс!

– Макс?

Дернувшись, я оторопело уставился на парня, который нежданно-негаданно замаячил рядом со мной. Разумеется, узнал его почти сразу.

– Ээ… Никита?

– Смотри-ка, узнал, – весело отозвался Никита. – А я тебя – вот с трудом!

– Чего это? – спрашиваю чисто для проформы. Понятное дело, что «Гермиона очень изменилась за лето» – не мой случай.

– Ну, не ожидал тебя здесь увидеть, – и тут же ехидно добавил: – А Ванёк-то в курсе?

– Слушай, Ник, – я смущенно кашлянул. Чувствую, физиономия моя из серовато-бледной стала помидорного оттенка. – Знаю, как прозвучит, но все-таки: это не то, что ты подумал!

Блин, как же я верно подметил, про некстати встречающихся знакомых-то. Никиту, конечно, немудрено повстречать в таком местечке: однокурсничек мой того же типажа, что и Отем, то бишь смазливый глазастый неформал с чёлкой на полрожи… Долговязый, правда, да на девку меньше похож, но что толку. Как будто этого было мало, Никита с первого курса разгуливал под ручку с неким великовозрастным качком, от которого Ваня однажды даже получил в табло за некорректные высказывания.

– Не то, конечно, – Никита энергично закивал, отчего русая челка тут же разлохматилась. – Все так говорят поначалу!

Я попытался придумать достойный ответ, однако оный был задушен в зачатке руками, обнявшими меня за плечи.

– Ты такой милый, когда смущаешься, – протянул Отем мне на ухо. Ему для этого пришлось приподняться на носках, и я совершенно точно мог сказать, что роста в нем всего-то пять футов и пять дюймов. Разумеется, я даже не знал, сколько в футе дюймов. Как не знал и то, откуда мне известно о росте Отема. Просто знал.

– Какого хрена ты делаешь? – мне, наоборот, пришлось наклониться к нему. Не знаю, сколько там во мне футов и дюймов, но вот сантиметров было предостаточно.

Вопрос Отем проигнорировал, но зато лапать меня прекратил, переключившись на Никиту. Не знаю уж, о чем они там шушукались, музыка заглушала голоса; однако взгляд последнего не радовал. Радоваться впору тому, что он в магистратуру не поступал, и видеться мы особо часто не будем.

– Увидимся еще, Соколовский! – будто бы прочитав мои мысли, заверил дражайший однокурсник. – Может, пошло и по-американски, на двойном свидании?..

Мне только и оставалось, что с потерянным видом глядеть ему вслед. Тролль чертов… а на первом курсе вроде такой тихоня был.

– Ну, мы-то идем? – будто бы это было в порядке вещей (нет уж, нихера не в порядке!), Отем поволок меня на выход. Я не сопротивлялся, ибо находился в обычном для себя состоянии прострации. Опомнился уже на улице, узрев перед собой открытую пачку Lucky Strike.

– Я вообще-то бросаю, – заявил я, уже взяв сигарету.

– Так тебя же силой курить не заставляют, – удивился Отем. Потом невинно так уточнил: – Ты ко мне, да?

Ресничками хлопает почище любой девицы. И улыбается, зараза, как будто не знает ответа на этот вопрос. Вид у него еще более не от мира сего, чем в воскресенье: глазища нетрезвые какие-то, рыжие лохмы торчат во все стороны, запястья чуть ли не сплошняком увешаны какими-то девчоночьими феньками. В нижней губе с левой стороны появилось тусклое колечко, которого вроде не было в тот раз. Я, наверное, отстал от жизни: многим ребятам по душе мысль целоваться с девушкой, у которой во рту склад металлолома.

А передо мной, на минуточку, не девушка, и целоваться мы не собираемся.

– А к кому, по-твоему, я мог заявиться… хм… сюда?

– Не знаю, не знаю. Вон, Ники тебя хорошо знает, я гляжу! – насмешливо произнес он.

– Однокурсник бывший, – я пожал плечами. Чего, собственно, вообще распинаюсь? – Мне просто не повезло его встретить…

– Зато повезло встретить меня. Обычно я по вторникам до упора работаю.

– Что, даже не спросишь, зачем ты мне?

– Не спрошу, – свободной от сигареты рукой Отем отбросил волосы назад. – Ты наверняка и сам не знаешь, зачем, а потому и спрашивать нет смысла.

– Если не знаю я, то, должно быть, знаешь ты?

– Хороший вопрос. Могу предположить, что здесь замешаны… числа?

Небрежным движением он закатал рукав пуловера. Я едва не поперхнулся дымом: на бледном едва ли не до меловой белизны запястье красовалась картинка, напоминающая окошко игрового автомата. Ну, которое служит обычно заманухой сыграть… с тремя семерками.

– Да, да, – с сухим смешком Отем вернул рукав на место. – Мне бы хотелось верить, что оно счастливое.

Выбросив окурок, он вдруг протянул руку и убрал лезущую мне в глаза челку. От этого прикосновение в горле вмиг пересохло. В голове замелькали новые картинки.

Давно пора стричься. Да.

– Я сказал, что не буду спрашивать, зачем я тебе. Спрошу по-другому: зачем я тебе понадобился?

Когда он сказал это, я тоже проникся двусмысленностью формулировки. Наверное потому, что ситуация не только на словах двусмысленная. Самому себе-то можно признаться?

Я брел, не разбирая дороги, рядом с Отемом, который спокойно и неспешно нес ничего не значащую чушь; будто бы не выслушал только что историю, феноменальную в своей бредовости. Еще он держал меня за руку, будто так и надо, а я все никак не мог сделать над собой усилие и эту руку высвободить.

– Ты всегда ночью бродишь по улицам?

– Частенько, – отозвался Отем. – На работе оплачивают такси, но есть у меня такое милое хобби – ночами по улице шататься, – тут он как-то со значением глянул на меня и добавил: – Должно быть, дают о себе знать старые привычки.

Должно быть, у меня сейчас голова лопнет. Слишком много информации, притом взявшейся неизвестно откуда.

– Ты просто сам себе не даешь осознать. Это и сводит тебя с ума.

Он снова понял меня без слов. И это пугает.

– Ты что, мысли читаешь?

– Не-а, – ответил он почти беззаботно. – Я просто знаю. Да и что в них толку, в мыслях? Важно то, что человек чувствует. Думать можно одно, а чувствовать – совсем другое.

– Слишком сложно для меня, – бормочу недовольно.

– И тебя это бесит? – полуутвердительно спросил Отем.

– Жень, – я упорно называл его нормальным именем, хоть в мыслях и привык к дурацкой кличке, – у меня на лбу все написано, да? – я даже руку ко лбу, будто собираясь стереть несуществующие надписи.

– Может быть, есть. Все равно под челкой не видно.

Он меня убивает. Просто убивает.

– О чем ты думаешь?

– О том, что ты меня убиваешь, – честно отвечаю.

Отем резко тормозит. В свете фонаря я легко разглядел его лицо, уязвленное и беззащитное. А потом фонари начали гаснуть один за другим.

Во дворах фонари всегда гасят в час тридцать. Ни семерок, ни девяток… никакой гребаной мистики.

– А еще о чем? – в темноте выражение лица не разглядеть, но голос его подозрительно охрип.

– О том, что ты странный, – я даже не задумываюсь о том, чтобы удержать рвущиеся с языка слова. – О том, что… почему-то нужен без «понадобился». О том, что знаешь обо мне больше, чем я сам.

– Я же «триггер»… я храню информацию. Но как раз-таки о тебе я почти ничего не знаю, – многозначительно отозвался Отем. – Хотел бы узнать, честно. Только вот не факт, что у меня будет возможность.

– Почему?

– Потому, что это зависит от того, кем ты будешь.

Он вдруг обнял меня за шею, заставив склониться к нему, и прошептал совсем уж не своим голосом.