Осенний листопад. «Autumn» – осень. Почему все это звучит так чертовски знакомо?

А желтый – редкий цвет. Я в Википедии читал.

– Надо бы такси вызвать, – пробормотал я, неуверенно шагнув в сторону поворота.

– Алина вроде вызвала, – ответил он, неторопливо выдыхая дым и идя за мной следом.

Сигарета здорово помогает, когда не знаешь, куда бы деть свои хватательные конечности. А я реально сейчас не знал. Из каждой секунды молчания хлестали вопросы. Именно хлестали… как солено-горькая вода в пробоины корабельного трюма; как пена из бутылки пива, если ее хорошенько потрясти перед открытием. Не просто хлестали, но нахлестывались друг на друга волна за волной, сливаясь в единую хренову тучу слов, букв и вопросительных знаков. Проблема в том лишь, что я сам не знал, что из этой кучи выудить попригляднее.

– Мы раньше не встречались? ¬– в итоге выуживаю из эпицентра бури самый банальный вопрос.

– Отчасти.

Ответ положительно должен был поставить меня в тупик. Но подходил больше, чем какой-либо еще: знаю это натвердо, как, скажем, основы вычислительной техники, составные части видеокарты или «горячие» клавиши в Turbo Pascal. Это простая истина – если, конечно, истины бывают простыми, а не абсолютными-непреложными-непостижимыми… Может, конечно, и бывают, но это им наверняка не по нраву… истинам-то.

Твою ж мать, что за бред я несу?

– Отчасти – это «да» или «нет»?

– Я бы с радостью ответил, но, – поводит плечами, – это тебе решать.

После секундной заминки он как-то по-новому, тяжеловесно повторил:

– Тебе решать.

Не хочу ничего решать. Хочу быть Буратино.

– Бред какой-то.

Когда человек на тебя смотрит таким взглядом, ты почему-то начинаешь нервничать и думать, что он видит тебя насквозь. Он как будто знает о тебе больше, чем ты сам.

– Ты же чувствуешь, что каждое слово моего бреда – правда, – улыбку этого смазливого педика нужно запретить законом. Она делает со мной что-то не то.

– Я предпочитаю доверять разуму, а не чувствам.

– Я знаю, – сокрушенно отозвался Отем. – Ты всегда такой был. Или пытался таким быть.

– Ты знаешь меня от силы пятнадцать минут! – я чувствовал, что на меня накатывает нечто, напоминающее бессильную злость.

– Ой ли, Макс? – хитро так глаза щурит. Паразит. – Макс… Ма-а-акс. Забавно, что тебя теперь зовут именно так.

В его словах чувствовалось какое-то двойное дно, если не тройное вообще. Я ненавижу это – непонимание чего-то, что для других является очевидным. Я этого Отема почти ненавижу. Я…

Я не успел потребовать никаких объяснений – в поле зрения показалась Уколова, волокущая за собой мою сестрицу, еле переставляющую ноги. Забыв о рыжем психе, взрывающем немилосердно мой мозг, я торопливо пошел навстречу, чтобы принять Вику с рук на руки.

– Вик, ты жива?

– Нет, – заявила она, еле ворочая языком. – Бро-о-о… только не говори папе!

С этими словами она мертвым грузом навалилась на меня, чуть ли не храпя.

– Дура, что ли? – мрачно интересуюсь. – Он же тебя прибьет. В этот раз живи, так уж и быть… Лин, такси?

– Щас приедет, – сказала Лина, отбирая у меня недокуренную сигарету. – Макс, не надо на меня так смотреть! Я же не санитарка в психушке, чтобы ее по рукам и ногам спеленать. Нахрена бы мне играть в чью-то мамочку и нарываться на грубость? У нее своя голова на плечах.

– Только вот пустая! – Вика на это восклицание промычала нечто нечленораздельное. – Алина, ну что ты за человек такой? Западло было у нее бутылку отбирать – так почему не позвонила на пол-литра раньше?!

– Так понимаю, я вам здесь больше не нужен, – с чуть заметной усмешкой осведомился позабытый всеми Отем. – Вы, конечно, очень забавно собачитесь, но я только что со смены и пиздец как устал.

Ну вот. И куда, спрашивается, вся потусторонняя аура подевалась? Теперь он ведет себя как обычный подросток-фрик… Сколько ему лет, кстати? Мелкий какой-то совсем… стоял бы я тут на фэйс-контроле – не пустил бы его ни в какой клуб и отправил домой, уроки делать.

– Иди, конечно, – ответила Лина. – Спасибо, что помог.

– Не за что!

И, помахав двумя оттопыренными в «пацифике» пальцами в знак прощания, он снова исчез в закоулке, где, как мне теперь было известно, находился служебный выход. А я ни пойти за ним не мог, ни окликнуть.

– Что это за кадр, спрашивается? – интересуюсь у Лины, поудобнее придержав за талию невменяемую сестру.

– Викин дружок, – Лина пожала плечами. – Я с ним только сегодня познакомилась. Он милый… только какой-то чокнутый.

– Как его зовут хотя бы? Ну, по нормальному.

– Говорю же, мы едва знакомы! Не знаю! – ответила она с раздражением. И тут же гаденько улыбнулась. – Макс?

– Чего? – настороженно переспросил я.

– Да вот… смотрю, ты шибко заинтересовался в этом парне. Готов признать, что я была права, и ты – ну просто голубее некуда?

– Шла б ты на хер, Уколова!

И мне ведь такси дожидаться в ее компании (как всегда, придется объезжать по Красному пути, чтобы ее высадить). Того и гляди, еще чего доброго про себя услышу. У Лины это идея-фикс – то, что я голубой. Она у нас сексапильная брюнетка модельной внешности, самооценка размером с ЭВМ первого поколения… а я, вместо того, чтобы пылать страстью и тихо млеть, оказавшись с ней в койке, банально ее трахнул, не особо впечатленный выпавшим на мою долю счастьем. Ну и… гениальное следствие: если ты не без ума от меня – значит, гей. Логика так и прет!

– Вот не надо говорить, что я такая махровая эгоистка, – Лина, к моему облегчению, перевела тему. – Было бы так – посадила бы Вику на такси да отправила домой к папаше. И голова бы у меня не болела!

– Резонно, – пробормотал я. Сам знаю, что Уколова, в сущности-то, неплохой человек. Эгоцентричная малость, характер не из легких – это да.

Ясен пень, у нас бы все равно ничего не получилось. И вовсе не потому, что я – гей… якобы гей. Просто вся заковырка моей ориентации, судя по всему, в отсутствии этой самой ориентации.

Хотя – не люблю слишком уж очевидно врать себе, – меня действительно зацепил этот рыжий; зацепил настолько, что выкинуть его из головы никак не получается. Ну, так я же думал, что это девчонка… Вообще в те минуты много всего думал, еще бы вспомнить, что именно. Но нет: тот промежуток времени в разуме будто отформатировали, оставив лишь ощущения.

Ощущение понимания, узнавания. Узнал же? Определенно. Вот только видел впервые, но это же такие мелочи – не правда ли?

Мне кажется, или мои психические расстройства решили сообразить на троих и позвали в гости то, что называют дежавю?

~ 2

Понедельник, как известно, день тяжелый. В моем случае он совмещает в себе и апогей недосыпа, и начало рабочей недели, и визит к психотерапевту. Если первые две константы еще как-то не сильно портят жизнь, то последняя – просто без ножа режет. И с ней хреново, и без нее.

Если подробно объяснять, почему у меня шарики за ролики заехали, то придется начать издалека. Викина мать – вторая жена отца. Я Лейлу зову мамой, но она на самом деле мачеха; ее образ давным-давно сросся с образом моей родной матери в какую-то невообразимую мешанину. Родная мать попала в аварию, везя меня то ли от бабушки, то ли к окулисту… не помню. Мне тоже крепко досталось, но из повреждений серьезным было только сотрясение мозга. После того, собственно, и начались мои бесконечные странствия по врачам: отец и остальные сочли, что даже после подобного происшествия поведение как после лоботомии для ребенка ненормально.

И ни черта они мне не помогали, эти странствия. С каждым годом – все хуже и хуже. А годам к шестнадцати появились заскоки с адекватным восприятием окружающего мира… не помню точно, как звучит эта философская ересь про мужика, которому снилось, что он – бабочка, однако у нас с этим мужиком при встрече стопудово бы нашлась общая тема для разговора. Отличие лишь в том, что я из своих снов практически ничего не помню. Так, какие-то знакомо-незнакомые лица и обрывки фраз.