— Что вы сделали с мечом? — уже тише прошипел судья.

— А что случилось? — поинтересовался простодушный Бран, но судья не удостоил его ответом.

— Отволоките их вниз и заставьте взять меч, — приказал он стражникам.

Через несколько минут Бран и Рид ругаясь сквозь зубы держались за обожженные руки. Настала очередь Мартина, о чем ему напомнили, вежливо подтолкнув в спину острием копья. Юноша осторожно повел ладонью над рукоятью, а потом решительно схватился за эфес. Пальцы его слегка укололо и больше ничего. Он поднял меч (стражники отшатнулись) и недоуменно обвел всех взглядом.

— Этих в тюрьму, — распорядился судья. — Этого ко мне в дом. Пусть положит меч на место, и вернете его друзьям.

***

— Глупо все как получилось, — вздохнул Бран когда Мартин, изрядно побитый, был буквально вброшен в их камеру. — Еще и веревки эти, дурацкие. Рук вообще не чувствую.

Рид угрюмо молчал в своем углу. Мартин смотрел на угасающее солнце сквозь решетку. Бран повернулся к нему.

— Ты прости, парниша, что ботинка тебе не оставил. Наверное, тоже плюнуть хотелось?

Мартин пожал плечами. Он просто не мог говорить. В его гудящей от частых ударов голове раз за разом прокручивалась одна и та же мысль, простая и страшная одновременно. Мысль о скорой смерти.

«Сейчас солнце зайдет, потом пройдет ночь, наступит рассвет и меня не будет здесь больше. Вообще нигде не будет. Великие, как же страшно…»

— Если что не так делал, обижал… Я же не со зла, ты понимаешь… — продолжал бубнить Бран. Мартин не слышал его.

«И никак, никак уже нельзя это изменить. Никакой надежды. Скольких повесили на городской площади? Сколько из них сидели в этой камере целую мучительную ночь, и думали о том же? Неужели никак не спастись? Веревка на шею и все… Как же это страшно — умирать. Я не хочу! Я хочу жить! Пожалуйста, Великие, спасите меня… И… — Мартин посмотрел на Брана, который все еще что-то бормотал, на Рида, чье лицо уже почти скрылось в тенях, — и моих товарищей. Великие, мы совершили ужасное преступление, но я смогу отговорить их, заставить их жить честно, только спасите нас. Дайте нам шанс!»

— Не бойся, малец, мы с тобой…

— Да заткнись ты, Бран! — внезапно вызверился Рид и Мартин вынырнул из своих мыслей от этого грубого выкрика. — Ладно, мы, знаем, за что помрем. А ему каково? Он-то никогда красть не хотел. А я, дурак! «Все изменится!» Изменилось…

— Ерунда, — слабым голосом попытался пресечь зарождающуюся ссору Мартин, хотя все внутри него вопило о том, что Рид прав. Что он-то, Мартин, вообще не виноват, в том, что произошло и умирать никак не должен. Юноша гнал эти мысли прочь, они казались ему предательскими, по отношению к товарищам.

— Ты прости нас, Мартин. За это прости и за… — Рид осекся.

Бран беспокойно заерзал и дернул руками, словно забыв, что они связаны у него за спиной. И после минутного молчания пробормотал.

— Говори уж, чего уж там… Пусть лучше знает…

— Лучше ли? — усомнился Рид. — Впрочем, и неважно уже… Мартин, ты помнишь, как появился у нас?

— Нет, — Мартин напрягся, — откуда? Ты всегда говорил мне, что меня подбросили.

— Это не совсем правда… Точнее, это совсем неправда, — впервые Мартин слышал как Рид мнется, словно не решается продолжить говорить. — Как-то ночью мы пробрались в дом к одной вдове… Мы уже много раз пробирались по ночам в чужие дома и никогда Твари не замечали этого. Но в ту ночь что-то привлекло их внимание…

Кошмар, тот самый кошмар, который так долго мучил Мартина, обретал реальность в неторопливых словах Рида. Конечно, он все это помнил. Дикий ветер, ворвавшийся в окно вместе с Тварью, падение женского тела…

— Мы же спасли тебя! Мартин, пойми! Мы воры, а не убийцы…

Я поэтому и берег тебя потом, не хотел в дела брать. Пока не понял, что парни тебя совсем заедят, если будешь и дальше сидеть в своем углу…

Рид удивлялся, как легко ему становилось. Словно на душе лежала какая-то невидимая тяжесть, лежала долгие двадцать лет, а теперь медленно покидала его, делала его совсем свободным и счастливым, несмотря на то, что завтра — смерть. Мартин же наоборот словно просел под грузом правды. Он сдавленно молчал, отвернувшись от товарищей, вжавшись лбом в стену.

— Ты прости… Если бы могли изменить тот день, мы бы сделали это… — закончил Рид, и в камере воцарилась тишина. По равнодушному камню скатывались горькие соленые слезы.

Насколько тяжелой была ночь, Мартин понял только утром, когда, поднявшись с жесткого каменного пола, не ощутил онемевшей руки. Все остальное болело так, слово его били палками, хотя господин судья такими варварскими способами и не пользовался. Да и лучше уж палки. Но ими дело уже обойтись не могло.

— Последний завтрак! — мрачно-торжественно объявил стражник, внося в камеру поднос. Холодные напитки, жареное куриное мясо, солонина — чего там только не было. Даже теплый пшеничный хлеб, который считался роскошью, ибо вырастить пшеницу в условиях вечной засухи было ужасно сложно. Стражник поставил поднос со всем этим великолепием на пол и отошел к дверям, где неясно маячили еще две фигуры с пиками.

— У вас есть час, — предупредил он, развязав руки пленникам. После чего скрылся. Лязгнул тяжелый засов.

— Странно. Я думал, из-за того, что мы ограбили самого судью, нас лишат этой привилегии, — усмехнулся Рид, пододвигаясь к подносу и хватая куриную ножку. Бран и Мартин мрачно смотрели на него из своих углов. На секунду отвлекшись от трапезы, Рид глубокомысленно, насколько это можно сделать с набитым ртом, произнес.

— Господа! Через час нам и так достаточно подпортит настроение наша смерть. И в эти последние мгновения, я хочу, чтобы мы вспомнили, что были товарищами и останемся ими до конца, а там, кто знает… Может и за гранью, если все, что говорят о Великих — правда. И поэтому, сейчас я прошу вас присоединиться ко мне, забыть, что нас окружают стены камеры и представить, что мы в своем уютном логове среди орущих красных морд, каждую из которых я успел набить не по разу. Ни к чему угрюмо зыркать на меня из угла, милый юноша. Я не всегда был благороден по отношению к тебе и раскаиваюсь в этом куда больше, чем в краже железяки из судейского дома.

Мартин неуверенно улыбнулся. Рид указал рукой на поднос:

— Садитесь! Не одному же мне наслаждаться этим великолепным мясом, хоть, как вы и знаете, в меня все влезет. Но сегодня мне бы хотелось разделить трапезу с друзьями.

Бран издал неопределенный звук, который должен был обозначить сразу и удивление, и уважение, и согласие. Он подвинулся к подносу и, положив руку на плечо Риду, вопросительно посмотрел на Мартина. Тот кивнул и устроился по другую сторону от главаря.

Стражников, присланных забрать приговоренных, ждало удивительное зрелище. Поднос был пуст, на нем не осталось ни единой крошки. Трое мужчин, сидящих на полу, крепко обнимались и, слегка фальшивя, но твердыми голосами распевали древнюю разбойничью песню, для которой у каждой шайки был свой мотив:

Когда б ни вышли мы из дому светит нам всегда луна!

О, да!

Затейливо нам подмигнула и убралась за облака!

О, да!

И нас спасает Темнота

Ведь нас она и родила

И мы вершим…

— Время! — опомнился старший из стражников.

Песня оборвалась.

========== Глава III. Казнь ==========

— Смотри сколько народу! — беспечно болтал Бран, тяжело ступая по деревянному постаменту, — вон та девушка… Ну вон та, с клетчатым платочком, Мартин! — он нетерпеливо схватил товарища за локоть (руки стражников сжали копья) и повернул в нужную сторону. — Ты ей нравишься, кажется.

Девушка, на которую Мартин бросил быстрый взгляд, торопливо спрятала лицо в платок. Мартин отметил это ее движение чисто машинально. За то время, пока он не спал, он все думал, пытался представить, как оно все будет на самом деле, в момент казни. Оказалось — никак. Словно его разделили надвое. Один, лишенный всяческих эмоций шел на смерть, а второй хладнокровно наблюдал за ним, иногда подмечая что-то интересное вокруг. Например, у важной старухи в первых рядах прыткий, как воробей, мальчик пытался вытянуть кошелек из кармана, а старуха постоянно крутилась, явно желая поделиться каждым своим впечатлением с соседями. Мальчик был не из их шайки, по крайней мере, Мартин его не помнил. Внезапно, первому Мартину захотелось предупредить ребенка о том, что его может постигнуть та же участь, но пыл этот тут же угас.