- Нет, - ответила она, после долгого молчания. – Нет, я не живу.

Зима подходила к концу, но холода и не думали отступать. Напротив, они становились еще злее и суровее. Мало было в это время разговоров в поселке – люди прятались в домах, отогревая дыханием друг друга и тех немногих Маленьких Созданий, что еще были живы.

Пало и немало волков, а те что остались, исхудали ужасно. Напрасно помогали им с охотой орлы и даже гордые кошки – и в их горах царили метели, и в их горах добыча замерзала или, заблудившись, сворачивала себе шею, падая с высоких утесов. Волки сбивали лапы в кровь и все, как один, хромали, но не прекращали поисков ни на минуту, охотясь и днем и ночью, забредая все дальше и дальше от поселка.

Аллайя была бледна, и никто не помнил, когда она последний раз смеялась или, хотя бы улыбалась. Всю зиму она пыталась как и прежде выходить туда, где в последний раз видела Мартина, но это становилось все сложнее и сложнее. В один из вечеров, посмотрев на ее красные, опухшие от мороза руки, на бледное лицо и на застывшие в глазах слезы, Динь строго-настрого запретила ей куда-либо выходить дальше, чем к колодцу. Вереницей выстраивались перед лачугой целительниц исхудавшие и недужные, пожираемые простудами, голодом и холодом люди и звери. Сколько страдания проходило в эти дни через их дом… Аллайя никогда не могла бы представить, что столько бывает.

Даже Динь, неутомимая Динь, казалось угасала. В ее глубоких карих глазах застыла боль, хоть она и ни разу не показала этого. Ни разу никто не слышал от нее вздоха или жалобы.

В это время люди и звери приходили к целителям не за лечением – все травы давно были истрачены. Они приходили сюда за надеждой и жались друг к другу, одинаково несчастные, сплоченные горем. Они приходили за добрым словом, и Динь не скупилась на них. Аллайе же, к сожалению, не хватало сил для того, чтобы утешать или ободрять, и как она ни винила себя в этом - она не могла их найти.

Тишина. Гробовая тишина воцарилась над поселком, и казалось, что она будет вечной. Что любая жизнь угаснет.

В один из вечеров, когда жители поселка ютились у едва тлеющей печи в лачуге целительниц, раздался ужасный грохот. Этот грохот перекрыл даже нескончаемый свист вьюги. Аллайя вскочила и подошла к окну.

Далеко бесновался оживший Лес. Его движения были слаженными: каждое дерево одновременно с другими переваливалось с боку на бок и трещало ветками. Гул был адский и испуганные взгляды обратились к Динь. Та, чуть потеснив у окна Аллайю, смотрела на безумие Леса. Челюсти ее были плотно сжаты. Не произнеся ни слова, она вышла из дома, пихнув носом дверь. Никто не последовал за ней – ни у кого не было сил. Аллайя дрожала от ужаса, наблюдая за маленьким, клонимым ветром решительным силуэтом своей наставницы, пока та не скрылась за снежной пеленой.

Уже совсем стемнело, и призрачная луна бросала свои зеленоватые лучи на снег, когда Динь вернулась. Пока ее не было, никто в доме не проронил ни слова и не ушел из него. Динь бросила быстрый взгляд на искусанные в кровь губы Аллайи.

- Вот еще, - мрачно сказала она ей, а потом обратилась ко всем. – Лес говорит, что Мартин схвачен Древом и умерщвлен.

По дому прокатился обреченный вдох. Послышались шепотки, но и они умолкли.

- Что нам делать теперь? – спросил кто-то. Динь пожала плечами и отвернулась к окну. Даже она не знала, что теперь делать. Ей было больно – так больно, как не было никогда в жизни. Она верила – верила вместе со всеми, а теперь их вера угасла.

- Где доказательства? – спросил кто-то.

Динь молча положила на стол серебряный оберег – вздыбившийся конь на тонкой цепочке. Аллайя судорожно вдохнула, прижав руки к лицу. Она узнала его немедленно.

- Мы будем драться! – сказал чей-то голос, тихий, но твердый. – Аластор сказал бы, что если всем нам суждено погибнуть, то мы не должны делать этого, как крысы, прячась по углам. – Ланс вышел на середину комнаты и, тряхнув головой, откинул со лба отросшую челку. – Мы отомстим Лесу за наших павших, и за Мартина, и даже если умрем сами – умрем достойно. Пускай Лес помнит нас всю свою проклятую вечную жизнь!

Голоса, слабые, но одобрительные зазвучали из всех концов лачуги. Аллайя встала рядом с Лансом одна из первых.

- И я! Я буду сражаться! – сказала она, сжав кулаки.

И более она не проронила ни слова.

Зазвенело оружие. Люди передавали его друг другу в руки с какой-то обреченной яростью, на лицах их выступал пот от слабости, но никто не жаловался и никто не хотел отступать. Когда Зверь вернулся с охоты со своей стаей, он был удивлен, царящим в поселке оживлением. Но, узнав о его причинах, помрачнел.

- Подкрепите силы перед боем, - сказал он, кивнув на тушу лютоклыка, окровавленную и промерзшую. – Мои волки пойдут с вами. – И он отошел к Динь, которая дожидалась его в стороне.

- Вот и конец миру, - сказала она. – Останутся орлы и кошки, останутся люди в Городе… Однако, умрут и они, рано или поздно.

- Мы могли бы укрыть детей и женщин, - Зверь вопросительно посмотрел на Динь. – Отправить их в горы с помощью орлов. Кошки бы позаботились о них.

- Это лишь даст им немного времени, Хамфрод, - впервые, имя данное Лесом не вызвало у волка такого отторжения – может потому что никто никогда не произносил его так тепло. – Конец мира предрешен.

- И все же, - проговорил Зверь, - так будет правильно. Может быть, они протянут еще век, два… - он замолчал и неожиданно сказал после недолгой паузы. - Жаль, что не удастся проститься с Мартином по-настоящему. - Потом, осклабившись, пошел прочь. Его резкие отрывистые приказы раздавались среди волков с такой серьезностью, словно он вел их не на смерть, но в битву, в которой они еще могут одержать победу. Было решено, что женщины и дети отправятся еще глубже в горы, на попечение орлов и кошек. Не все согласились с этим, некоторые молодые девушки настаивали на своем участии в битве. Аллайя, правда, молчала, но ее никто бы не посмел даже пытаться отговорить.

В поселке, прямо между домами разгорались костры. Под ними шипел снег и дым с искрами поднимался прямо в прозрачное от мороза небо. Люди несли к огню все, что было из дерева в их жилищах, зная, что сюда уже не вернутся. Женщины и дети не плакали – у них просто не оставалось на это сил. Смиренно они садились возле огня, торопливо раскаляли ножи, чтобы разделать промерзшее мясо.

Маленькие Создания молча прятались в складках человеческих шуб. Они чувствовали свою великую вину, и не знали, найдется ли им место в этой битве. Но они точно знали одно – впервые им хотелось самим оказаться в самом центре опасности и сражаться за себя, не прося милости ни у людей, ни у волков, ни у Леса. Родители Трескача, эти милые и серьезные белки что-то шептали своему народу, и те согласно кивали головами, сосредоточенно шевеля усами на мордочках.

Потом шепотки затихли – с Совета пришел Зверь со своими волками. Они ступали гордо и смотрели прямо, хоть и многие из них хромали, а самые молодые едва держались на лапах. И все-таки, они не растеряли ни стати, ни величия, и каждый без труда мог угадать в них Владык. Люди, поднимаясь из-за костров, кланялись им и волки кланялись в ответ.

Вперемешку рассаживались они у огней, и все было похоже на те беззаботные дни перед большой Охотой, когда возле костров люди делились друг с другом байками и диковинными рассказами. Вот только сейчас не было слышно смеха, и ужинали в полной тишине. Так же тихо, словно по команде, поднялись, затоптали огонь и пошли вперед, нестройной толпой. Мужчины – едва сдерживая оружие в ослабевших руках. Женщины – прижимая к себе детей, смотрели им вслед. Орлы должны были прилететь с минуты на минуту, но не для того, чтобы помочь в войне, а для того, чтобы забрать выживших.

- В мире оказывается столько всего, - сказала Хранительница, поднимаясь с земли. Мартин последовал за ней.

- Ненадолго. Власть Леса будет расти и вскоре останется только он. Пустой, безжизненный, снедаемый своей ненавистью. Что? Что с тобой?! – воскликнул Мартин, увидев, как девушка согнулась напополам, прижимая ладонь к груди. Он подбежал к ней и приподнял ее голову. В зеленых глазах стояли слезы.