— Они были в ярости… Они сказали, что убьют…

— Убьют? — переспросил Аластор.

— Да, убьют… Всех маленьких созданий от Города до гор… если мы не вернем человека и не отдадим им.

Аластор странно дернул головой, словно у него затекла шея, и широким шагом вышел из лачуги. Динь прищурилась. В ее глазах горел гневный огонь. Аллайя, едва сдерживая слезы, наклонилась над белкой и погладила его по рыжим ушам.

— Ты… ты очень храбрый, Трескач… — сказала она. — Я верю, деревьям потребовалось много… усилий, чтобы заставить тебя рассказать.

Зверек слабо улыбнулся.

— Ланс?.. — прошептал он.

Как раз в этот момент вошел юноша. За его спиной маячила широкая фигура Аластора. Динь кивнула Аллайе и они обе покинули лачугу. Снаружи их ждал Зверь.

— Аластор рассказал мне все. Мы не можем вернуть Лесу человека, да и не стали бы делать этого, даже если бы смогли, — сказал он. В это время вышел Ланс. Он утирал рукавом слезы, бережно держа в ладони безжизненное тельце. Зверь посмотрел на него, и его морду искривил болезненный оскал.

— Он сказал, — внезапно охрипшим голосом проговорил юноша. — Что у нас есть всего сутки… И если на исходе следующего дня человек не будет стоять на опушке Леса, то все живое погибнет.

— Зверь, мы не можем этого допустить, — сказал Аластор. Волк кивнул головой.

— Зверь, нам придется… — начала Динь.

— Нет. Я этого делать не стану. Точка. Мы сами.

— Хамфрод! — возвысила голос старая целительница. — Нам придется. Ты должен засунуть свое ослиное упрямство подальше и попросить их.

Звук ненавистного имени прозвучал для волка как щелчок кнута.

— Какой у них резон помогать нам? — осклабился он.

— А какой резон не помочь? — возразила Динь. — Между вами никогда не было большой вражды.

— Потому что столь разные создания не могут даже враждовать. Они коварны, они льстивы, они лживы до глубины своей жестокой души. Они играют с жертвой, прежде чем убить ее, они карабкаются по скалам, словно горные козлы и из-за этого считают себя выше всех остальных созданий. Они и шагу, слышишь?! Шагу не ступят без собственной выгоды! Они…

— Они — Владыки! — перебила Хамфрода Динь, глядя ему прямо в глаза. — Одни из четырех! И нам не справиться без них!

Два волка, белый и серый тяжело дышали, буравя друг друга ненавидящими взглядами. Аллайя, полными слез глазами смотрела то на тело Трескача, то на Зверя, то на Динь. Потом, едва слышно, она проговорила:

— Прошу вас…

И Зверь отступился.

— Хорошо. Но что я могу предложить им? У меня ничего нет!

— Ты слишком низко ставишь честь Владык. В этом мире благородны не только волки.

— Почему я должен ставить чью-то честь выше, чем тот, кому она принадлежит? Только из памяти к этой отважной белке и уважения к тебе, Динь, я пойду на этот шаг. Аластор, жду тебя сегодня в трапезной на совете.

О смерти Трескача в поселке узнали быстро — эту весть разнесли вездесущие птицы. И многие пошли за Лансом, когда он сказал, что собирается с почестями похоронить своего друга. Трескач был самым храбрым, самым ловким и неутомимым разведчиком в поселке. И его ужасная гибель поразила всех. С содроганием маленькие создания и люди смотрели на переломанное тельце и шепотом удивлялись тому, что выдержав такие страшные муки, маленький разведчик смог предоставить свой последний доклад, который должен был спасти сотни лесных жизней.

— Что мы будем делать? — угрюмо спросил Аластор. После похорон он был мрачен и немногословен.

— Мы не сможем победить Лес, пока он живой, — ответил Зверь. — Поэтому, нам нужно вывести всех маленьких созданий и мою стаю сюда, в наш поселок, где они смогут получить укрытие до той поры, пока Мартин не пронзит сердце Древа. Боюсь, что вступить в битву для этого будет необходимо. Дни слишком коротки теперь, нам не спасти всех до наступления сумерек. Очень жаль, что с нами больше нет Трескача. Ему верили в Лесу, он бы оказал нам неоценимую помощь. Но он уже помог нам.

— Итак, Зверь, ты решил, что племена Владык будут биться, прикрывая уход маленьких созданий? — спросил Мьельн. Волк кивнул.

— От Тварей нас охраняет древнее благословение Великих…

— Что за благословение? — вмешался Аластор. Зверь повернул к нему голову.

— Твари призваны сюда править, мы же правили здесь испокон веков. Поэтому, наше право на эти земли древнее и поэтому Твари не могут тронуть нас, но мы можем убивать их. Однако, к сожалению, этот запрет распространяется только на души. Поэтому ночью, когда души деревьев — Твари — покидают свои тела, сами деревья могут причинять нам вред. И сражаться придется в первую очередь с ними. Сражаться придется вам, Аластор.

— Я понял. Мечи здесь не помогут. Я прикажу кузнецам наточить и выковать топоры и снарядить ими каждого взрослого мужчину. Жаль, что мы не сможем взять циринов — их огонь в зимнем лесу бесполезен.

— Но зима играет нам на лапу, — заметил Мьельн. — Зимой деревья вялые и сонные, это дает нам шанс на меньшие потери. Надеюсь, все закончится благополучно. Правитель, я связан с вами древней присягой и время исполнить ее пришло. Но ваша стая присягнула другому вожаку. Трескач говорил, что волки не готовы вступить в бой.

— Я лично поговорю с Рандареком. Но сперва придется обратиться к другим. И сделать это незамедлительно.

Мартин очнулся от того, что откуда-то равномерно, с глухим стуком падали капли воды. Он сел, потер ушибленную голову и огляделся.

Это был очень темный грот, совсем не похожий на переливающийся лабиринт. Посреди грота расположилось серебристое озеро — блики его ложились на стены, и оно было единственным источником света. Мартин осознал, что хочет пить и, неловко поднявшись, подошел к нему. В подернутой рябью воде он не видел своего отражения, а когда он зачерпнул ее в ладони, то та стекала с пальцев медленно, словно раскаленный металл, а холодна была, будто лед.

— Ты хотел изменить прошлое, Мартин? Не слишком ли много для смертного? — раздался чей-то шипящий голос, отдаленно напоминающий голос деревьев. Мартин вскочил и схватил меч, чувствуя, как кружится голова и как часто бьется в груди сердце. Вода вылилась обратно в озеро, и то закачалось, словно было огромной чашей, накрененной гигантской рукой.

— Кто ты такой?! — выкрикнул он в темноту, выставив перед собой меч. Клинок, как и прежде светился, но свет этот стал будто холоднее и, как ни странно, древнее чем раньше.

Кажется, целую вечность Мартин не слышал ответа, только шорох и легкий стук, словно что-то (а скорее — кто-то) полз по каменному полу, изредка задевая мелкие камушки. И наконец, когда меч в руке Мартина задрожал так сильно, что его блики словно безумные скакали по стенам, над головой юноши зажглись два алых огня. И голос, холодный и мрачный, тихо прошипел:

— Я — Тьма…

С ужасом Мартин наблюдал за тем, как чудовище появляется в неверном свете меча. Сначала — огромная змеиная голова, за ней — длинное гибкое мускулистое тело с острыми шипами. Змей был чернее мрака лабиринта, только глаза пылали алым огнем.

— Ты храбрый человек. Я уважаю храбрость. Я следил за тобой…

Мартин молчал, не сводя взгляда с алых глаз Змея. Что-то подцепило его душу и разум словно невидимыми крючками, заставляя смотреть в эти глаза. Каждая мышца его тела обмякла, рука с мечом безвольно опустилась. Он чувствовал, что уже не сам стоит на ногах, а какая-то сила удерживает его, но сила эта была ненавязчивой, словно мягкие путы для марионетки.

— И я хочу предложить тебе награду, — Змей приблизил свою морду к лицу Мартина и на того повеяло холодом. — Награду, которой ты желаешь больше всего. Чего ты хочешь, Мартин? Посмотри в озеро, не бойся…

Мартин сделал два шага на негнущихся ногах, но его не отпускало чувство, что идет не он, его ведут. Он опустился на колени рядом с водой — или его опустили?.. Он наклонил голову, чтобы посмотреть на свое отражение, или кто-то сделал это за него?.. С каждым своим движением он все меньше осознавал себя, все труднее становилось думать… Вспоминать… Если бы его спросили, откуда он пришел сюда — он бы недоуменно пожал плечами. Он всегда был в Лабиринте. Он родился из его каменных стен.