Но это мой, — Аластор посмотрел на Мартина так строго, будто тот собрался отнять у него цирина, — а тебе свой нужен. Есть тут один, недавно поймали. Уходить — не уходит, но и не занимается ничем. Словно ждет кого-то. Вот я и подумал: может тебя?

Отпустив Гая в огороженный камнем загон, Аластор снова поманил Мартина вглубь… Мартин затруднялся, как правильно назвать это помещение. Циринюшня? Цирюльня? Нет, это совсем другое…

В конце концов, сдавшись, Мартин решил ничего не изобретать, а называть эту постройку конюшней. Ничего, что там живут не лошади.

Аластор провел его к самому дальнему стойлу.

— Ну, вот.

На этот раз Мартин столкнулся с холодным взглядом голубых глаз, который пронзил его насквозь. Вздрогнув, он прижал руку к груди, потому что ему показалось, что кто-то потащил его душу наружу, вывернул ее наизнанку и внимательно осмотрел. Дыхание юноши перехватило, словно ему ударили под дых, и все краски померкли в и без того тусклом помещении.

Но все это — лишь на миг. Потом в груди потеплело, боль ушла. И даже леденящий взгляд цирина стал каким-то заинтересованным.

— Мне кажется, — прошептал Аластор, глядя как цирин тянет морду к ладони Мартина, — ты ему понравился. А то он скучал тут даже…

Мартин рассеянно кивнул, гладя цирина потяжелевшей рукой. Он не был вполне уверен, что не ошибается, но ему казалось, что-то, что возникло между ним и цирином, никак нельзя было назвать приязнью. Скорее уж деловыми взаимовыгодными отношениями. Мартин еще раз посмотрел животному в глаза. Да, никакого тепла в них не было. Здравый рассудок. Холодный расчет.

— Ты это… Подбери ему имя, — посоветовал Аластор, и это застигло Мартина врасплох. Он ни на секунду не сомневался в том, что у цирина уже есть имя, его настоящее. И всякие клички к нему точно не вязались.

— Эм… Да… Я назову его… Номин.

— Хорошее имя. Хоть и странное. Ты его откуда-то взял? — спросил Аластор. У Мартина поселилось странное чувство, что он действительно откуда-то взял это имя. То ли сам цирин мысленно внушил его ему, если это вообще было возможно, то ли он сам откуда-то знал это слово, и теперь оно пришло к нему в голову. Нареченный цирин смотрел все так же расчетливо и холодно, но теперь уже на стену, отчего Мартину стало немного легче. Он чувствовал, что под этим взглядом никогда не сможет ощущать себя спокойно.

— Ну, а теперь пора учиться ездить, — хлопнул в ладоши Аластор, нарушая повисшую тишину. — Пошли!

Он снял с гвоздя такую же тонкую уздечку, которую надевал на Гая и, приблизившись к Номину, попытался надеть ее. Тот вскинулся на дыбы и сильными ногами ударил в дверь стойла так, что она задрожала. В этом не было ни капли злости, лишь простое предупреждение. Аластор протянул уздечку Мартину.

— Может он хочет, чтобы ты сам?

Нет, он точно этого не хотел — Мартин понял это сразу. Но, ради приличия попытался взнуздать Номина. Тот снова вздыбился. На этот раз Мартин как будто бы успел заметить промелькнувшую в его взгляде усталость. Цирина явно утомляло то, что людям приходится повторять все по два раза.

— Мне кажется, — очень медленно произнес Мартин, — что уздечку мы на него не наденем.

— Ну… Тогда тебя ждут сложности. Ездить на неоседланном цирине еще никто не пробовал. Давай ты сначала тогда на Гае…

— Да нет, — все так же медленно, словно прицениваясь к своим возможностям, сказал Мартин, — я не думаю, что он причинит мне вред.

«Во всяком случае, — и это он не стал произносить вслух, — до тех пор, пока ему это не станет выгодно».

— А ты храбрый малый! — с удивлением воскликнул Аластор, не подозревая о мыслях юноши, — тогда просто откроем стойло и выпустим его в загон.

Он щелкнул задвижкой. Величаво, с достоинством цирин вышел из сумрака. Мартин впервые увидел его целиком. Масть была какой-то странной, то ли светло-серая, то ли грязно-белая.

Только когда они снова попали под лучи яркого солнца, Мартин понял что этот цирин серебристый, с голубым узором на чешуйчатой морде.

— Итак, я думаю, мы можем приступить к обучению? Сначала давай, сядь на него, — Аластор уже ловко оседлал Гая и делал на нем круги возле забора. — Так, не бойся… Схватись за гриву покрепче. Надо же! Неоседланный цирин!

Мартин вцепился рукой в путанную белую гриву цирина и, опершись о его спину, попытался вскочить на него так же ловко, как Аластор, но, разумеется, лишь съехал вниз, как мешок. В глаза Номину он старался не смотреть.

— Да ты подведи его к заборчику, не с первого же… Ух!

Подводить к заборчику не пришлось. Цирин крепко взял незадачливого наездника за рубашку зубами и закинул к себе на спину легко, как пушинку. И рысью, от которой у Мартина свернулись все внутренности, догнал Гая.

Учиться управлять цирином не пришлось — он все равно ехал куда хотел, но желания его, странным образом совпадали с желаниями Мартина. Куда сложнее юноше было чувствовать себя на нем комфортно. Хоть широкая бычья спина была достаточно удобной, рысь без седла и стремян доставляла неопытному наезднику истинные мучения.

— Ты опирайся ногами, коленями, — громко советовал Аластор скрючившемуся и побледневшему юноше. Сам он довольно бодро рысил кругами, словно слившись со своим цирином в одно целое. — А задом меньше плюхай.

Но меньше плюхать не получалось, и Мартин, всегда тонко, с долей аристократического пафоса выражавший свои мысли, сейчас с трудом удерживался от того, чтобы не произнести вслух все простонародные слова, которые он частенько слышал в воровском логове.

— Ладно, — сжалился Аластор, — шагай, давай.

Мартин буквально растекся по спине цирина, пытаясь ощутить хотя бы какую-нибудь часть своих ног.

— Аластор, наверное, замучил тебя? — участливо спросила Аллайя когда Мартин пришел помочь ей свернуть шатер. Наступали дождливые, пасмурные дни и девушка больше не могла жить и принимать больных там. Ей предстояло переселиться в скромный домик, стоящий совсем рядом с трапезным залом. Многие мужчины и женщины занимались тем же самым — сворачивали летние шатры. Закатное солнце подсвечивало их подвижные фигуры.

— Да нет, ерунда, — кривя душой ответил Мартин, выпрямляясь слишком резко для такого тяжелого дня, — мне нравится.

И здесь он не соврал. Вспоминая прошедшее занятие, он внезапно понял, что хочет не просто рысить по загону, но скакать во весь опор по бескрайней каменистой равнине, как, наверняка, не раз делал Аластор и его охотники, да и другие жители поселка.

— Мне тоже нравится ездить верхом, — улыбнулась Аллайя, встряхивая шелковую ткань которая, опускаясь на землю, на секунду блеснула багрянцем заката. — У меня есть свой цирин. Точнее, цириня. Ее зовут Лунма. Она такая, бурая… Ты видел ее?

Мартин покачал головой. Глаза Аллайи немедленно загорелись.

— Так я должна показать тебе ее. Но завтра, ты сегодня устал… Ты же не против, если я присоединюсь к вашему завтрашнему занятию?

Здесь Мартина посетили чувства очень неоднозначные. Во-первых, не смотря на все свое желание научиться ездить верхом, он был явно не готов к тому, что завтра ему предстоит такая же пытка. А во-вторых, ему совсем не хотелось, чтобы Аллайя наблюдала за тем, как он мешком плюхается на спине цирина. С другой стороны ему интересно было посмотреть на саму Аллайю. Что-то, близкое к сердцу подсказывало ему, что в седле она невероятно грациозна.

— Если Аластор не станет возражать, — осторожно ответил Мартин, так и не определившись до конца, хочет он возражений или нет.

— Думаю, мы уговорим его. Но пора ужинать, — Аллайя кивнула на подошедшую оживленную толпу людей, закончивших работу. Они потихоньку подтягивались ко входу в трапезную. Отнеся шелковое полотно и стальные колья в домик Аллайи, молодые люди присоединились к ним.

— Сегодня будет праздник, — шепнула девушка Мартину, когда они оказались в зале, — последний день лета.

Мартин имел весьма смутные представления о праздниках. Когда у воров случалась богатая добыча, они устраивали что-то возле праздника, а точнее — большую, чем обычно попойку с привлечением девиц легкого поведения из близлежащих бараков. На таких «праздниках» могло случиться все, что угодно: убийство, пожар, пьяная потасовка. Но одно оставалось неизменным — возбужденный гул и крики, от которых у Мартина с самого детства начинала болеть голова. И сейчас, услышав знакомые звуки, он почувствовал, как заломило в висках. Но рядом шла Аллайя, и она светилась от счастья.