— Мама! — крикнул он, и прыгнул вперед, стараясь закрыть собой высокую худую женщину с высоким пучком на голове, — мама, беги!
Тварь нагло щерилась ему в лицо белоснежным оскалом. По всему дому кто-то разлил смолу, наверное, его мать пыталась защититься так. Но это было бесполезно. Лишь Мартин знал, чем можно уничтожить Тварь. Только сейчас так сложно сделать шаг. Ноги вязнут в густой черной жиже.
— Пошла прочь! — Мартин замахнулся мечом, — мама, уходи!
— Мартин, это опасно! — крикнула она, кидаясь к сыну. Тварь прыгнула в тот же момент, вцепившись Мартину в рукав. Не в ту руку, в которой он держал меч, и это было ее ошибкой…
— МАРТИН! ЭТО ОПАСНО! — рычал Зверь, пытаясь втащить человека обратно на тропу и увернуться от меча. Левое ухо пронзила острая боль, по шерсти змейками поползли струйки крови. — МАРТИН! ЭТО НЕПРАВДА! ЭТО ЛОЖЬ! ОЧНИСЬ!
— Бессмысленно, Хамфрод… — прошипело что-то, обвиваясь вокруг шеи и мешая дышать. — Хамфрод, бедный малыш, брошенный всеми… Такой одинокий и беззащитный… Помнишь своего старого учителя?
Да, Зверь помнил. Единственный волк, седой, как лунь, осмелившийся пойти наперекор обезумевшему Лесу и взять изгнанного волчонка под свою опеку. Они скрывались вместе… Пока могли.
— Убирайся туда, откуда пришел, — сквозь стиснутые зубы прорычал Зверь, перехватив руку Мартина покрепче, — я знаю, кто ты и что ты можешь…
— Это похвально, — прошипело нечто, усилив хватку, — но ты знаешь, что можешь ты?.. Ничего… Не уберег его тогда, малыш…
— Мама! — в бреду завопил Мартин. Тварь была такая цепкая и верткая, он никак не мог освободить руку и никак не мог ударить ее мечом. Только отсек темное ухо, тут же рассыпавшееся прахом. Тварь и не почувствовала боли. Конечно, они не же могут чувствовать ничего, кроме жажды убийства… И Мартин не простит себе, если не сможет защитить ее…
— Ты не простишь себе, что не смог уберечь его, никогда… Ты уже был не так уж и мал, чтобы помочь… Струсил? Убежал, спасая свою шкуру?
— Он сам говорил сделать так, — прохрипел Зверь, — он хотел спасти меня…
— А ты и рад был удрать, правда, Хамфрод? Он спасал тебя ради спасения твоего народа, но ты что-то не спешишь в герои. Вечно прячешься, вечно бежишь от опасности, пока другие умирают…
Зверь молчал, даже не пытаясь сопротивляться. Его имя, переводившееся с языка волков, как «предатель» было его позорным клеймом. О, Лес позаботился о том, чтобы отнять всю силу у прежних правителей. Вожаки были убиты, их сын объявлен вне закона, язык волков был под запретом, и даже ночь — время охоты, Лес отнял и отдал Тварям, дав им право убить любого, кто высунет нос из логова. Но одно слово знало каждое живое существо и каждое дерево. Единственное слово на волчьем языке, которое можно было произносить без страха. Хамфрод. Предатель всего волчьего рода.
— Я бы не стал убивать тебя, твои мучения доставляют мне огромное удовольствие… Но, вот твой друг… Он думает, что время пришло…
Послышался треск ткани. Человеку удалось вырвать рукав из клыков Зверя. Он поднял невидящий взгляд на своего друга и занес меч. Зверь, удерживаемый в плену своего разума, не мог шевельнуться. Обреченно и затравленно он смотрел на мрачную фигуру Мартина, но видел совсем другое. Видел, как он успел, а седой как лунь волк медленно исчезал в переплетениях ветвей. И выл, бесконечно выл, раздираемый на части.
Мартин смотрел в глаза Твари, внезапно ставшей недвижимой и не видел там страха. Только желание разорвать, уничтожить все живое. Он взмахнул мечом…
— Убей ее! Убей ее, сынок, — шептала ему мать, прижимаясь к его плечу. — Убей ее скорее… Спасссси меня…
Голос ее изменился, он перестал походить на человеческий. Шелест враждебного Леса и свист Тварей услышал в нем Мартин. Он посмотрел на свою мать. Она все так же прижималась к его плечу, но не была живой. Она говорила, но ее губы не шевелились, а взгляд застыл. Тогда Мартин снова обернулся к Твари.
У нее были янтарные глаза, и они смотрели с мольбой.
И, наконец, Мартин посмотрел на меч, которым ему предстояло нанести решающий удар. Меч не светился, он потускнел и покрылся ржавчиной.
— Тварь… — выдохнул Мартин, опуская меч и падая на колени сам. — Зверь, помоги мне… Я не смогу…
Он протянул перепачканную в грязи руку и наткнулся на шею Зверя. Зарылся пальцами в шерсть. Что-то теплое и липкое потекло по ним.
— Убей! — шипел кто-то рядом, но, оглянувшись, Мартин не увидел рядом своей матери.
— Не могу… — он моргнул. На секунду перед ним появился Зверь, который яростно говорил что-то в пустоту. Потом веки Мартина сомкнулись.
— Не надо проклятий… — прошептал он, прежде чем исчезнуть во тьме.
— Послушай ты, чем бы ты ни было, — говорил Зверь, тихо и медленно, но с нарастающей яростью в голосе, — я не был героем тогда. Не стану им и сейчас. Но я веду в наш мир настоящего героя, и пока он рядом со мной, у меня есть надежда. А пока у меня есть надежда, ты не смеешь тронуть меня. Слышишь? Ты не смеешь тронуть меня! НЕ СМЕЕШЬ!
Что-то захрипело у Зверя возле уха, потом хватка на его шее ослабла. Прыгнув к Мартину, неподвижно лежащему в стороне, Зверь накрыл его собой и подхватил зубами меч, который снова светился.
— Ты сгинешь в моих болотах, глупец… — прошипело нечто, — вы уже потеряли тропу, и только я держу вас над трясиной… Прощай, глупый Хамфрод. Прощай, слабый человек.
Прислушавшись, Зверь понял, что дух покинул их. Тяжело дыша, он вложил меч в ножны, висящие у Мартина на поясе и, взвалив себе на спину обмякшее человеческое тело, сделал рывок вперед. Топь отпускала очень неохотно, с противным чавкающим звуком. Для каждого шага требовалось больше сил, чем на весь пройденный путь.
«На север, на север!» — билась в голове Зверя единственная мысль, которая пока подавляла панику и отчаяние. Его нос неизменно указывал на север, как упрямая стрелка компаса. Он сам стал компасом.
Шаг, шаг и еще шаг. А вода уже добралась до живота. Шерсть намокла и отяжелела, утягивая на дно.
«Ты ничего не можешь, — эхом прозвучало в голове. Зверь стиснул зубы и прижал уши, чтобы не слышать этого. — Слабый, заблудившийся волчонок».
Вода хлюпнула возле груди. Зверь не шел и не плыл, он продирался сквозь цветущую тину, не чувствуя онемевших лап. Мартин сполз набок и Зверь торопливо поправил его.
«Может я смогу вернуться на тропу, — думал он, — если не выберусь сам, то хотя бы спасу его…»
«Ты никого не спасешь. Ни тогда, ни сейчас… — шипело в голове, — посмотри на себя, ты измучен и жалок. Тебе не вернуться на тропу. Я скрыл ее…»
Бесконечные рывки почти не дающие результата. Топь, дошедшая до шеи и сдавившая горло. Отчаяние, посеянное не духом, нет — тот давно уже скрылся. Другое отчаяние, идущее из глубины собственных мыслей. Осознание собственной слабости… Беспомощности… Глупости… И обреченности. Они погибнут оба в этих болотах. Трясина примет и Зверя, и человека, и легендарный меч. Лес не будет спасен от зла. Этот мир никогда не будет спасен…
Зверь завыл. Завыл гулко, широко открывая пасть. Было так тяжело дышать, и звук терялся в тумане. Он не мог сделать больше ни шага. И выл, вкладывая в этот вой последние силы. Силы, которых только на него и хватало.
— Судьба! — крикнул он, подняв морду к серому безрадостному небу, — Судьба, прошу… Помоги нам… Помоги ему, если нам двоим не можешь!
Он опустил голову. Вода плескалась уже у самого подбородка, затхлая, пахнущая гнилью и смертью.
Зверь закрыл глаза.
— Сдаваться нельзя, — прошептал он себе, — здесь кругом смерть, но мертвое слабее живого. А ну-ка, вперед.
Он открыл глаза и сделал рывок. И только потом заметил свет.
Свет этот отличался от тусклого света болот. Он был совсем белый и очень яркий и свежий, словно снег под солнцем. Иногда он угасал, но тут же разгорался с новой силой. И никуда не пропадал.
Зверь шел на этот свет, словно во сне. Порой ему казалось, что он и не идет вовсе, лишь топчется на месте. А то и вовсе утонул и видит лишь бред умирающего сознания. Но свет был слишком живым, он становился все больше и больше. Скоро Зверь уже шел не на него, а в нем, и дышал им, таким чистым после воздуха болот.
