О, Черные Волки устроили славную охоту этой ночью. Им не нужно было мясо даже в этом оголодавшем лесу, только чужой ужас и ненависть. И того, и другого они получили сполна, а затем бросили свою жертву умирать. Наверное, они думали, что смерть заберет его быстро, но он был крепок, этот сын Севера, и даже сейчас, истекая кровью, не имеющий живого места на своем теле, смотрел на Динь с яростью воина. Раны его были так ужасны, что волчица не смогла смотреть на них долго. Еще никого, никогда в ее жизни не не добивали таким ужасным образом.

— Я…

Олень едва заметно моргнул. Он не мог поднять головы. С шеи, с боков струилась кровь, и каждая нога была извернута под жутким углом.

— Добей… — прохрипел он, едва шевеля губами, с которых клочьями падала бурая пена, — ты пришла… добей…

— Я… — Динь подошла к нему ближе и тут же испуганно шарахнулась, увидев, как дернулись его ноги. О Великие, он все еще мог шевелить ими.

Олень молчал и смотрел на нее. Глаза его стекленели, но каким-то невероятным усилием воли он возвращал взгляду ясность.

— Я сейчас! Я помогу, я… — прошептала Динь, с ужасающей уверенностью понимая, что ничем помочь уже не сможет, — я… травы, перевязка…

Олень захрипел. По телу его пробежала судорога.

— Добей меня… прошу… — ему было так трудно говорить, совсем как тогда Туаму. И совсем как тогда Динь чувствовала свою беспомощность, — или ты из этих?! — с неожиданной яростью выкрикнул он, чуть поведя обломанными рогами в сторону леса.

«Туда ушли Черные Волки, — поняла Динь, — туда, на болота».

И еще она поняла еще кое-что. Точнее, вспомнила. То, что дала клятву не касаться оленьей крови. Никогда.

— Я… — снова повторила она, не зная, как продолжить. Говорить о клятве этому умирающему было извращенно смешно, — может, травы?.. — и она окинула взглядом абсолютно безжизненный лес.

— Добей! — крикнул олень, и очередная судорога сотрясла его тело. Он корчился и хрипел, суча ногами, и все это было так неестественно, что хотелось смеяться, от того, насколько это казалось понарошку. Но это было взаправду.

Долгое время на поляне не слышалось ничего, кроме хрипов оленя. Он лежал, мокрый, с закатившимися глазами, и только тяжелое дыхание говорило о том, что он еще жив. Внезапно, он открыл глаза и посмотрел на Динь, встретившись с ней взглядом. Сердце волчицы сковало холодом от того, сколько боли и ненависти в нем было.

— Добей… — шептал он, — какие у вас Великие?.. Заклинаю ими… Или ты жрать пришла? Ну, так жри, давай, прямо так! Мне, мне уже плевать….

— Я давала клятву! — крикнула Динь, оцепенев. Но бросить умирать его так, еще столько мучительных часов, пускай даже минут ей казалось ужаснее, чем нарушить слово.

Она подошла к оленю совсем близко, на длинных одеревенелых лапах. Жилка на его шее еще билась и с каждым ударом на землю выплескивалась кровь. Все провоняло кровью.

— Может, травы… — снова прошептала она, а потом, зажмурившись, впилась в жилку зубами. Что-то треснуло и хрустнуло, и волчицу едва не вырвало, но она рвала плоть до тех пор, пока последние капли крови не стекли с шеи. По телу оленя пробежала судорога, затем над поляной пронесся протяжный хрип.

Ее все-таки вырвало. Чуть позже, когда из последних сил она отошла подальше, в тень деревьев, чтобы не осквернить тела. Прижавшись к морщинистой коре лбом, она тяжело дышала, и совсем не слышала, как со спины подошел Квинт.

— Вот это да! — восторженно протянул он, — это ты его? Да, не, — севшим голосом пробормотал волк, разглядев оленя, — Черные Волки.

— Я его убила, — всхлипнув, проронила Динь.

— И закончила его муки, я так понимаю, — он обошел оленя, жмурясь и тряся головой, словно пытаясь вытряхнуть из мыслей те раны, которые видел.

— Нет, ты не понимаешь! Я убила его! Я его убила! Я давала клятву! — крики мешались со всхлипами и слезами, и Квинт, подойдя, внимательно смотрел на волчицу, — я давала клятву… что… не убью оленя.

— Послушай, у тебя не было другого выбора, — серьезно сказал он, — я думаю, ты не могла поступить иначе. Он ведь страдал?

— Да… — выдавила Динь, повернувшись к волку и глядя на его лапы.

— Ты помогла ему уйти.

Динь стиснула зубы. В глотке все еще клокотали рыдания, но она нашла в себе силы поднять взгляд на Квинта. Он понимал ее сейчас, когда ей так нужна была его поддержка. Он не считал, что она поступила неправильно. Как же она была благодарна ему.

— И теперь, когда его муки закончились, думаю, мы можем воспользоваться его плотью, чтобы утолить голод.

Благодарность в глазах Динь сменилась недоумением, затем яростью. Наверное, Квинт заметил это, потому что поспешно шарахнулся.

— Ты чего?

— Что ты сказал?

— Слушай, я понимаю, звучит грубо, но глупо подыхать от голода рядом с огромной кучей мяса…

— Кучей мяса? — Динь поднялась, — это куча мяса… — ее передернуло, — только что жила! Чувствовала боль! Боялась смерти!

— Такова жизнь и суть нашего существования. Динь, это глупости! Ты хищница и чувствуешь голод. Ему уже не нужно это тело. Да будь же ты благоразумна, Динь! — выкрикнул он, заметив, как на морде волчицы появился оскал.

— Ты его не тронешь. Ни единым клыком.

— Ой, ну перестань, чего ты в самом деле? Полоумная! Мы же сдохнем! А он уже! Ему все равно! — Квинт пятился от волчицы, ставшей ему вдруг совсем чужой, наступающей на него, как на врага.

— Полоумная, значит? Слушай меня. Ты этого не сделаешь, — очень тихо сказала Динь, и эта тишина была страшнее крика, — а сдохнем от голода мы здесь из-за тебя! Из-за твоей жажды мести!

— Так что ты прицепилась ко мне? — зарычал Квинт, — спасти меня хочешь или что? Спишь в моем логове, но считаешь меня последней тварью, так?

— Нет, не так. Точнее, так не было. Я думала, что ты просто заблудился, — Динь опустила голову, оскал угас. Силы покинули ее, — а теперь, я так и думаю, что ты — тварь.

— Я уже говорил. Можешь считать меня кем угодно, но месть свершится, — холодно сказал Квинт и, развернувшись, пошел прочь от оленя. От Динь.

Волчица села на землю и глухо застонала, а потом завыла. Ей было глубоко безразлично, услышат ее Черные Волки, придут ли за ней. Ей хотелось сейчас умереть, лишь бы не терзаться этим ужасом мира, этой горечью непонимания, этой бесстрастной спиной Квинта.

….

— Слышишь? — довольно спросил Драк у Иты, — волк воет. О, а вот и болью повеяло. Хороший ветер, чувствуешь? Кто-то горюет, — и он жадно раздул ноздри, стараясь напитать себя чужими страданиями, хоть сила Черного Волка внутри него и достаточно насытилась прошедшей охотой, — ну? — обернулся он к своей шайке, — продолжаем урок! Ты, — он кивнул на молодого клочкастого волка, — вставай с ней в пару. И больше не будь такой разиней, — хмыкнул он, обращаясь к Ите.

Волчица, зачарованная воем, никак не отреагировала на его слова. Она узнала этот голос. Динь. По кому она выла? Неужели по ней? А может, по тому глупому оленю, которого они бросили вчера в чаще?

Сначала Ите казалось, что все это понарошку, что они просто поиграют, и она сама наслаждалась буйной силой в мышцах, силой волка на охоте, которая была неведома ей, домашнему зверю. Приладившись к стае, почувствовав себя ее частью, она вместе со всеми гоготала над перепуганным оленем, и, зажав его в кольцо, вместе с остальными осыпала его градом колких шуточек, скалилась и кидалась вперед, делая вид, что вот-вот нападет. Но, когда они действительно напали… Ита поняла, что ничего не знала о страданиях. Даже тогда, в кураже битвы, она чувствовала, как холодеет сердце от того, что они делают, но не могла отставать от остальных, боясь показаться трусихой, слабой, как эта Динь. И ей хотелось остановиться, закричать, убежать, но ужасное пиршество смертью и страхом продолжалось всю ночь, и она не могла, не могла остановиться…

Сильный укус в плечо заставил ее очнуться от мыслей. Она не поняла, как оказалась распластанной на земле, и не заметила, как ее окружили волки. Их смех ворвался к ней в уши.