— Тогда как ты можешь говорить о свободе для них? Если им постоянно нужно оглядываться, бояться быть съеденными?

— Почему «постоянно»? — рассудительно сказал волк, — на деревьях они в безопасности и могут дразнить нас сколько душа пожелает. Ты ведь не станешь спокойно стоять посреди озера? Вода враждебна для тебя, ты не можешь плавать так хорошо, как, например, рыбы. Но от этого ты не чувствуешь себя менее свободной, правда? Всегда можно вернуться на берег. В убийстве ради пропитания нет ничего плохого, такими нас создали Великие. Но, чтобы необходимое убийство не превратилось в отвратительное избиение ради забавы, мы должны соблюдать несколько правил. Это вопрос чести и совести каждого волка. Не мучить добычу напрасно, наносить последний удар быстро, не брать больше, чем можешь съесть ты и твоя семья, не убивать просто так. Разве тебе не говорили эти правила?

Динь покачала головой.

— Наверное, охотники нашей стаи знали их, но меня такому не учили.

— Да, конечно, — чуть смутился Квинт, — ты ведь целительница.

Динь обвела взглядом обгоревший лес.

— Даже если так, мы здесь не нужны, — сказала она, — здесь все и так умирает. Мы не Хранители Равновесия теперь, а слуги Хаоса и смерти.

Квинт серьезно посмотрел на нее и ничего не ответив, подхватил свою белку. Динь нехотя последовала его примеру. Вент же трапезничал прямо на ветке, и, казалось, был слишком увлечен едой, чтобы услышать их разговор.

На обратном пути Динь заметила, что Квинт теперь смотрит по сторонам так же внимательно, как и она, и морщится каким-то своим мыслям. Затем, в полной тишине они съели добычу, притом Квинт поглядывал на темнеющее за выходом небо.

— Знаешь, пока совсем не наступила ночь, — сказал он, — я бы хотел здесь немного прибраться. Поможешь мне?

— Да, конечно! — откликнулась Динь, которую тяготило молчание и которая уже несколько раз перебрала в голове свои последние слова, чтобы понять, не наговорила ли она чего лишнего.

Втроем они вышвырнули старые запрелые листья подальше от логова и натаскали колючих еловых ветвей, найти которые помог Вент. Воздух в норе сразу стал свежее, совсем лесным. Кроме того, Стерн склюнул со стены пару жирных пауков, и так уж получилось — смахнул собой и саму паутину. После чего долго чистился, ворча.

Лежать на чистой подстилке было одним удовольствием. Квинт глубоко вдохнул смолистый запах.

— Ты права, — внезапно сказал он, — подождем лета и, если лес не оживет, мы покинем эту рощу.

Он не стал напоминать о другом своем ожидании, но сам знал, что не забудет о нем, покуда не услышит предсмертный хрип прикованной к цепи рыжей волчицы.

Волк положил голову на лапы и покосился на Динь.

— Странно, что у вас есть броня и Стерны, а у нас нет…

— Я не знаю, почему это так, — Динь чуть смущенно улыбнулась, — я думала, броня есть у всех волков… Впрочем, я думала, что кроме белых никаких других не существует.

— У нас есть Сияние, — внезапно сказал Вент, — мы живем возле самого края Мира, там, где Хаос близок настолько, насколько только можно представить. Безумие охватывало бы волков, не будь у них доспехов. Безумие бы ждало их, будь у них только доспехи, без Стернов.

— А… почему ты не надела сегодня свою броню, Динь? — спросил Квинт, чуть замявшись. Он встретился с долгим печальным взглядом волчицы, и прежде чем успел понять, что спросил лишнего, услышал ответ.

— Потому, что это не моя броня. Это броня Туама. У меня… Так получилось… нет доспехов.

Динь судорожно вздохнула.

— И… когда Туам погиб, его Стерн, Фидем, оставила доспехи мне… Но я не могу… Они не мои. Слишком тяжелые.

Она отчаянно замотала головой и Квинт услышал ее шепот.

— Туам…

Огромное горе, такое, что не хватило бы и ясного звездного неба, послышалось ему в ее голосе. Волк крепко сжал челюсти, ощутив, как в сердце впивается острая игла боли Динь и его собственной.

— Знаешь, — внезапно сказал Квинт, — мой наставник был тем еще ворчуном. И еще у него на все было свое мнение. Он очень любил дни, особенно долгие летние ясные дни. Тогда он мог часами лежать на камне у моря, греть кости и дышать соленым воздухом. Когда он выходил на охоту, он вечно говорил, что я слишком шумный, даже если я крался тихо, как змея. Но сам он, бывало, топал, как медведь. Разумеется, добыча успевала убежать. Но злиться на него долго не получалось — у него была такая обиженная морда… — Квинт улыбнулся, — он научил меня многому. И он всегда говорил, что одиночка должен быть и воином, и охотником, и целителем.

Динь слушала, и словно кто-то четвертый задышал в пещере и с насмешливым вниманием посмотрел на нее из-за угла. А Квинт продолжал, и четвертый обретал все более и более ясные черты, и Динь казалось, что она знакома с ним лично, только чуть позабыла об этом.

— Его звали Ферт. Он был бурый, а вокруг глаз у него были черные окружья, и на одной лапе был белый палец. Он верил в то, что этот палец счастливый. И он всегда кряхтел себе что-то под нос. А если начинал кричать, то сипел, и это было очень смешно, как будто он пытается быть страшнее, чем есть на самом деле. Когда я вставал раньше него утром, он умудрялся просыпаться, и пару часов рассказывал мне о том, как спешка губит молодых волков и почему утренний сон самый полезный. Но он любил рассветы, когда удавалось их застать. Порой, он всю ночь не спал, лишь бы увидеть первую алую полосу солнца над морем, и только потом уходил в логово. Он был самым лучшим другом и учителем.

Квинт замолчал. Четвертый в углу, как и Динь, как и Вент затаил дыхание и смотрел на него не мигая.

— Иногда я закрываю глаза, и мне кажется, что он рядом. Даже, когда я просыпаюсь, я все еще стараюсь не шуметь, чтобы не разбудить его, хотя у меня ни разу этого не получалось. Когда я болел, он сидел надо мной сутками и кормил всякими горькими травами, а я шутил, что он хочет меня отравить.

И я буду вспоминать о нем, хоть мне и грустно. Он — часть моего прошлого, но к тому же — и часть будущего. Пока со мной его голос и то, чему он меня научил, он не умер. Да, я попрощался с его телом, хотя и не смог похоронить его достойно. Но что-то, что намного важнее тела осталось со мной навсегда.

— Я понимаю, о чем ты… — тихо сказала Динь.

Квинт кивнул.

— Расскажи мне о Туаме, — попросил он.

— Туам… — Динь набрала в грудь побольше воздуха, — Туам был самым добрым волком в нашей стае. Он всегда заступался за слабых и за меня заступился, когда меня обижали другие. Он мечтал стать воином, а потом, когда меня изгнали, он ушел вместе со мной и хотел быть одиночкой, как ты. Он никого не боялся, сражался с нануком и Рвачом. И еще он был самый мудрый, он провел нас через всю тундру, до самого моря, никогда не ошибался и если где-то была опасность, то он шел впереди. Когда он надевал броню, то казался мне взрослее, чем есть, и немножко чужим, но зато без брони он смеялся громче всех нас…

Динь говорила и говорила. Вначале было так сложно, а теперь ей казалось, что Туам еще живее, чем был тогда. Она даже и не подозревала, что столько помнит и знает о нем. Казалось, что Туам здесь, рядом, за ее спиной.

Квинт молча кивал.

— …Ему не нравился лед, но он всегда шел проверять его первым. И когда на нас напал Рвач, он вступил в битву, потому что он был самым храбрым, самым отважным и самым благородным волком в мире. Он очень хотел попасть на этот берег… Мы мечтали о том, как станем встречать рассвет каждый день, а не раз в год, и как будем путешествовать по другим землям…

Голос Динь сорвался. В бессилии она посмотрела на Квинта.

— Мне кажется, — сказал волк, — мы могли бы подружиться. И теперь я тоже знаю, каким был Туам.

Динь грустно улыбнулась.

— Спасибо, — тихо сказала она Квинту.

— И тебе, — ответил волк.

Ночную тишину разорвал вой Иты.

— Интересно, — как-то устало спросил Квинт, — она-то хоть когда-нибудь о ком-нибудь тосковала? Или в ней только ненависть, злоба и желание убивать?