Мне показалось, что апелляция к синдрому Аспергера в качестве оправдания Возмутительной ситуации на лекции по генетике – путь трусливый. Я выставлю в дурном свете других людей с Аспергером, которые могли и не совершить того, что сделал я. И потом, несмотря на неофициальное заключение профессора Лоуренс, сам я не считал, будто нахожусь «в спектре».

В Нью-Йорке некий психиатр во время обеда, после того как один из наших сотрапезников сделал такое же предположение, заявил, что я не подхожу под этот диагноз: мол, особенности моей личности не заставляют меня страдать в социальном или профессиональном плане. Критерий «страданий в профессиональном плане» теперь оказался удовлетворен, но лишь в результате изменившегося отношения работодателя ко мне. Я не готов был признать, что мог приобрести данный синдром без каких-либо сопутствующих изменений в себе самом.

С другой стороны, если исходить из моего опыта общения с представителями психиатрии, вполне допустимо заключить: вероятно, мы могли бы найти специалиста, что согласился бы добавить синдром Аспергера в тот список, который я постепенно накопил к началу третьего десятка.

Утром я позвонил профессору Лоуренс.

– Дон, сейчас полседьмого.

– Это может занять некоторое время. А у меня семейные обязательства, которые невозможно передвинуть.

– Тебе кто-нибудь помогает с этим… семейным кризисом?

– Разумеется. Причем профессионально. – Люси была великолепным преподавателем сноубординга. И Хадсону, и Бланш очень нравилось с ней заниматься.

– Ладно, давай.

– Ты предложила, чтобы мы заявили: поскольку мой мозг обладает особым устройством, явившимся результатом воздействия генетических факторов и, возможно, особенностей окружающей среды…

– От нас не потребуют представить научную статью о причинах развития аутизма.

– А если бы это была какая-то иная нейрофизиологическая особенность?

– Например? Прости, я что-то не пойму, какой тезис ты пытаешься доказать.

– Тезис следующий: устройство головного мозга каждого человека – результат действия того или иного сочетания генетических и внешних факторов. Мы даем названия только тем особенностям, которые легко описывать и которые сравнительно широко распространены. Мое поведение на пресловутой лекции – следствие особенностей моего мозга. И в данном случае не должно иметь никакого значения, есть у них научное название или нет.

– Дон… Я тебя услышала, но ты сейчас выстраиваешь философские доводы насчет свободы воли. Может, тебе имеет смысл выступить с ними на какой-нибудь конференции. Но это не прокатит на заседании университетской дисциплинарной комиссии. Ты просто их убедишь в своем сумасшествии.

– А разве идея не в этом? «Невиновен в силу психической невменяемости»?

– Я говорила об ограниченных возможностях.

– Я не считаю свои возможности ограниченными.

В конце концов я согласился известить профессора Лоуренс, если передумаю. Пока же этого не произошло, у меня не было оснований передавать Рози содержание данного разговора.

Встречу с Кроликом Уорреном, на которой мы должны были обсудить школьный отчет об успеваемости и поведении Хадсона, по требованию школы перенесли на более ранний срок, а именно – на первую неделю третьей четверти. «Всплыло кое-что еще», и директор также изъявила желание присутствовать на этой беседе.

Рози, в свою очередь, провела беседу с Хадсоном (без меня: «Мы же не хотим, чтобы ему казалось, будто мы у него что-то выпытываем»), чтобы выпытать что-нибудь в преддверии упомянутой встречи. Он не сумел – или не пожелал – предоставить какую-либо полезную информацию. Рози заверила Хадсона, что мы беспокоимся прежде всего о его благе – равно как и школа. Я был твердо уверен в справедливости лишь первой части данного утверждения.

Пока мы с Рози следовали по коридору учебного заведения, направляясь на встречу, на которой, по-видимому, предполагалось обсудить какую-то форму неподобающего поведения, я вдруг с удивлением осознал: жизнь Хадсона и моя жизнь следуют по сходным траекториям.

Мы беседовали уже семь минут, когда Нил Уоррен (который, несмотря на отсутствие рядом учащихся, все равно не желал, чтобы к нему обращались «Кролик») внес еще один элемент сходства, причем ошеломляющий.

– Я повидал немало мальчишек вроде Хадсона. Большинству из них потом – а иногда и до этого – ставили диагноз, который означал, что они аутисты.

– Что у них аутизм, – поправила директор школы. По моей оценке, ее возраст примерно совпадал с возрастом Рози – сорок два года. Она обратилась к Рози и ко мне: – Когда мы говорим об ограниченных возможностях, мы стараемся использовать язык, ориентированный на человека, а не на его особенности.

Я не знал, как надлежит к ней обращаться – «мисс Уильямс» или «Бронвин». Моя попытка подавить мысленную прикидку ее ИМТ возымела обратный эффект, как это обычно и происходит в таких случаях. Приблизительно тридцать пять. Держась приветливо и дружелюбно, она приступила к известному ритуалу подчеркивания позитивных моментов перед оглашением дурных вестей.

– Хадсон неплохо успевает по естественным наукам.

– В Нью-Йорке он был первым в классе по естественным наукам и по математике, – сообщила Рози. – Одна из причин, по которым мы выбрали вашу школу, – продвинутая программа по математике.

– Что ж, – произнесла директор, – это как раз одна из тех вещей, которые мы хотели с вами обсудить. У него хорошая математическая интуиция и превосходная память, но… – Она жестом указала на Нила.

– Но он как-то не рвется работать. Видит ответ – и не может объяснить, как до этого ответа дошел. У таких ребят поначалу все идет хорошо, но, когда задачи становятся сложнее и приходится поднапрячься, многие откатываются назад. А Хадсон всегда хочет действовать только по-своему.

– В отчете вы упоминаете об устных докладах, – заметила Рози.

– Доклады он делает часто. И уверенно держится. Но говорит только о космических путешествиях. Главным образом это сводится к названиям экспедиций и к датам полетов. Такие штуки не всегда годятся, чтобы завоевать внимание шестиклассников. И к чтению он относится без энтузиазма.

– К чтению – без энтузиазма? – удивленно переспросила Рози. И, обращаясь к ним обоим, добавила: – Мы вообще об одном ребенке говорим?

– Я его учитель. В классе мы обсуждаем «Гарри Поттера»… Рози засмеялась:

– Он терпеть не может «Гарри Поттера».

Я счел нужным объяснить:

– Там содержатся магические элементы. Хадсон категорически не одобряет книги, сюжет которых хоть в чем-то опирается на магию. Но он читает серьезную научно-фантастическую литературу. И документальную.

Собственно, Хадсон прочел лишь одну книгу из категории нон-фикшен, зато проделал это много раз. Мы приобрели ее во время нашей поездки на мыс Канаверал, и Хадсон отлично усвоил абсолютно все факты, сообщаемые в тексте. Мы с Рози их тоже усвоили.

– И мы вам за это благодарны, – откликнулась директор. – Мы не всегда можем судить о ребенке на основании того, что видим в классе. Просто замечательно, что он читает. Но мы, наверное, все хотим, чтобы он расширял свой кругозор.

В этот момент Нил и упомянул аутизм.

– Но сначала о главном, – заявила директор, бросив на него взгляд, который я интерпретировал как «раздраженный». Она сообщила нам хорошую новость, но тут Нил перебил ее своей плохой новостью, и теперь ей требовалось сообщить две хорошие новости, чтобы закрыть первый сэндвич с плохой новостью и начать второй – чтобы она могла сообщить нам собственную плохую новость. Казалось, директор мучительно пытается вспомнить достаточно хорошую новость – такое случалось и со мной, когда я применял данную формулу. По-видимому, ей это не удалось, так как она сразу же перешла к плохим:

– Мы передвинули эту плановую встречу на более ранний срок, потому что получили жалобу от родителей одного из соучеников Хадсона. Официально я не могу сообщить, о ком идет речь. Но это и так ясно из обстоятельств дела. Как я понимаю, во время поездки на лыжный курорт вы провели некоторое время с их дочерью.