Как всегда, Исаак выпутался из своего этического утверждения с помощью разветвленной системы аргументов. Мы проговорили с ним два часа семь минут. Его жена Джуди принесла ему ужин прямо к телефону. Исаак выказал странный интерес к взаимоотношениям Хадсона с Бланш.

– Мы же знаем, что cause célèbre[8] антипрививочного движения – мнимая связь вакцинации с аутизмом. Который, в свою очередь, демонизируется. И я намеренно употребляю этот глагол, ибо считаю, что религиозная аналогия здесь уместна. И вот юная особа, которую вырастили в такой убежденности, завязала отношения с молодым человеком, который – во всяком случае, если верить тому, что она, вероятно, слышала в школе, – может оказаться аутистом. Сколько им сейчас?

– Хадсону одиннадцать.

– М-м-м. Я бы очень хотел с ней встретиться. И с матерью.

– А что насчет Хадсона?

– Трудно исследовать этот вопрос, пока ты не скажешь мне, что именно утаиваешь.

– По поводу чего?

– По поводу того, что происходит в твоей жизни. Или происходило.

– Много всего…

– Начни с таких слов: «Я заметил совпадение…» или «Удивительная параллель с тем, что сейчас происходит с Хадсоном…».

– Я заметил совпадение с моим собственным школьным опытом… – Тут мне сам собой явился ответ получше. – Мне тоже предложили обратиться за такой диагностикой. В университете.

Следующий вопрос Исаака оказался вполне предсказуемым:

– Как по-твоему, возможно ли, чтобы эти два факта были как-то связаны между собой?

– Безусловно, нет. Никакой зависимости. В школе совершенно не осведомлены о…

– Но учитель встретился с вами, когда ты думал над тем, не пройти ли диагностику самому? И затем предположил, что ее имеет смысл пройти Хадсону?

– Я не упомянул о своей ситуации в разговорах с учителем.

– Дон, ты уже должен бы знать, что не следует ограничиваться лишь рассмотрением очевидного.

Поскольку было уже поздно (по крайней мере, в Нью-Йорке), мы сошлись во мнении, что я не должен проводить отдельную беседу с Джуди – даже просто для того, чтобы подчеркнуть для нее преимущества беспроводного телефона. Как всегда, Исаак предложил захватывающие умозаключения. Но я – пока – не имел ни малейшего представления о том, как претворить их в действия.

Я поднял проблему Хадсона в разговоре с Джорджем и Дейвом во время нашего традиционного еженедельного Вечернего мальчишника в городе. Название, присвоенное нашим трехсторонним дискуссиям по скайпу, вводило в заблуждение всеми своими компонентами: мы уже давно не являлись мальчишками (Джорджу было семьдесят шесть); в Мельбурне было семь утра (хотя в Нью-Йорке еще стоял поздний вечер); кроме того, «в городе» подразумевает пребывание на улице, в клубе, баре и т. п., однако все мы находились у себя дома.

– В школе требуют, чтобы Хадсона проверили на аутизм, – объявил я, дождавшись, когда на экране появятся аватарки Джорджа и Дейва.

– И тебе доброго утра, Дон, – отозвался Джордж. – Как погода, как Рози, как твой папаша? И у меня тоже все отлично, спасибо, только мне что-то скучновато. Подумываю перебраться назад в Англию. Или, может, эмигрирую в Австралию. Сдается мне, там сильно не хватает барабанщиков – судя по той музыке, которую вы у себя клепаете. А у тебя как жизнь, Дейв?

– Без перемен. Соня до сих пор рвется на стажировку в какой-нибудь из филиалов. Пока она ее не пройдет, ей не дадут повышения. А мне сейчас только переезда не хватало. У Фульвио колики, просыпается каждый час. От антидепрессантов, похоже, вообще никакого проку, только вес скачет как черт-те что. Ты лучше нам расскажи, что там с Хадсоном. Отвлеки меня от моих печалей.

– Ладно, – согласился Джордж, – сначала про Хадсона. Но мы с тобой еще не закончили, так и знай.

– Я могу тебе сразу сообщить, что сказала бы Соня, – заметил Дейв, обращаясь ко мне.

– Превосходно, – ответил я. – Значит, можно будет не звонить ей отдельно.

– Я буду с тобой начистоту, потому что это же ты. Она считает, вы оба слишком много работаете и поэтому упускаете возможность нормально следить, как ребенок растет. Она говорила, Рози правильно сделала, что перешла на неполный день, но ты совершенно зря и работаешь, и исследованиями занимаешься. Она бы сказала: «Меня не удивляет, что у Хадсона проблемы».

– Вот тебе, – произнес Джордж.

– Извини, – сказал Дейв. – По правде говоря, Соня с радостью бы поменялась с вами местами. С тобой и с Рози. Она бы с удовольствием работала на полставки, а в остальное время сидела с Зиной и Фульвио, а я бы вкалывал сверхурочно, чтобы скопить им на колледж. А играл бы с ними только по выходным.

– А ты-то сам что думаешь, Дейв? – спросил Джордж. – У тебя бывают такие трудности с Зиной?

– Два совершенно разных случая. Она девочка. В школе, где учится Хадсон, я видел детей, похожих на него. Но все они – мальчики.

Мы с Джорджем некоторое время молча ожидали, что Дейв продолжит. Прервав его, я невольно стал причиной разрыва логической цепочки.

– Я всегда был парень крупный, – сообщил Дейв. – Даже в школе. Но никто мне ничего такого не говорил, пока однажды, один-единственный раз, один парень не обозвал меня жиртрестом. И после этого меня всегда только так и называли – жиртрест, жиртрест… Пока мы не закончили школу. Но я знал, даже еще когда все это только началось, что, если сброшу вес, кличка никуда не денется. И иногда, когда я пытаюсь удержаться и не есть бургер, думаю: да какого черта, что я ни делай, все равно останусь этим самым жиртрестом.

– Ну как, дошло до тебя сравнение, Дон? – осведомился Джордж.

– Разумеется. – Теперь я гораздо лучше справлялся с аналогиями, чем раньше. – Тучность приравнивается к аутизму. Верно?

– Верно, – отозвался Дейв. – Ежели дать псу злобную кличку…

– Какому псу?

– Это просто поговорка такая. Пес – это был я. А как у тебя с этим было, Джордж?

– Если мы про клички, то, когда я ходил в школу в Лондоне, там меня прозвали «утырок», потому что я с Севера, тогда так часто звали северян. И я был не слишком здоровенный, так что ничего с этим поделать не мог. Прозвище, знаете ли, не слишком ласковое. И мне толком ничего не давалось – ни учеба, ни спорт, ни что-нибудь такое. И один ублюдок вечно до меня докапывался. Один раз я из-за него даже в больницу загремел, и все равно ему ничего не было.

Но потом я неплохо научился всего одной штуке – играть на барабанах. И стал рок-звездой. И мне теперь было начхать, что там они про меня думают. Они – со своими дерьмовенькими работенками. Таксисты, сантехники, клерки во всяких дебильных адвокатских конторах. А я – на сцене. Делаю то, о чем они только мечтать могут. Лучшая работа на свете. Любые телочки и вещества, какие только захочешь…

– Значит, – заключил я, – ты советуешь то же самое, что посоветовал Фил: перетерпи школу, поскольку когда-нибудь потом жизнь наладится?

Когда я повторил данный тезис сам, мне показалось, что это чудовищная жизненная философия для одиннадцатилетнего ребенка, которому до окончания школьного образования остается шесть с половиной лет. В процентном пересчете на период, который он пока прожил, получалось: с таким же успехом я мог бы сейчас смириться со своими несчастьями, надеясь, что жизнь наладится после восьмидесяти одного.

– Да, как-то так, – подтвердил Джордж. – Мне надо было только до конца школы дотянуть. Но я тебе вот что скажу: если бы я тогда знал то, что сейчас знаю…

Дейв что-то произнес, но я не обратил на это внимания. Джордж только что дал мне решение проблемы. Решение всех проблем.

Если бы я тогда знал то, что сейчас знаю. В университетские годы – и даже позже – я часто, лежа в постели, фантазировал о том, что бы сделал в школе, повернись время вспять. С тех пор прошло еще тридцать лет, и, зная то, что я знаю сейчас, я мог с уверенностью сказать: если бы я воплотил эти фантазии в жизнь, стало бы только хуже.