Хадсон демонстрировал значительный разброс показателей успеваемости по школьным предметам. Математика: отлично. Спорт: чудовищно. Английский язык: превосходно. Чистописание: абсолютно неразборчиво. Естественные науки: готов к более серьезным вызовам. Искусство: не готов. Дома он с удовольствием предавался чтению, предпочитая его всем другим видам деятельности.
Во взрослом мире неравномерное распределение способностей ценнее, нежели посредственность во всем. Для меня не имеет никакого значения, насколько эффективно мой врач умеет ударять палкой по мячу (или добираться до работы, не глядя на уличные указатели), но мне бы хотелось, чтобы она была максимально сведуща в сфере практической медицины. Между тем в школе ситуация обратная: там считается явным недостатком, если вы не проявляете ненавязчиво-средних успехов в каждой области (за исключением спорта, где допускаются показатели выше среднего).
Однако в том же Нью-Йорке, в новой школе, учителя и одноклассники Хадсона вроде бы приняли его личностную конфигурацию. У него имелись два друга, мужского и женского пола. Он успешно взаимодействовал с Зиной, дочерью Дейва и Сони. Казалось, все идет хорошо. Это очень контрастировало с моим собственным школьным опытом в австралийской сельской местности, в городке Шеппартон, – то было худшее время в моей жизни.
Вернувшись в Австралию, мы записали Хадсона в частную школу, которая в ходе проведенного мной предварительного анализа различных параметров дала чуть более высокие показатели, чем ближайшая к нам государственная. Она представляла собой комплекс из двух учебных заведений (для начального и среднего образования – «начальные классы» и «старшие классы»), ее программа по математике именовалась «продвинутой», и к тому же руководство школы заявляло, что поощряет разнообразие.
Разнообразие означало, в частности, что там обучаются и представительницы женского пола. Рози полагала, что это чрезвычайно важно.
– Не хочу, чтобы он считал женщин каким-то другим биологическим видом, – объявила она.
В ответ я заметил, что посещал государственную школу, где практиковалось совместное обучение, и в итоге стал рассматривать подавляющую часть человечества как чуждый мне биологический вид.
– Может, и так. Но ты, по крайней мере, имел шанс изучить оба пола.
Хадсон стал посещать эту школу с последней четверти пятого класса. Поначалу нам казалось, что собственно образовательная составляющая ему нравится. Рози выражала беспокойство по поводу отсутствия у сына друзей, но я полагал, что она использует в качестве стандарта свою собственную легкость налаживания социальных взаимоотношений. Хадсон жаловался лишь на плохую организацию программы продленного дня – непоследовательной и не имеющей доступного ученикам расписания. Именно это привело к тому, что Рози решила забрать Хадсона с послешкольных занятий, что, в свою очередь, привело к вышеупомянутой череде событий у нее на работе.
Но теперь, по прошествии восьми месяцев, когда Хадсон уже завершил пятьдесят процентов своего последнего года начального образования[1], мы были убеждены: что-то пошло не так. Успеваемость Хадсона снизилась, и, хотя пометки в его табеле можно было трактовать двояко, Рози пребывала в уверенности, что они призваны сигнализировать нам о «проблемах». Мы договорились о встрече с учителем Хадсона, записавшись на двенадцатый день третьей четверти.
Рози также подозревала, что Хадсон не раз симулировал болезнь, чтобы избежать необходимости являться в школу. Дома, сталкиваясь с какими-то трудностями, он нередко впадал в бурное отчаяние. Проблема зрела, потихоньку росла, как общее недомогание, предшествующее проявлению полного набора симптомов недуга. Я ждал, когда недуг проявит себя, осознавая: как только это случится, данная проблема станет приоритетной на фоне всех прочих обстоятельств.
3
Телефонный звонок, сигнализирующий об эскалации Проблемы адаптации Хадсона, поступил в пятницу утром, в 10:18. Еще в пять часов утра Рози доставила Хадсона в школу: учащимся предстояла трехдневная поездка в одну из заснеженных горных областей штата. Он уже несколько дней увлеченно рассказывал о предстоящем мероприятии и, казалось, был полон энтузиазма и хорошо проинформирован.
Я находился дома, готовясь к дисциплинарным слушаниям по вопросу о Возмутительной ситуации на лекции по генетике, каковые слушания были назначены на сегодняшний день.
Инцидент, который должен был стать предметом обсуждения, имел место во время последней лекции перед каникулами. Мы завершили прохождение обязательной программы за двадцать четыре минуты до официального окончания лекции, и я увидел возможность применить одну из рекомендаций, почерпнутых мною на семинаре, который меня некогда убедили посетить, и повысить «интерактивность» учебного процесса.
– Есть какие-нибудь вопросы? – произнес я. Раздалось коллективное «ах», редкие аплодисменты и перешептывание. Поощрять вопросы – давняя традиция. Но обычно каждый вопрос отражает лишь то, что заботит одного студента, и представляет минимальный интерес для остальных. Запретив вопросы, я получил возможность упаковывать в каждую лекцию максимальный объем информации.
Одна студентка (по моей оценке, лет двадцати с небольшим) подняла руку:
– Профессор Тиллман, вы верите, что расы имеют генетическую основу?
Она покосилась на женщину, сидящую рядом – возможно, в поисках подтверждения, что вопрос был задан корректно.
– Тема интересная, но она лежит за пределами нашего курса, а следовательно, и экзамена.
Я ожидал, что это положит конец дискуссии, однако, к моему немалому удивлению, другие студенты также дали понять, что хотели бы получить ответ. Тема действительно оказалась интересной.
Для начала я рассмотрел отсылку вопрошательницы к «вере», отметив, что это понятие следует применять в науке как можно реже и с большой осторожностью. За те несколько минут, которые ушли на повторение этой хорошо отрепетированной за годы практики поправки, мое подсознание породило блестящую идею, которая, как я был уверен, могла бы произвести впечатление на участников семинара «Как увлечь ум миллениала».
Мельбурн – один из наиболее разнообразных в этническом отношении мегаполисов мира, и состав присутствующих в аудитории студентов вполне подтверждал это. Многие изучали генетику, намереваясь затем избрать в качестве основной специальности медицину – популярный карьерный выбор для мигрантов и их детей, а также для зарубежных студентов.
Я предупредил аудиторию, что участие в последующих действиях не является обязательным. Затем я пригласил на сцену трех внешне архетипических представителей «трех основных рас» (согласно определению, сформулированному в конце девятнадцатого века): высокую, не очень молодую женщину из Ганы по имени Беатрис (я знал, что она – начинающий врач-терапевт); единственного в аудитории скандинава – датчанина крепкого телосложения, чье имя не было мне известно; а из многочисленных китайских студентов и студенток я выбрал девушку по имени Хунь. Ее небольшой рост и худоба представляли разительный контраст с впечатляющей высотой Беатрис и мускулистостью датчанина.
Негроид, европеоид и монголоид. Я прекрасно знал, что данные термины больше не считаются приемлемыми. Когда я напомнил об этом, студенты выглядели потрясенными. Я заключил, что преподал аудитории запоминающийся урок на тему субъективности и изменчивости классификационных схем. Женщина, задавшая исходный вопрос, теперь осуществляла видеозапись нашего упражнения с помощью смартфона.
Три вызванных мной студента посмотрели друг на друга и расхохотались. Глядя на них, я вполне мог понять, по какой причине ученые прошлого заявляли – совершенно необоснованно, – что такие люди представляют отдельные подвиды Homo sapiens.
На второй стадии демонстрации я намеревался оспорить это упрощенное разделение. Я направил каждого из выбранных трех студентов в определенный угол сцены, после чего обратился к аудитории: