– Тогда что, если я скажу тебе… – Продолжает Эбби, после того как отпивает из своей кружки, так быстро наевшись. – Скажу, что ты можешь поехать со мной?
– И Эдвине может?
– Если он тоже хочет поступить, то нет никаких проблем. Там, куда мы поедем, никто не укажет на нас пальцем. В студенческом городке всё, что заботит людей – это учёба. Столько всего мы будем изучать, что для волнений о чём-то другом почти и времени не останется! Вот почему все студенты, какой бы расы и сословия они не были – все едины перед учёным советом, и одинаково обязаны.
Шарлотта улыбается от того так ярко, будто бы это она поедет с нами, будто бы это ей предстоит покорять такой дикий и суровый мир науки. Отчего она говорит следующее:
– Всё, что радует тебя, будет тебя кормить, если ты найдёшь к тому правильный подход, Ботта. Нет чего-то одного, что бы вело тебя к осуществлению своих мечтаний – дорога на то и ухабистая, чтобы обходить неудачи, пользуясь тем опытом, который ты на ней же и получил, дабы не опуститься при всех в яму.
– Да, Ботта, я вот знаю, что у тебя талант как у мамы – ты действительно станешь знаменитым художником. И когда-то любимый тобой человек подаст тебе кисть или карандаш, зажмёт это крепко в твоей руке, и скажет рисовать. Всё, что душа таит, всё от чего хочется плакать или смеяться. И это зажжёт тебя если не на шедевр, то на осознание состояния своих возможностей. Я влюблена в молодого человека, он тоже из кампании твоего отца, но он целитель, не воин, совершенно, может разве что защититься в трудную минуту, совсем как я вчера… И он открыл во мне притязательную любовь к науке, к изучению человеческого организма. Я мечтаю быть биологом, и химиком, и врачом. И мне не важно абсолютно, по какому из этих путей поведёт меня жизнь – лишь бы оно осталось полезным человечеству. Для чего – для Богини и Абсолюта. То, что может быть полезно всем, подарит при жизни приятное, тихое расслабление, разделенное на всех моих близких. Так что, развивая в себе не только талант, а ещё и способность быть полезным для остальных – подарит жизни твоей полноценную окраску. Сделает тебя счастливым, Ботта. Просто пробуй, но не переусердствуй – всю жизнь в учёбе провести не интересно, только до тех пор, пока ты сам не учитель.
Эбби могла долго говорить о предназначении, стараться помочь мне смотреть проще на будущее, но слова те… Многое было так близко ко вчерашнему дню, к тому, что обсудили мы с братом. И я вдруг осознал, что же было между нами, когда он настоял на моей практике в рисовании – когда отдал мне карандаш с блокнотом, попросив изобразить, что я ощущаю. Эдвине не нужно было так долго объясняться, но я всё же теперь лучше понял, как нас связывала жизнь. В общем смысле, всё, что происходило с нами, просто настаивало на том, чтобы никогда не произошла наша разлука. И тут-то я понял наверняка, что нам точно стоит уехать с Эбби.
Лишь я задумчиво отвечаю на всё это радостным согласием, припоминая и в словах о помощи своего брата, как тот проходит к нам, робко садясь рядом со мной на диванчик. Я поворачиваюсь, зазывая руками и улыбкой обняться со мной, и это случается. И мне становится так хорошо. Он был снова бодрым, слегка лохматым, но очень приятным наружно и внутренне в общем смысле.
– Ботта… – Его шёпот заменил мне всё в этом мире. Я слышал только его, не внимал словам тётушки и её племянницы, желавшим доброго утра. Эдвине не отвечал им словами, но, легко, слабо-слабо улыбнувшись, затаив боль в глазах, кивнул, пока лежал на моём плече, пока мы переплели внизу пальцы, чего никто не видел из-за стола. Я немного поглаживал его большой палец своим, пытаясь так оживить Эдви, подарить ему часть своей энергии, что я успел уже набрать, только проснувшись.
– Тебе хорошо спалось, маленький? – спрашивает его Шарлотта, пододвигая завтрак ближе к нам.
– Он отдал мне свой сон, – говорит брат, опустившись на моё плечо, как на удобную подушку. – Пока я сам не погрузился в какую-то призрачную пелену бликов, он сторожил меня. Так что мне очень хорошо спалось, надо мной сидел ангел… правда с таким смешным видом и без крыльев, что это больше было похоже на плохую шутку. – Настоящая улыбка следует за сказанным, он подпрыгивает на своё место от моей внезапной щекотки, ведь оставить обвинения о моей нелепости незамеченными, я просто не мог.
– Очень рад, что ты хорошо выспался. Сейчас поешь, умоемся, и нам надо идти в город. Просто необходимо за сегодня решить дело о кампании отца.
Прошёл примерно час после завтрака. Шарлотта дала нам с собой яблок, воды и пирожки с картошкой, что спекла вчера утром. Эбби гордо вышла с нами из дома всё в той же форме, обещавшей нам пропуск во многие места, запретные для обычных граждан, а мы с Эдвине надели дорогие башмачки с большими блестящими камнями, когда-то они принадлежали Эбби, но сейчас неплохо пошли на наши ноги. Надеть также пришлось кое-какие её старые детские одежды, ибо новые ещё предстояло пошить или купить в городской лавке, а сверху на нас были плащи с капюшонами, но без рукавов– у меня синий, а у Эдвине – красный. Мы знали, что это заметно, но на самом видном месте прятать безопаснее, лишь бы прикрыто это было пеленой уверенности: никто точно не узнает драгоценность под вуалью пустоты. А это очень приятно – считать себя драгоценностью, пусть и страшно было, по существу, ведь редкие украшения этого мира, подобные нам, так и хотели достать самые гадкие, толстые пальцы жадных и порочных людей.
Погода была райская – дул прохладный ветер, но на улице стало тепло, когда мы вышли. Что было ещё лучше, так это наше мирное молчание, длившееся минут пять, пока мы не вышли на длинную аллею, по обе стороны которой, не так далеко от зелёных угодий, находилась дорога, а рядом с ней – магазины и лавки мастеров. Переодеться не составило труда, и вот, мы уже были в новых образах. Прежние Эбби убрала к себе в мешок на верёвках, что был перекинут за её плечи в качестве лёгкой ноши.
Мне нравились наши новые шёлковые рубашки и накрахмаленные воротнички. Омине точно отнесётся к нам так, как положено отнестись к знати. Ведь такие как он точно встречают по одёжке! Мы были лишены родительской опоры, но не дворянского статуса, так что план обещал сработать.
Даже при том, что красный оттенок перестал блестеть и гореть своим ярким пламенем… всё-таки, какие же у Эдвине сказочные волосы! Свои мне хотелось состричь, на самом деле, чёлка попадала в глаза, то и дело они мешали мне, так как не оставались за ухом, если я их заправлял. Однако Эдви любил мне их закалывать назад, так я, правда, выглядел немного женственней, но казался взрослей, что не мешало мне вести себя также раскованно и глупо, как мой брат. А сейчас не приходилось думать о внешности – впереди ожидало дело срочной важности. Тем более что только отряд миротворцев, собранных Омине и папой, смогут нам помочь в похоронах. Конечно, если наш дом ещё не опустошили те твари, что вчера… Я не имею возможности на это отвлекаться сейчас, слишком дорого даётся всем моя злость. То, что поселилось во мне могло убить и ближних моих. Я не знал конкретно, что это, но и сам боялся выпускать на свободу чудовище, под названием “моя душа”.
Омине не жил в столице, обычно он находился в замке, но сейчас, будучи одним из организаторов кампании, он остановился в купеческом доме хозяина нескольких мясных лавок. Последний, как сказала Эбби, сейчас в отъезде за товаром. Он каждый раз в начале недели привозил новый из деревни, потому Омине сейчас должен оказаться в доме один, если не считать всю возможную прислугу и даже, стыдно подумать, его фаворитов. Я был готов на всё, после тех записей в дневнике отца. Я не прочитал Эдвине многих интересных оговорок, но наш папа знал толк в светской испорченности, чего я, мягко говоря, совсем не ожидал. Знала бы мама только, какие страсти происходят в замке, никогда бы не оставила покои Теноверов, что до сих пор, как оказалось, находились в замке Роксонии, закрытые, ожидающие возвращения прежних хозяев. Чего никогда и не произойдёт. Не могу смотреть так далеко, но это предположение казалось сейчас мне самым логичным, ведь мы – последние из Теноверов – не вернёмся в замок той, что приказала сничтожить нашу семью.
