Пока брат осматривает комнату на поиск полезных улик, я снимаю со стены катану, да закидываю за спину с помощью чёрной резинки – так можно будет хоть какое-то время не тревожиться. Ножи, что я доставал лежат в карманах брюк, не очень безопасно, но и вокруг ситуация не отличалась прежним, свойственным нашему дому уютом. Нахожу арбалет – тяжеловат, но он небольшой, самое то для Эдвине. Будет проблема, я передам ему своё холодное оружие. Сомневаюсь, что папина кампания закроется без его надзора, ведь тот человек… Омине, он сможет ведь взять на себя это? Потянет ли он революцию или же решит бросить всё на плечи других? Знать бы мне сейчас хоть это.
К тому времени, как Эдвине подходит ко мне с каким-то крошечным предметом в руках, в комнату заходит Эбби. Я не сразу узнал её в розовой кофте и серых, почти бесформенных штанах, напоминавших юбку, но это была та же Эбби. Она завязала волосы в хвост позади и накрыла их косынкой, чтобы быть менее заметной. А нам принесла парадную одежду и наши чистые накидки с капюшонами.
– Мальчики, посмотрите, что мама не выстирала! Одежда парадная, заметная, конечно, но вы прикроетесь плащами, чем не идея? Я заодно успела пригнать лошадей, карета уже ожидает нас, быстро переодевайтесь и уезжаем прочь! Уже почти стемнело.
Эдвине нашёл кольцо Редвульфа, которое было на его мизинце. Бедняга лишился пальца в бою с моим отцом, отчего и быстро уехал, нуждающийся в скорой медицинской помощи. Палец сам мы оставили, к чему он нам? Но кольцо могло помочь пробраться во дворец. Пошлём с находкой кого-то к нам не приближённого за несколько золотых, и узнаем тайну этого предмета. Оружие мы взяли с собой, распрощались с домом и наконец-то вышли на свежий воздух.
Это был самый тяжёлый вечер в моей жизни. В наших жизнях, конечно же. Тётя встретила нас, нас умыли, накормили, мы остались в одном лишь белье за неимением чистой домашней одежды. Мне было как-то всё равно на это, но тётя упорствовала и наказала Эбби прикупить нам футболок и штанов на следующее утро, ну, а пока мы обходились тем, что имели. Тётушка была добра, но не нежна к нам. Она не стала относиться по-другому, говорила она также как обычно, словно не произошло ничего, словно ничего мы не видели. Может то повлияло на неё счастливое стечение обстоятельств, ибо её не было, когда на маму и папу напали, либо она просто не хотела, чтобы мы чувствовали себя как-то иначе. Как-то… Не как дети. Получив сполна всю доброту и гостеприимство от тётушки, мы поблагодарили её за кров и еду, за всё, что она нареклась нам сделать. Но Шарлотта была не из тех, кому приятны похвалы, ей не нужна была и наша благодарность, только уверенность в том, что наше состояние улучшается. Получив наставления, чтобы мы спали крепко до самого утра, тётушка запирает нашу комнату, осторожничая, чтобы из нас никто не решил сбежать по глупости, присущей людям в минуту скорби. Я не собирался оставлять Эдвине, а он – меня. Но и спать мне не хотелось.
Одна широкая кровать встретила нас в нашей новой спальне. Это комната для гостей, которая есть почти в каждом доме, в уголках, где живут дворяне, но в столице так почти во всех домах, ибо строилась она позже остальных городов и все постройки уже были из камня. Свет тут включался, но мы по привычке зажгли свечу на тумбочке.
Эдвине забрался с ногами в постель, ближе к стене, чтобы смотреть на темноту в зашторенном окне, если он, конечно, что-то за пеленой жёлтых занавесок мог увидеть. Лежал он уютно, под одеялом, моё место рядом пустовало. Но он не спал и не собирался. Он лежал как-то отрешённо, не находился здесь совсем. Мне нужно было и самому расслабить нервы, но мёртвые лица то и дело возникали передо мной, беспощадно наваливая новый груз ответственности. Нужно было прочитать дневник отца, ничего более, это нас точно успокоит.
– Эдвине, я прилягу? – в ответ тишина. Он не двигается, не говорит. Тихо дышит и не позволяет мне взглянуть на него. Эдвине был весь сжат и закрыт. Если бы я развернул его, понял, отчего. Рыдает же, и так ясно. Плачет изо всех сил, без остановки. Только слабое сопение выдавало это.
Забираюсь на кровать, снимая носки. Откидываю их к тумбочке, чтобы утром не искать повсюду. Разворачиваюсь к брату, держа в руках этот самый дневник. Не реагирует на меня. Может, начать разговор? Решаю и сам окунуться под одеяло, мимолётно наблюдая, как Эдви поджал под себя ноги и сжал пальцы на них от всего своего напряжения. Я, наверное, монстр, верно? Я не хочу плакать. Я зол. Гнев, струившийся во мне рекой, вряд ли успокоится ещё очень долго. Только после того, как весь он уйдёт, я смогу спокойно оплакать родителей. Или же не смогу, ведь отчасти я был зол и на них, хоть и не имел права так поступать.
Разговор точно решит дело. Удобно устраиваюсь на подушке, сажусь рядом с Эдвине, приблизив свои колени к груди. Дневник всё так же в руках верчу, пытаясь подобрать сейчас правильные слова.
В комнате было много места, спереди от нас стояло два шкафа: один плательный, другой книжный, а между ними удобный стол для письма. Мягкий красный ковёр вносил в комнату немного тепла. Здесь под окном была небольшая печка, но сейчас ночи шли тёплые, её давно не разжигали.
Ты бы знал, как я тебя люблю, Эдвине, не плакал бы так. Ты не один. Родители оставили нам друг друга. У нас впереди целая жизнь, наполненная дворцовыми страстями – всё, как ты и желал. Или же уже не желаешь? Я дам тебе всё, что пожелаешь, я обещаю. От этой жизни ты не сможешь получить большей радости, чем я смогу тебе дать. Так что не нужно оплакивать тех, кто к нам уже никогда не вернётся.
Но я этого не говорил. Я боялся, что ему сейчас это не нужно. Боялся, что я уже ничем не смогу помочь. Может и в самом деле дать ему и дальше плакать? Чтобы выпустить всю боль, все несбывшиеся надежды? Неужели я должен быть с ним так жесток? Я не могу смотреть ведь на это, меня самого начинает ломать эта горькая и отвратная песня скорби!
На улице заиграла арфа. Второй раз слышу игру этого человека… Этот звук обещал мне что-то внеземное, по счастью, сравнимое только с возвратом в это утро, но по горечи, исполняемой в тот же момент, сравнимое с текущей болью внутри нас. Этот туман, эта гадкая слизь отчаяния лилась из его сердца в моё, я ощущал нас единым целым, но при том окутанным завесой непреодолимого кошмара бытия.
Это было совсем не так… Это ведь было совсем не так! То, как я помнил это всё – было не так. Я уже не знал, во что мне остаётся верить. Что правильно, что неправильно – во всей этой истории уже никто бы не смог ответить нам. Но всё же было совсем не так! И почему это я вижу нас в этой ситуации опять? Его плач, моё отчаяние, эта смерть вокруг ходящая, оборвавшее мне все надежды… Мой двунамеренный мозг не хочет смиряться с происшедшим. Вообще, когда остались мы тут одни, в эту ужасную ночь, когда мы поняли, что обречены, единственное, что нас обоих утешало – это присутствие друг друга. Я мог это чувствовать, моя надежда ещё не сгинула прочь.
– Эдвине?.. – Решаюсь, наконец, позвать его я. Не поворачивается, не двигается, но всхлипы его вдруг затихают. Я убираю дневник в сторону. – Мы многое пережили сегодня. Мы многое отдали, чтобы сейчас лежать тут, в этом доме… в безопасности… и живыми. – Как по волшебству, брат вновь возвращается ко мне – он разворачивается, пугая меня своим заплаканным, но таким же приятным лицом. Он укладывает уставшую переваривать это всё голову на подушку опять, но смотрит в этот раз на меня, смотрит со всей оставшейся верой. – Мы потеряли очень многое. И… и я не хочу говорить тебе, что ты больше никогда не увидишь свой дом. Я хочу обещать тебе, что я верну тебе его. Я хочу обещать тебе, что мы вновь будем там жить. Я бы хотел… обещать тебе, что я верну наших родителей… Но прости меня, я не знаю, как это сделать. Я не знаю… – Эдвине слышит меня, он пододвигается ближе и трогает меня за руку, страшась того, во что я обращаюсь. Я понимал, что смерть вселилась в меня, подарив что-то тяжкое и безобразное, но он видел во мне Ботту, а не зверя, не злость мою на внешний мир. – Может быть в один момент я пойму… И тогда мои слова станут осуществлённой мечтой. Но сейчас я могу лишь одно – обещать тебе, что я верну нам наш дом. Не наших родителей, не ту семью, которой мы были. Но наш родной дом. Не бойся, пожалуйста, – схватываю его за ту руку, протянутую ко мне, отчего Эдви кратко вздрагивает, – мы сейчас в безопасности. Доверься мне, прошу. Я знаю, что у нас с тобой остались только Эбби и тётя Шарлотта, и то… мы подвергаем их огромной опасности. Поэтому я не брошу тебя! У меня, кроме тебя, больше никого нет.
