"Замок" служит устройством, воспламеняющим пороховой заряд. От искры, возникающей из-за трения кремня о кресало, стальную пластину – будут мои слова точны – поджигался трут. В самом замке главную роль играло колесцо с насечкой, так что на тренировках, перед тем как выстрелить, Хильдир всегда заводил пружину, вращавшую это колесцо, используя специальный ключ. Было ли то лучше длинного огнестрельного оружия, я не брался судить, но его можно держать в одной руке, носить в постоянной готовности к выстрелу, притом передвижение войска становились во много раз облегчено в виду малого веса этого самого оружия. Однако такие небольшие пистолеты широко ещё не использовались у нас, слишком мало людей знали, как с ними управляться, хотя ничего сложного я не видел. Наверное, дело в том, что меня на этом воспитывали. Глупо говорить, что сегодня мы едва не легли под меткой стрелой врага, когда наше войско обладало таким оружием. Гентас всегда были оснащены лучше нашего, нельзя ли здесь сделать вывод, что этот предатель и в самом деле предатель – один из нас? Надеюсь, что после того, как отряд отца всё у водопада исследует, мы это будем знать наверняка.
Взять за должное, а тётушка Шарлотта не волновалась сейчас ни за весть про наше нападение, ни о самом этом странном человеке, портрет которого писала наша мама. Я решил, что она просто не хочет напоминать нам и волновать лишний раз.
– Ох, искусно же рисует ваша матушка! Не понимаю, что именно ей дорисовать хотелось – в этом нет смысла, но я не художница, не могу знать, когда готова картина, а когда нет. Принц человек добрый, но придирчивый и славится излишней импульсивностью. Он красноголовый, как многие с высших чинов у гентас, как ты, Эдвине. Высшие, как они себя называют, да прибудет к ним милость света во имя Богини. Но эти красные волосы достались ему далеко не из-за честной жизни.
Шарлотта раньше не была так религиозна, но приближались праздники, в которые было принято просвещать детей о версии создания нашего мира. Я не верил больше в это всё после того, как послужил полгода у отца, но что-то меня успокаивало, когда я слышал про ту нежность и милость ко всему ею созданному. Хотелось верить в эту несусветную чушь, что то, что нас создало, действительно любит нас. Но веру свою я обратил совсем в другое.
– Он наверняка приедет из-за кампании отца. – Подтверждал я то, что рассказала нам мама.
– Вероятно да, Ботта, у Хильдира ведь сейчас очень непростое время… Ну что ж, мальчики, нам с Бэкки пора в город, еду к врачу в Лодунум. Будет желание, можете через два часа прийти ко мне на ужин, а до дома я уж распоряжусь, чтобы вас довезли. Или можете остаться ночевать у меня, мы вышлем письмо в тот же час, чтобы у вашей матушки не было лишних волнений.
– Нет, тётушка. – Эдвине всеми силёнками своими, всеми движениями показывает, что нам срочно надо в ювелирный. Ему уже не терпелось купить подарок. Я был в лёгком непонимании его спешки, но решил прислушаться, может, действительно что-то было не так. Пусть будет сейчас, как он хочет, ибо мне надоело ощущать себя плохим братом. – У мамы завтра День рождение, мы не можем уйти в ночь! Я хочу быть первым, кто поздравит её с утра! – нет, Эдвине, это было не единственной причиной твоих переживаний. Вот только купим что нужно, я сразу обо всём у него спрошу, наедине.
– Не спеши, я так-то тоже хочу. – Толкаю его в плечо, а тётушка по-доброму смеётся, да говорит, что мы молодцы и нашей маме повезло, ведь мы очень послушные. Она сверкает серыми глазами, такими светлыми и добрыми, добавляя:
– Теперь моё сердце не тревожно за вас. Храните друг друга. До встречи, мои хорошие. Пусть Богиня освещает вам путь. – Мы обнимаемся, все втроём, Шарлотта слегка наклоняется, чтобы не пришлось нам так сильно тянуться вверх. Я ощущаю запах духов, или ароматного мыла: от её бежевого платья с белым воротничком пахло лавандой и ещё какими-то сладкими цветами. Закутавшись в яркий платок, тётушка поднимает свою корзину и вытаскивает на прощание два свежих кекса, явно спечённых ею с утра. Поблагодарив её за заботу и добрые пожелания в сторону нашей семьи, мы машем ей рукой, а я успеваю слегка помять шёрстку Бэкки, с улыбкой и смехом прощаясь и с ней.
Убираю лакомства в перекидную сумку, лучше оставить это на привал. И лишь отходят от нас леди с собачкой, как Эдвине забегает в лавку, ничего не говоря мне и не ожидая. От внезапности брата я бросаюсь следом, попадая в плохо освещённое для такого места помещение. Ранее, когда нам выдавалось сюда наведываться, у господина Деррена было светло и всё сияло и переливалось от яркости и сочности выставленных камней и дорогого металла. Да что там говорить, вроде до ухода тётушки свет здесь не погасал…
– Ох, во имя света всемогущей Богини! Что с моими глазами?! О высшие силы!
– Ха, он тот ещё трусишка. – Шепчет мне с усмешкой Эдвине, пока мы проходим вперёд.
Я спотыкаюсь о порожек, было слишком темно, чтобы моей неуклюжести не разгореться всеми цветами радуги. Эдви опять сдерживается в порыве смеха, а господин Голдвуд так пугается, что незамедлительно спрашивает, не уходя от прилавка:
– Кто здесь?! Если вы воришки, оставьте меня в покое, я был алхимиком в прошлом! Если злые духи – просто пощадите меня!
– Бу! – Эдвине пробегает вперёд, выпрыгнув прямо перед носом господина Деррена, что от шока вскрикивает, трясущимися руками еле как успевая зажечь свечу. Я медленно подхожу к брату, осуждая его каждое движение, сделанное явно назло слабости владельца этой лавки. Так сильно Эдвине любил проказничать, что сейчас потерял всякий стыд.
– Ох, Богиня! – мистер Голдвуд дрожит, он уводит назад плечи, пытаясь успокоиться. До чего же сильно его испугала эта ситуация. – Как не стыдно тебе меня пугать, маленький Теновер?! – с подсвечника падает воск, но обжечься ювелир боялся меньше, чем, как оказалось, боялся темноты. Поставив неуклюже свечу рядом с собой, мужчина проводит рукой по своей лысине, после нервно чешет седую бороду и бакенбарды. Я был уверен, что он нечистокровный готтос, знал историю его родителей, но так рано поседел мужчина вероятнее из-за своих слабых нервов. Ну, или же, по чём мне знать?
– Два демона пришли по вашу душу, господин! – брат ведёт бровями, он действительно был в полутьме несколько эксцентричен, но не пугал меня. Однако ювелир смотрел на игру тени и света, как на сцену из своих ночных кошмаров. – Отдайте нам самые роскошные украшения, что у вас есть, и наши соратники вас не тронут!
– Эдвине! Имей совесть. – Одёргиваю его, ведь уже надоело слушать, стыд пробирал меня за него, да и вовсе не хотелось, чтобы нас запоминали, как двух неучтивых хамов.
– Этакий нахальный-нахальный мальчик! Эдвине, сколько можно играться с моим сердцем?! Ни разу нормально со мной не поздоровались, постоянно пугаете меня, несчастного старика! И не выдумывай на ваши чистые души обзываться грязным и низким именем врагов нашей Богини! – даже при своём страхе, Деррен был хорошим человеком, он занимался благотворительностью, помогал бедным и обделённым, давал странникам кров в своём большом доме. Но его набожность меня то ли пугала, то ли раздражала. Я спокойно мог представить этого человека, продающим весь свой бизнес, чтобы уйти в монастырь и забыть о слишком злом и лживом мире. Но пока что это был вечно обеспокоенный, пугливый ювелир. Странное сочетание для его рода деятельности. При том при всём, Деррен ведь никогда не боялся грабителей. За всю жизнь у него не украли ни одну золотую.
Мужчина поправляет знак освобождения, что был на его шее, повисший с тонкой-тонкой цепочки шириной с паучью нить. Освобождение в религии нашего народа принято считать даром Богини, что дала нам превосходство над всеми нечистыми созданиями. И я ненавидел этот знак, именно вера была отправной точкой распрей между гентас и готтос. Из-за одной жалкой палочки они воевали, пока не забыли, почему именно обозлились друг на друга. И пусть даже наш отец признаёт, что версия готтос всегда была верным толкованием сознания всё и вся создавшего, но я считал, что все были не правы. Об этом давно забыли, когда на смену вере и поклонению пришла наука. Люди и сами начали не подмечать различие между двумя версиями одного и того же, но они в то же время лишали этим себя ответа о природе своих способностей.
