Джованни не мог поймать выражение тёмных глаз отца Гийома при таком скудном свете, но тот рассматривал его достаточно долго, как показалось флорентийцу, целую вечность. Потом сделал приглашающий жест рукой — присесть на табурет, стоящий перед столом напротив места, где расположился инквизитор. Приказал двум братьям принести письменные принадлежности и остаться. Джованни пробирала дрожь сверху донизу, он то краснел, то бледнел, если бы не твердая ладонь Михаэлиса, упирающаяся ему в спину. Палач тоже сел рядом на табурет, больше развернувшись к своему ученику, слегка касаясь коленом его бедра, обратил внимание на закушенную губу и устремлённый в пол взгляд, повернулся лицом к инквизитору:

— Мой ученик, Джованни Мональдески, очень страшится этих людей, — Михаэлис придвинул табурет ближе и уже мог спокойно скользить рукой вдоль спины флорентийца, успокаивающе поглаживая. — У него уже был такой опыт в юности, когда за свидетельства против тамплиеров его чуть не лишили жизни. Теперь же на его опыт и достоверность рассказа можно положиться: Джованни тесно общается с инквизитором Тулузы отцом Бернардом Гвидонисом, работает при канцелярии понтифика в Авиньоне, имеет полномочия возить письма нашему епископу Бернарду и архиепископу в Нарбонну… надеюсь, вы понимаете, насколько твердо можно верить его официальному свидетельству?

Отец Гийом кивнул. Установившаяся тишина нарушалась лишь скрипом перьев писцов, аккуратно записывающих каждое произнесенное слово.

— И вот, — продолжил свою речь Михаэлис, — имея при себе письмо понтифика нашему епископу, Джованни был выкраден тамплиерами, избежавшими осуждения, из дома королевского советника в Париже и, будучи пленником, стал свидетелем тому, как эти люди провезли через всё королевство — через Тур, Овернь, Монпелье и Агд, — на последнем слове палач сделал ударение, — по направлению в Нарбонну еретических проповедников и их книги.

— Что именно говорили эти люди, сын мой? — обратился отец Гийом к Джованни. — Какие речи вели?

Ладонь Михаэлиса застыла, красноречиво предупреждая об осторожности. Джованни с трудом разлепил губы, но с твердостью смотрел на инквизитора:

— Точно сказать не смогу, что говорили промеж собой, лишь о том, что публично выкрикивали на площадях. Я всегда держал себя от них отдельно: не пил и не ел с ними, не слушал, но видел, как каждый вечер, окруженный толпой своих почитателей, их главный учитель, брат Май, как он себя называл, открывал ту или иную книгу, но не Евангелие, и о чем-то рассказывал. А на площадях — про то, что наступило время Святого Духа и скоро явит себя Антихрист, что только верные, собравшись вместе, смогут спастись, возводил хулу на святую нашу Римскую церковь, уничижая священников и монахов.

— Ты сможешь назвать имена тех, кто был с этим еретиком? — продолжил допрос отец Гийом.

— Да, святой отец! — Джованни поразился сам себе, с какой лёгкостью он сейчас готов перечислить всех тех, с кем путешествовал этой весной. Он рассказал о Раймунде и Бриане, Агате и ее дочери, паломниках, что присоединились в Туре. Его признание тщательно записывалось, открывая разверзшуюся адскую бездну, в которой сейчас сгорала, терзаясь муками, его человеческая душа, но приобщение к вере и церкви обещало спасение на Небесах.

— И еще с ними был Змей.

— Змей? — брови инквизитора устремились к переносице. Михаэлис тоже удивленно повернул лицо к Джованни: тот ничего не рассказывал ему про Змея.

— Он так себя называл, — проблеял смущенный флорентиец. — Что-то говорил мне про ангела, которого потерял. Филадельфийского…

Отец Гийом явно знал, о чём речь — вскочил со своего места и нервно прошелся по комнате. Будучи уроженцем Монпелье и сведущим в местных воззрениях, бродящих в умах жителей Лангедока, он прекрасно уложил рассказ Джованни на свои собственные цели и нужды, по причине которых и был поставлен инквизитором в Агд. Он уже слышал о «филадельфийском ангеле», сожженном в Париже семь лет назад [2]. И о том, чья могила до сих пор почиталась в Нарбонне [3]. Знал, что именно его сейчас называют «ангелом, чье лицо сияет как солнце», как когда-то величали Франциска Ассизского, предвосхищая шестого ангела из «Откровения» именно в нём.

— Теперь понятно, зачем им понадобился ангел, — загадочно проронил отец Гийом.

— Я только как уличный фигляр, ради денег… — забормотал Джованни, оправдываясь, поскольку не понимал сейчас слов инквизитора и исполнился страхом. Теплая рука Михаэлиса опять умиротворяюще погладила его по мокрой от пота спине. — Простите меня, святой отец, я не знал тогда в Туре, что эти люди — опасные еретики!

— Успокойся, — умиротворённо ответил инквизитор, усаживаясь обратно на место с очень довольным видом. Неожиданное признание было очень кстати: оно дало в руки отца Гийома мощное оружие и повод для начала расследования. В своей голове он уже составил план, как напишет письма в Тулузу к отцу Бернарду Гвидонису и в Памье к влиятельному, но еще слишком молодому епископу — Жаку Фурнье [4].

Два дня назад епископ Агда Бернард собрал в своей резиденции многих влиятельных и доверенных людей. Ссылаясь на буллу из Авиньона, видно, привезенную этим самым Мональдески, что сейчас сделал признание, святой отец предупредил о будущем решении понтифика жестко разрешить конфликт в рядах францисканцев и усмирить ту волну, что поднимется после принятия некоторых мер, о которых епископ пока умолчал.

— Наш диоцез, — довершил свою речь отец Бернард, — находится на прямом пути из Нарбонны и Безье в Монпелье. Именно по этой дороге пройдут те, кто начнет открыто проповедовать еретические идеи, защищая не умиротворённых спиритуалов. В Лангедоке немало тех мирян, которые причисляют себя к братьям Третьего ордена и поддерживают вздорные идеи иоахимитов и осужденного во Вьенне учения Петра Иоанна Оливи. Мы должны быть готовы поддержать Святую матерь Римскую церковь и Святой престол.

Михаэлис из Кордобы, присутствовавший тогда в епископском дворце, очень кстати привел нужного свидетеля, назвавшего имена. Теперь можно было осторожно выявить все связи, определить дома, где собираются для обсуждения вздорных мыслей, подготовиться, а потом… когда настанет время и будет отдан приказ из Авиньона — исполнить свой долг и отделить заблудших овец от здорового стада.

Отец Гийом радушно поблагодарил своих посетителей, и поскольку время уже приближалось к полуночи и ворота Агда были закрыты, любезно предложил им остаться на ночь в гостевой келье.

***

[1] заведующий монастырским столом, кладовой со съестными припасами и их отпуском на монастырскую кухню. В его обязанности входило ведение строгой отчётности поступающих и отпускаемых им продуктов.

[2] Гайярд из Крессонсака, дело Маргариты Поретанской, 1310 г.

[3] Петр Иоанн Оливи, ум. 1289 г.

[4] Жак Фурнье — будущий Папа Бенедикт XII с 1334 г.

========== Глава 11. Донос ==========

— Ну, что ты, Жан, голубка моя, всё закончилось! Уверяю тебя, ты теперь никому не интересен, даже имя твое будут скрывать… — горячечный шепот Михаэлиса едва достигал сознания флорентийца.

Джованни неподвижно лежал ничком на лежанке, замерший, оглушенный, затаивая всхлипы внутри груди, и только вздыхал тяжело, когда чувствовал, что воздуха уже не хватает. Общение с инквизитором сказалось на его умственном здоровье: из-за испытанного страха вспомнилось всё — и злорадное равнодушие брата Доминика, распорядившегося о насилии, и раскрасневшееся азартом лицо брата Франциска, придумавшего очередную пытку, и грозная фигура отца Бернарда, нависающая в своей неумолимой мощи над ним.

Михаэлис силой заставил его перевернуться, подхватил за плечи, усаживая, обнимая и прижимая к себе:

— Всё закончилось, любовь моя! — глаза Джованни были закрыты, он безвольно позволял себя тормошить, вновь и вновь убеждая. — Обними меня! — наконец он больно ущипнул его за бок, приведя тем самым в сознание.

Джованни охнул, распахнул наполненные солоноватой влагой глаза, обнял за шею и мгновенно вспыхнул всем телом: