Новоиспечённая графиня де Шарне из страны англов была под стать своим беловолосым служанкам. Искусно завитые золотистые пряди волос выбивались из сложной причёски, прикрытой подобием тюрбана, скользя по бледным щекам, тронутым розовым румянцем, высокий лоб расчерчивали темные брови, светло-голубые глаза смотрели с интересом, но острый носик немного морщился, и губы подрагивали, будто женщина что-то произносила, но про себя.

— Подними глаза, скажи о ее красоте пару слов… Что ты — в восхищении, а потом медленно иди спиной на мой голос: тут уже для тебя подготовили стул рядом со мной.

Джованни распахнул глаза, взметнув ресницами, намереваясь очаровать, и заметил, что Мод де Шарне вздрогнула, покраснела и инстинктивно опустила руку на свой округлившийся живот. Проговорив на своём родном певучем языке пару банальностей, он поднялся и сел на приготовленное место, позволявшее супруге Гийома следить за каждым движением и взглядом гостя.

Перед Джованни поставили блюдо с мясом цыплёнка, горячими колбасами и тыквенной кашей. Гийом что-то ещё говорил жене, и гость, скосив взгляд, заметил, что лицо графини де Шарне теплеет, становится мягче.

— Я сказал, что ты мне когда-то спас жизнь, поэтому я и принимаю тебя в своём доме как почетного гостя…

— Я очень ценю оказанную мне честь, господин де Шарне! — воодушевлённо ответил Джованни. — Можно поинтересоваться, на каком языке Вы разговариваете?

— Мод привезла с собой учёного клирика, поэтому я стараюсь говорить с ней на языке ее предков, а она постигает язык моих предков. И так уже четыре года…

В дверях послышался шум и детский плач. Джованни обернулся. Две няньки внесли в зал детей: мальчика в одной распашонке и девочку около трех лет в простом платьице.

— Это Гийом-младший, — хозяин дома поцеловал поднесённого малыша в лоб, а потом погладил по голове девочку, которая, вывернувшись из рук кормилицы, начала взбираться своему отцу на колени, — а это Маргарет, моя старшая дочь, — он нежно прижал к себе прильнувшего ребёнка и сейчас выглядел очень счастливым и довольным жизнью.

Чужое счастье резануло по сердцу, но Джованни заставил себя улыбнуться, испытать умиление, наблюдая за семейством де Шарне. Сейчас они ничем не отличались от других семей, которые ему доводилось встречать в Агде: семьи Стефануса, Арнальды. Но самому Джованни и в голову не приходило, что стоит создать нечто подобное, оттолкнув от себя своё прошлое, Михаэлиса… Разве возможно начать жизнь заново? Привести в дом женщину, которую не любишь, ублажать ее через силу, как он сегодня утром поступил со служанками? Ему стало страшно от того, что не сможет себя сдержать: ведь под хрупкой коркой деланных улыбок, утомительной усталости, недомолвок и волевых усилий в нём скрывалась огромная чёрная бездна отчаяния.

— Подлейте еще вина нашему гостю, — призвал Гийом, отдавая дочь няньке и провожая детей глазами до выхода. — Кушай, Джованни, набирайся сил. К полудню придёт цирюльник. Ты уверен, что борода тебе больше к лицу? Она же колется, особенно при поцелуях…

Джованни сжал ложку в руках и заставил себя поесть. Госпожа де Шарне вряд ли будет присутствовать при этом, и с Гийомом можно будет спокойно поговорить.

Но, отдавшись в руки брадобрея, граф де Шарне предпочёл молчать, и только когда тот занялся Джованни, встал позади, запустив пальцы в волосы мужчины, расплетая тугие пряди, гладил шею вдоль позвонков, заставляя того сдерживать стоны удовольствия. А судя по ощущениям спины, к которой Гийом тесно прижимался своим телом, ученик палача понял, что восторженная плоть его друга твердеет с каждым мгновением.

После того как кожа щек Джованни приобрела гладкость, а ногти на руках и ногах были укорочены, он быстро подхватил свой плащ и, увлекаемый графом де Шарне под предлогом того, что нужно осмотреть замок, поднялся по узкой лестнице на одну из башен. Хозяин предусмотрительно запер внешнюю дверь на внутренний засов, чтобы их никто не побеспокоил. С верхней площадки башни открывался увлекательный вид на зелёные холмы, густые черные леса, черепичные крыши ближней деревни, тонкую полоску реки, вьющейся по долине. Где-то далеко в тучах образовался просвет, давая золотистым солнечным лучам ласкать землю.

— Нравится? — Гийом обнял его со спины, прижимая к себе, зарываясь лицом в распущенные волосы. Из его рта шел легкий пар.

Джованни кивнул, наслаждаясь теплотой объятий, и прикрыл глаза.

— А теперь говори: что случилось? — нормандец резко заставил его развернуться лицом к себе, коротко поцеловал в губы. Отстранился, терзая взглядом. — Я же не слепой, вижу, что тебе плохо. Ты никогда бы не приехал сюда через столько земель, если бы не крайняя нужда… отчаянная нужда… — Защитный панцирь сломался, сердечная боль пронзала, не давая вздохнуть. Глаза Джованни наполнились слезами, рот скривился. Он изо всех сил закусил губу, стараясь оставаться в сознании. — С Михаэлисом поссорились? Разошлись?

Джованни замотал головой, сделал несколько судорожных вздохов, чтобы начать говорить:

— Нет, нет! Всё замечательно! Мы вообще никогда не ссоримся… было замечательно… не ссорились. Просто… он пропал.

— Как?

— Вот так. Вышел из дома и не вернулся.

— А вещи взял с собой?

— Нет, ни единой!

— Но…

— Ты скажешь сейчас — несчастный случай? Нет! Я осмотрел все трупы, выловленные или найденные, ездил и в Безье, и в Нарбонну, и в Монпелье. Нет! Я спрашивал людей… разных людей — может, кто видел?

— И что?

— На трех дорогах одновременно! Представляешь? Конечно, в Агде все переполошились: палач пропал. А потом меня начали изводить слухами, что кто-то еще его видел — то тут, то здесь. То он плыл в лодке с рыбаками, то остановился на ночлег, то разговорился в таверне, то стоял на церковной службе… Кто из них всех мне безбожно лжет? — Джованни почти кричал.

— Какое-то наваждение, колдовство!

— Гийом, я, наверно, обезумел: ездил, проверял, расспрашивал… но — нет! Кто-то играет со мной… А Михаэлиса всё нет! Я ждал его возвращения, представлял, что вот — на праздник урожая, на святого Мартина, но нет! — Он прижался к Гийому в поисках утешения. Тот гладил его по голове, целовал, успокаивал, потом заставил присесть на скамью, специально поставленную наверху башни, чтобы отдыхать и услаждать свой взор окрестными видами.

— И тогда ты решил приехать ко мне…

— Да! Я уже выплакал свои слёзы и выкричал свою боль, — Джованни поднял лицо. — Ты же умный, мой сеньор, опытнее меня, ты можешь подсказать, что мне делать. Куда двинуться дальше?

— У Михаэлиса были враги?

— А не знаю! — искренне признался Джованни. — Я ничего не знаю о его прошлом. Наш единственный общий враг — Жак Тренкавель, но он же казнён! Готье де Мезьер увёз его в Париж вместе с золотом, он же казнил его? Правда?

— Не знаю, — Гийом пожал плечами. — Конечно казнил!

— А сам Готье…– Джованни не решался высказать вслух такую крамольную мысль, — он способен на такую подлость?

Гийом осуждающе покачал головой:

— Ему-то зачем?

— Месть за то, что Михаэлис обставил его с золотом, например.

— Готье де Мезьер живёт в другом мире, — назидательно произнёс граф де Шарне, — и ему нет дела до того, кто его переиграл. Своей цели он добился, золото привёз, поэтому и не попал под осуждение вместе с Ангерраном де Мариньи, хотя и был его доверенным лицом. Потом пережил опалу при короле Людовике, гостил у меня долго в прошлом году, чтобы не попадаться на глаза тем, кто пожелал бы ему смерти. А сейчас…

— Ты скажешь: женился и делает детей где-нибудь на границе с Фландрией… — разочарованно продолжил Джованни.

— Вовсе нет! В Париже, советником у регента Филиппа де Пуатье, точнее, будущего короля нашего Филиппа.

— А разве королева Клеменция не на сносях? — изумился Джованни.

— Увы! — воскликнул Гийом. — Пока ты ехал ко мне, ребёнок успел родиться и умереть. Теперь после Рождества состоится торжественная коронация в Реймсе, и у Франции будет новый король. Ты понимаешь наконец, что Готье нет никакого дела до событий пятилетней давности, тем более — до палача из Агда или до тебя. Хотя… — глаза Гийома стали узкими щелочками, — до тебя — есть. Но не в плане мести, как ты мог подумать.