========== ЧАСТЬ I. Глава 1. У холодных берегов Нормандии ==========
Ворон громко прокричал над ухом, заставив мужчину вздрогнуть и очнуться ото сна. Лошадь медленно брела по дороге, укачивая и не тревожа своего седока, который иногда впадал в состояние оцепенения, смеживая усталые веки, поддаваясь тяжести свинцового неба. Часто шел мелкий моросящий дождь, он начинался внезапно и так же быстро заканчивался. Промозглая сырость пропитывала окружающий воздух, клочьями серого тумана заполняя низины. Промокшая насквозь одежда прилипла к кричащему от уже привычной боли телу, а холодные капли свободно скатывались по онемевшему лбу.
Всадник ткнул пятками в бока животного, заставляя ускорить шаг, чтобы до темноты успеть достигнуть невысоких холмов, лежащих впереди него. А там их уже ожидает тёплый очаг, сытный ужин и долгожданный отдых. Уж в этом путник не сомневался, ласково пригибаясь к шее лошади и шепча слова ободрения, умоляя ещё потерпеть. Последние слова он, скорее, относил к себе самому: слишком давно он отправился в свой длинный путь, пересекая страну от моря до моря, от восхода до заката, а потом направился вправо от заката — в ту сторону, откуда дуют холодные зимние ветра. Пилигрим старался не останавливаться в маленьких деревнях, они пугали своей чуждостью: он уже переставал понимать язык жителей, да и крестьяне, заслышав его говор, не слишком часто одаривали дружелюбными взглядами. В городах было проще найти гостиницу и постой для лошади, а торговцы охотно объясняли особенности дальнейшего пути.
Хотя все эти новые города, пёстрая толпа людей и неизведанные дороги страшили не меньше неожиданной встречи с лихими людьми. Поэтому мужчина предпочитал больше отмалчиваться, а уж если и наседали на него особо ретивые хозяева таверн и гостиниц, то говорил, что едет наниматься на службу к богатому сеньору, называя себя странствующим рыцарем и для острастки показывая меч, с которым никогда не расставался.
И уже дважды хозяйки гостиниц потребовали иную плату за ночлег, что и произошло вечером накануне. Деньги приходилось беречь, поэтому щедро расплатившись этой ночью в городе Фалез, мужчина на следующий день почувствовал, что силы совсем покинули его, но отказался остаться еще на ночь, чтобы отоспаться днём.
Дорога медленно подобралась к нужным холмам, прошла мимо уже засыпавшей деревеньки и устремилась наверх, обводя круг вдоль поросшего деревьями склона к каменной скале, на которой возвышались стены и две круглые башни замка. Здесь дорога была вымощена гладкими камнями, поросшими мхом и скользкими из-за влаги. Зыбкий свет синих сумерек, пробиваясь через оголённые ветви подступающего леса, был еще достаточно ярок, чтобы разглядеть герб над воротами и убедиться, что путь действительно закончен.
Мужчина, не сдерживая стонов, спешился и постучал в ворота, долго ожидая, когда страж откроет узкое окошко бойницы в стене и задаст вопрос, получая ответ об имени гостя и имени хозяина замка, к которому тот прибыл. Чернота ночи подступала, а вместе с ней — холод. Пришлось дыханием согревать замерзшие пальцы рук, распухших и замотанных бинтами, пританцовывая у закрытых врат, пока те наконец не распахнулись, впуская внутрь, во двор, освещенный тусклым светом факелов. Слуги сеньора сразу же взяли лошадь под уздцы и увели в стойло, а мужчину пригласили в ближайшую комнату с очагом — в ожидании, когда спустится сам хозяин.
Нормандец, не утративший своей тайной любви к длинным стёганым халатам с замысловатым узором, хотя и предавший забвению всё то, что с ней связано, замер на пороге, решаясь довериться своим глазам. Прибывший мужчина, склонившийся над очагом, чтобы согреть руки и ощутить телом его пламенный жар, резко выпрямился и обернулся.
— Джованни! — Гийом вглядывался в заросшее бородой лицо, узнавая и глаза, и улыбку. — Наконец-то ты решился сюда приехать!
Гость сделал несколько шагов навстречу, и они крепко обнялись.
— Я уже не надеялся, что увижу тебя вновь, — продолжал нормандец. — У меня своя жизнь и обязанности, у тебя — своя. А теперь, с Божьей помощью, ты приехал, — он слегка отстранил Джованни от себя и опять вгляделся в лицо: — И узнаю, и не узнаю…
— Старше стал, — мужчина не прекращал счастливо улыбаться в ответ, — а ты кушаешь и пьёшь хорошо!
— Это так! А ты? Судя по тому, что ощущаю под руками — ничего не изменилось: та же знакомая гибкость, та же сила в мышцах… А сам-то ты как? Как Михаэлис?
Внезапно их прервал громкий женский голос, доносящийся со второго этажа открытой террасы.
— Жена моя… — пожал плечами Гийом, а потом, выпустив Джованни из рук, подошел к выходу и что-то ответил на неизвестном языке. Вернулся обратно, продолжив оглаживать бока своего гостя. — Нервная она у меня, когда дело касается моих друзей… — Он весело подмигнул. — В прошлом году ей хватило Готье, который приехал в гости… поохотиться. С тех пор мой замок полон ее служанок, а не моих слуг.
— Хорошая хозяйка… Расскажешь? — с интересом откликнулся Джованни, сцепляя руки в замок позади нормандца и не выпуская его из своих объятий.
— Завтра! — Глаза Гийома светились от счастья. — Тебя сейчас накормят, напоят, выкупают и даже в постели согреют. Мод всегда держит в запасе пару опытных девиц.
— А как же благочестие? — выгнул бровь Джованни.
— Вот, теперь она моё благочестие и оберегает! — рассмеялся Гийом и подался назад, заставляя гостя разомкнуть руки. — Тогда до завтра! Приятных грёз. Ты только не бойся: у нас тут по ночам и волки воют, и совы кричат.
Тёплая встреча с Гийомом де Шарне была очень значимой. «Значит, вспомнил! Значит, не забыл!» Как-то протяжно защемило в сердце, заставляя положить левую руку на грудь. Джованни в одиночку пересёк столько земель и рек, увидел множество городов королевства, в которых никогда бы и не побывал, не будь крайней нужды, заставившей его сорваться с места, оставить свои дела в Агде, купить лошадь и преодолеть страхи. Исчерпав все свои возможности, он вспомнил о том, что у него есть друг, который за эти годы прислал ему целых два письма, приглашая в гости и красочно расписывая, как они проведут время на охоте в густых лесах, полных дичи. «Если Михаэлис тебя не отпустит, то я пожалуюсь королю! Ибо ты не раб, а свободный человек», — шутливо приписывал Гийом в конце каждого своего письма. От свитков веяло теплом каждый раз, как Джованни перечитывал эти строки. Но чувствовал себя настолько счастливым, что не хотел ничего менять, чем, наверно, навлёк на себя Божий гнев. Ученик палача или молодой лекарь, так его теперь называли окружающие люди, написал ответное письмо только раз — слишком краткое — сообщил, что отправляется погостить через десять дней и, возможно, путь его займёт три седмицы, если он очень поспешит.
День святого Мартина [1] миновал в томительном ожидании, но ничего не произошло, и Джованни выехал в Брюсов день, когда начался пост [2]. Очень тяжко под наступающую зиму начинать такое путешествие, но если бы…
Как пророчески обещал Гийом, за Джованни спустились две служанки. Они что-то начали спрашивать на незнакомом языке, но мужчина прервал их, покачав головой, и виновато растянул губы в подобие улыбки: «Я не понимаю!».
— Жанни… — протянула одна, указывая на него пальцем.
— Джованни, можно — Жан.
— Жан, — заулыбались девушки, несколько раз повторив имя. Они были похожи друг на друга: светлоглазые, румяные, какие-то округлые, с гладкими льняными волосами, заплетёнными в длинные косы, и одинаковыми вышитыми платками на голове. Окружили. Зацокали языками, обнаружив, что гость отрастил себе волосы не короче, чем у них самих. Потом подхватили под руки, дав почувствовать гостю вернувшуюся из небытия боль: ежедневное насилие над непривыкшим к верховой езде телом вскрывало новые и новые раны, стирая кожу до крови, а целебные мази, наложенные с вечера, не успевали оказать благотворного действия за ночь.
Мужчину повели в глубины дома на большую кухню. Там обнаружились ещё две молодые служанки, готовящие лохань для купания в соседнем с кухней помещении. Джованни даже немного покраснел от такого слишком навязчивого внимания нескольких женщин к своей особе. Хотя не стоило так уж и переживать — его внешность, как роковой дар небес, объяснённый когда-то по-научному отцом Бернардом, вызывала жгучий интерес, с чем Джованни давно свыкся и начал воспринимать как должное. И чем старше он становился, тем сильнее ощущал волны именно женского внимания. Но «красоваться — еще не значит грешить», поэтому он безропотно позволил раздеть себя и усадить в горячую воду. Там же, в лохани, его накормили с ложки сытной мясной похлёбкой, приправленной травами, и следили, чтобы кубок с пряным вином не пустовал.
