Скажи кто об этом Джованни в иной раз, то получил бы яростную отповедь, а сейчас так ненавидимый им Готье де Мезьер, такой всемогущий советник короля, мог бы оказаться единственной путеводной нитью к разгадке исчезновения Михаэлиса из Кордобы.

— Он продолжает хотеть меня как шлюху? — в голосе Джованни обрелась твёрдость. — Тогда он меня получит. Пусть поможет найти Михаэлиса, и я с ним расплачусь сполна.

— Ты? — Гийом рассмеялся, удивляясь наивности своего друга. — Это тебе придётся сначала заплатить, а потом Готье хоть что-то сделает.

— А он может «хоть что-то сделать»? — италик продолжал выпытывать нормандца.

— Да, — тот выдохнул свой ответ в губы Джованни. — А ты для меня?

— Всё, что пожелаешь! — сейчас он видел перед собой не графа де Шарне, а того молодого Гийома, с которым перетерпел столько приключений, того, кто заботился о нём, того, кто нежно ласкал его, того, кто ронял слова откровений на его плече. Он по-своему любил его за чувственность, спокойствие, доброе и отзывчивое сердце. — Мы тут себе яйца наверху башни не отморозим?

— Этажом ниже есть печь и подходящее ложе. Здесь моя обитель для отдыха души и моления.

Джованни усмехнулся, плавно забирая управление Гийомом в свои руки и почти укладывая того спиной на скамью:

— А я думал, эта урожденная страны англов полностью установила над тобой свою власть. Ошибся! На сегодня ты мой! — нормандец задрожал под ним от предвкушения, включаясь в игру, которую они же сами и придумали, оставшись одни в доме санта Камела в Тулузе. Прав был де Мезьер, подозревая их в греховодстве, вот только помыслить не мог, что Джованни занял место сверху, а не по привычке подставил свой зад, и что его рыцарь будет самозабвенно отдаваться какой-то нищей марсельской шлюхе.

Комната в башне была маленькой, но грела своим уютом: большую часть занимала кровать под балдахином с резными стойками. Напротив — небольшой очаг. Под окном — узкий письменный стол с наклонной крышкой и многочисленными ящичками. Пол был застлан коврами, на стенах висели толстые гобелены с изображением охоты. Гийом разжег приготовленные поленья в камине, и комнату залил тёплый манящий свет. Джованни снял плотную верхнюю тунику, камизу, стянул волосы в тугой узел, ожидая, пока Гийом закончит своё общение с очагом.

У них существовали свои пристрастия, которые долгие пять лет не смогли стереть из памяти: Гийому была нужна сминающая сила, Джованни — ласкающая мягкость. И сейчас они были способны получить друг от друга всё, что желали.

========== Глава 3. Седмица до Рождества ==========

— Как же у тебя тут хорошо! Благодатно… — Джованни потянулся вниз за кубком с вином, наполовину выпроставшись из-под тёплого одеяла, кинув мимолётный взгляд на запотевшее окно, за которым сгущались сумерки. В постели было жарко. Он скинул с себя одеяло, подставляя спину и закинутую на Гийома ногу прохладе, сквозняком тянувшейся из-под двери. Гийом тоже пошевелился, отталкивая наваленное на него одеяло еще дальше к ногам:

— Погостил бы у меня до конца зимы? А?

— Хочешь, чтобы твоя жена выкинула ребёнка от волнения? Как я понимаю, ей хватило Готье, — ответил Джованни с укоризной, выцеловывая солоноватую кожу ключицы Гийома.

— Готье, — нормандец поморщился, — уже не разбирал, где и с кем ему спать! Нет, в этой постели он ни разу не был. Его страсть ко мне закончилась с моей женитьбой. Он любит, когда ему подчиняются без остатка, а не размышляют, насколько это будет тайно и скрыто от законной жены. Это, как он верно выразился — грех, воровство. Поэтому мы в основном пили, охотились, а он перепортил всех молодых девиц в округе. Служанки Мод плакали, когда их посылали принести ему что-либо в комнату. Не всякий выдержит, когда на него навалится такая тяжесть! Ты же знаешь, он скуп на ласки…

— Ленив, я бы сказал… — задумчиво произнёс Джованни. — Зачем стараться для другого, если желаешь только собственного удовлетворения?

— Но это же прекрасно, когда удовольствие обоюдно! — Гийом счастливо улыбнулся ему в ответ. — Вот поэтому я часто вспоминаю и буду помнить наши с тобой встречи. У вас с Михаэлисом было так же?

Джованни кивнул, делая глоток терпкого вина и пряча за этим жестом кольнувшее в грудь чувство утраты.

— Расскажи подробнее, как ты прожил эти годы? — потребовал Гийом. — А еще меня постоянно терзает мысль, — он издал глухой смешок, — зачем твоему палачу понадобился член того бедняги и кисти рук?

— А еще печень и желудок второго… — ничуть не смущаясь, откровенно добавил Джованни. — Для изучения. Михаэлис — талантливый лекарь, один из лучших. А как понять, что лечить, если не знаешь, что у нас скрыто под мышцами и костями? Вот мы с тобой почему испытываем наслаждение во время соития? Почему поступательные движения под особым наклоном приносят нам большую радость? Я же могу удовлетворить тебя пальцами, скользя ими внутри тела по особому, скрытому от человеческих глаз месту. Вот это и требует изучения.

— И что же у нас там? — нормандец даже открыл рот от удивления.

— Что-то маленькое, похожее на грецкий орех — оно и есть причина нашего наслаждения. Вот и думай теперь: такой ли грех содомия, если Господь, создавая наше тело, предусмотрел такую занятную вещь? И следующий вопрос — а зачем тогда телу мужчины два способа получения удовольствия: внешний и внутренний? Если возбуждение излечивает, то не здесь ли скрыто особое целительное снадобье, пригодное для лекаря?

— От меланхолии уж точно! — Гийом потянулся к нему за поцелуем. — Так ты в Агде всё это время изучал искусство лекаря?

— Да, и не только в Агде, но и в Тулузе. Я убедил брата Беренгария рассказать о лекарственных свойствах растений, мы вместе усовершенствовали его дистиллят: теперь можем быстро справляться с ранами. Да и отец Бернард не оставляет меня своим вниманием: я для него переписываю его сочинения, делаю копии. А в Агде у нас полный почёт и уважение — Михаэлис лучше кости вправляет, а у меня получается хорошо принимать роды. Как понимаешь, я уже полы и горшки в тюрьме не мою, но слежу за тем, как это делают другие. Язык сарацинов выучил, теперь их письмена понимаю и книги могу читать. А ты? Почему решил жениться?

— У меня не всё так просто… — Гийом устремил мечтательный взгляд на балдахин, принявшись внимательно рассматривать его, осторожно подбирая слова, поскольку то, о чём он собирался поведать, касалось только узкого круга лиц. — Я был объявлен единственным наследником моего дяди и моего остального семейства, что спасло все владения и титул от забвения, поскольку король Филипп мог всё забрать себе в пользу короны, но он согласился на сделку. С другой стороны, Ангерран де Мариньи, оказывавший мне покровительство, считал, что мне необходим брак с француженкой, и подыскивал невесту. Он считал, что, выгодно женив детей, родившихся в нашем браке на своих родственниках, он закрепит за своей семьёй все владения в Нормандии, которые мне достались, и более того, были переданы мне лично им для сохранения. Он собирал земли здесь, покупая, отбирая, собирая выморочные владения, чтобы объединить под властью своей семьи.

Не знаю, известно ли тебе, что в тот год, как мы расстались в Лаграсе, король Эдуард Английский поссорился со своими вассалами. Наш король предпринимал все усилия, чтобы поддержать собственную дочь — королеву Изабеллу. Богатые и знатные семьи англов предпочитают женить своих детей между собой, но, видно, обширные владения на этом берегу показались привлекательными. Поэтому, когда королю Филиппу предложили какие-то выгоды, Мод из семьи Бошан была сразу приглашена в Париж. Мой покровитель рвал и метал, но решение короля не обсуждалось.

Потом оказалось, что наш брак с Мод стал благом — Ангерран де Мариньи был казнён, его собственность забрала королевская казна, а меня тронуть не посмели из-за английской родни.

— Значит, — Джованни приподнялся на локте, — эти годы были для тебя беспокойными?

— Два последних, когда король Филипп умер.

— И вы с Готье де Мезьером поддерживали друг друга, как могли?