— Свяжешь? — шепнул поднимающийся с земли Джованни, побуждаемый своим любовником опереться о ствол дерева и прогнуться в пояснице.

Михаэлис лишь хищно улыбнулся, сходил на опушку рощи за заранее приготовленными для дров веревками. Он распял Джованни между двух деревьев, привязав за запястья.

— Люблю тебя! Расслабляйся и обвисай! — выдохнул в ухо палач, медленно и болезненно входя в тело флорентийца, поглаживая по бедрам и ягодицам, не давая зажиматься.

Мучил Михаэлис долго и умело, до полной потери контроля в теле и разуме, напряжение в теле то поднималось, то исчезало, как и дрожь в сведенных мышцах ног и рук. Джованни несколько раз подходил к грани собственного удовольствия, почти изливаясь в умелые пальцы, скользящие по налитому кровью стволу, но Михаэлис отступал, тяжело дышал в затылок, прикусывал до боли плечи, в часы растягивая свои чувства, не желая выпускать «пойманную добычу», как он выразился, из рук.

А после Джованни приходил в себя, лежа в расслабленных объятиях своего палача, пока не начал накрапывать дождь, грозивший перерасти в ливень. Вот тогда-то они и начали спешно собираться, собирая наколотые дрова в вязанки и взгромождая их на лошадей.

— Муж хозяйки, что ты встретил у дома на краю поля — лесоруб, — объяснил наконец Михаэлис происхождение дров. — Я ему сломанные пальцы на ноге лечил. Неудачно уронил бревно, сейчас отлёживается в доме, — он натянул на себя мокрую камизу и сверху накинул плащ.

Дождь был тёплым, да и ехать было недалеко. Раймунда встретила с радостью на пороге, накормила горячей мясной похлёбкой, похвасталась перед Джованни тем, что крыша в доме больше не течёт и дети не голодают, восхищенно поглядывая в сторону Михаэлиса, невозмутимо сидящего за столом.

— Да, — согласился флорентиец, вгоняя женщину в краску, — в доме всегда должен быть мужчина, хозяин. Я так рад за тебя, Раймунда, что с Божьей помощью, у тебя всё налаживается. А то я обещал помогать, да редко бываю теперь в этих краях, — он задумчиво повернул голову с сторону окна, за закрытыми ставнями которого шумел сильный дождь. В доме было тепло и уютно. И вот за это ощущение — благой безопасности, желанности, покоя и умиротворения еще очень дорого придётся заплатить. Хотелось вернуться сюда вновь. Только когда?

Внезапно в дверь раздался настойчивый стук: на пороге стоял Бертран, промокший до нитки, кутаясь в широкий плащ:

— Привет тебе, Раймунда. Михаэлис у тебя? Отец Гийом послал за ним, сказал, чтобы зашел к ним в доминиканский конвент.

— Как за лекарем или как за палачом? — со своего места, не утаивая насмешки, выкрикнул Михаэлис.

========== Глава 10. Признание ==========

Оказалось, что как за лекарем: монастырский келарь [1] упал с лестницы, когда осматривал состояние черепицы крыши, и весь побился об обмостку двора. Келарь — человек незаменимый в жизни братии, поэтому забота о его здоровье являлась превыше всех обычных нужд, поэтому аббат, он же и инквизитор, назначенный Святым Престолом, отец Гийом, будучи человеком просвещенным, сразу послал за лекарем, а своим братьям приказал молиться.

Доминиканский монастырь располагался вне стен города, на выезде в сторону Безье, и был новым строением: во времена короля Филиппа, когда местное население зверьём смотрело на людей в черно-белых одеждах, собирать средства на строительство очередного конвента было сложным делом. И сами братья-доминиканцы больше тяготели к Тулузе, чем к захваченному влиянием францисканцев восточному побережью французского королевства.

— Раймунда, — распорядился Михаэлис, — дай нам с Джованни сухие камизы и плащи. И сумку мою лекарскую, что я у тебя оставил. Бертран, зайдешь обсохнуть?

Тот замотал головой и сказал, что уж лучше обратно в здание тюрьмы побежит, там охранники как раз камин у себя разожгли, у которого можно обсохнуть. Пока Михаэлис и Джованни, сидевшие до тех пор обнаженные по пояс за обеденным столом, надевали рубашки, принесенные Раймундой, флорентиец почувствовал укол ревности в сердце. Злосчастная сумка, с которой лекарь никогда не расставался, почему-то оказалась в доме вдовы Виталис, а не в комнате под крышей здания тюрьмы. А значит, Михаэлис ночевал сегодня не у себя дома! Что за крамольные мысли? Джованни закусил губу, в надежде отрезвить свою смущенную подозрением голову.

Ладонь Михаэлиса легла на лекарскую сумку, но флорентиец мгновенно накрыл ее своей — разгоряченной нахлынувшими страстями. Пристально посмотрел в глаза своему любимому.

— Нет! — твердо ответил тот, прекрасно читая во взгляде, какие мысли сейчас беспокоят его любовника. Михаэлис коснулся губами порозовевшего от стыда уха Джованни и прошептал.

— У нас уговор. Я спасаю ее от нового замужества, а она от всех остальных… Я иногда ночую в этом доме, чтобы не вызвать подозрений.

— Ты ей нравишься.

— Знаю. Но я виноват в гибели отца её детей. Пойдём! Ты помнишь о нашем разговоре? Сейчас прекрасная возможность…

— Подписать признание? Знаю! — из груди Джованни вырвался тяжелый вздох.

— Не медли! — Михаэлис с трудом оторвал от его лица испытующий взгляд и сделал шаг по направлению к двери.

— Михаэлис, — Джованни почувствовал, как у него внезапно пересохло в горле, слова подбирались с трудом. — Я сделаю признание. Но лишь потому, что безмерно тебе доверяю.

Палач повернулся к нему, быстрым шагом подошел и крепко обнял, будто желая слить тела воедино:

— Да, доверься мне! — Михаэлис резко выпустил его из объятий, поспешил накинуть на голову капюшон и выйти наружу, под дождь, который не стихал, а только погружал притихший город во тьму, занавешивая небо тёмными тучами.

Келарь лежал на жестком ложе, одетый в замаранную грязью рясу, как его принесли и положили, протяжно стонал, но был в сознании. Лекарь и его помощник раздели келаря донага, разрезав одежду. Михаэлис принялся осматривать своего нового подопечного, нажимая на кости таза, бедер и рук, порой вызывая болезненные вскрики и обращения к Богу о спасении. Установил, что доминиканцу теперь придётся пролежать не менее четырёх седмиц, не вставая с постели, пока поломанные кости не срастутся, примотал длинными полосами ткани фиксирующие дощечки к левому бедру, наложил повязку на руку, над которой была сломана ключица.

Джованни и Михаэлис трудились над телом своего больного слаженно, порой угадывая мысли друг друга, поэтому управились довольно быстро. Отдав присутствующей братии необходимые указания, как именно следует в дальнейшем ухаживать за келарем, собрав обратно свои инструменты, они вышли из кельи в узкий и тёмный коридор. Палач поймал ладонь флорентийца и крепко сжал:

— Нам туда, — еле слышно прошептал, кивком головы указывая направление. Джованни обреченно вздохнул, ведомый палачом вдоль галереи внутреннего двора на встречу с отцом Гийомом.

Внешне инквизитор выглядел совсем не страшно: по возрасту был не старше брата Доминика или Михаэлиса, полноват, с круглым гладко выбритым лицом, и ничем особым во внешности не выдавался среди других монахов, которых Джованни перевидал немало на своём жизненном пути. Отец Гийом, окруженный тремя сотоварищами, сидел в трапезной и рассматривал расчетные книги, с волнением стараясь разобраться и определить, кем заменить занедужившего келаря. Он открыто улыбнулся вошедшим, надеясь получить благие вести.

Однако Михаэлис не был столь радостно настроен, объяснив, что внешними повреждениями тела келаря, о которых была явлена забота, могут быть и внутренние, поэтому стоит молиться Господу чаще и звать, если больному станет хуже.

— Поите вином, оно снимает боль, но в первую седмицу лишь Бог будет решать о душе келаря, а не лекарь, — с важностью сообщил Михаэлис, снимая с себя всякую ответственность за жизнь больного, — а потом я уже присмотрю за вашим братом.

Отец Гийом тяжко вздохнул: семь дней без брата, который надзирал за провизией и хозяйственными нуждами, на первый взгляд казались невыносимыми.

— Святой отец, — продолжил Михаэлис, — нам нужен ваш совет еще в одном деле: моему помощнику нужно облегчить душу и сделать тайное признание, — он сдвинулся в сторону, выводя Джованни под свет лампад. — Дело касается ереси, которой мой помощник стал свидетелем.