Верховые прогулки были редким исключением в размеренной жизни дворца. Брат Доминик был очень осторожен в своих устремлениях и более того — достаточно много времени уделял чтению, разбору личной переписки, написанию собственных сочинений и лекциям по церковному праву, поэтому скоро успокоился и не сильно досаждал Джованни своими любовными устремлениями, получая удовольствие и от простого общения. Доминиканец говорил, а флорентиец слушал, будто студент, попавший случайно на частную лекцию университетского профессора.
Так прошло два месяца, но брат Доминик попросил задержаться еще на неделю, обещая учесть ее в будущем, поскольку папские переписчики готовили текст очередной весьма важной буллы, которую нужно было незамедлительно разослать по всем городам.
Папа Иоанн XXII продолжил борьбу с францисканцами-спиритуалами буллой «Ex parte…», в которой он призвал инквизиторов, архиепископов и епископов Франции обратить пристальное внимание на «еретиков, подозреваемых в ереси и иудеев, отвернувшихся от католического братства, а также отступников, как угодно убегающих от Церкви» [1].
Эти письма упреждали его дальнейшие действия, направленные на упорядочение ордена францисканцев и преодоление раскола между братией. Более существенные решения планировалось издать позднее, осенью, а пока шла напряженная подготовка. Джованни писал матери и отцу во Флоренцию, умоляя приглядеть за братом Стефаном и не допустить того, чтобы тот оказался на другой стороне и погубил себя.
С такими письмами и сведениями о планах понтифика Джованни был вынужден так распланировать свой путь, чтобы осталось время не только на визит к епископу Агда, но и на то, чтобы предстать лично перед архиепископом Нарбонны. А это — лишние пять дней, украденные от того времени, что можно было провести вместе с Михаэлисом в Агде.
Брат Доминик держал своё слово и достаточно легко отпустил Джованни, снабдив всем необходимым как папского гонца — провизией на первые три дня и деньгами. Сначала флорентиец заехал в Ним, потом в Монпелье, и уже по проторенной древней дороге достиг Агда.
Стены города уже казались родными, слишком многое связывало их с судьбой Джованни. Он прибыл к вечеру, но солнце еще не зашло за холмы, хотя у городских ворот стража зажгла лампады. На настойчивый стук в дверь долго не было ответа, но потом она распахнулась, и сильная рука Михаэлиса втянула его внутрь. Лошадь и поклажа остались снаружи, пока двое любовников окончательно не насладились поцелуями в кромешной тьме.
— Мне не верится, мне не верится… — повторял Михаэлис, сжимая в объятиях Джованни, крепко, до хруста в костях, так что у того закружилась голова и ноги в коленях стали расслабленными и неспособными удерживать тело.
Ласки и поцелуи Михаэлиса принесли долгожданное наслаждение, хотя Джованни и было поначалу больно из-за длительного отсутствия отношений с проникновением, но его любимый, как всегда, был внимателен и не торопил события, упиваясь уже тем фактом, что флорентиец вернулся и с радостью принимает его.
Время на разговоры появилось лишь на рассвете, когда, утомленные наполненной любовью ночью, они лежали на кровати в объятиях друг друга, не желая расцеплять рук. Джованни кратко рассказал о своей жизни в Авиньоне, но не упомянул про тайный договор с братом Домиником, а лишь объяснил, что желание монаха видеть его подле себя продиктовано нереализуемой из-за устава похотью.
— Он сказал, что любит тебя? — ревниво допытывался Михаэлис.
— Да, но не может нарушить обеты. Первое время он досаждал мне тем, что хотел увидеть меня обнаженным, но сейчас уже подостыл. Отпустил легко, хотя прекрасно знает, что я уехал к тебе, — недосказанность нельзя было принять за ложь. Да и Джованни никоим образом не хотел ранить сердце своего возлюбленного. — А как дела в Агде?
— По-старому… — Михаэлис продолжал принимать больных, внушил мысль о своей незаменимости епископу Бернарду, но и ремесло палача тоже не оставил. В начале лета в город были назначены два инквизитора, которые очень слаженно начали расследовать новую ересь, что появилась в Лангедоке и была связана с последователями учения о Святом Духе и апокалитическими откровениями. — Они пока очень осторожны в своих делах, — продолжил палач, — только собирают сведения, допрашивают людей, но немногих. В самом городе ереси нет, но проповеди читают.
— Мне кажется, что это только начало, — задумчиво промолвил Джованни. «Если инквизиция поймает брата Мая, Раймунда, Бриана или Змея, вспомнят ли они об ангеле, что сидел на площади Тура, а потом ехал с ними до Агда?» Он невольно провел рукой по своим коротким волосам и затаил надежду, что не будет узнан, а если что — заученно повторит фразу Антуана и скажет, что шел рядом, не вслушивался и всегда еретиков осуждал. — Мне нужно будет уехать в Нарбонну, потом еще вернусь.
В Нарбонне, помимо архиепископа, Джованни хотел встретиться с дьяконом Понцием Роша и более подробно расспросить его о ереси, с которой еще предстоит столкнуться. Этот францисканец-спиритуал, как показалось флорентийцу при первом знакомстве, был более чем открыт для простого общения, многое знал из того, что терзало своей недосказанностью.
— Понтифик принял решение относительно спиритуалов, — поделился своими мыслями Джованни. — Если они не примирятся, то будут осуждены.
— Какое дело тебе до братии? — Михаэлис одарил его поцелуем в уголок рта. — Перестань так за них волноваться! Мы сейчас с тобой… вместе…
— Я беспокоюсь за своего брата, — прошептал Джованни. — Как бы глупостей не натворил. Я не смогу ему помочь, если их осудят.
Комментарий к Глава 6. Ex parte (в пользу одной стороны)
[1] Contra haereticos vel de haeresi suspectos et iudeos a fidem catholicam converses, ab eaque apostates, quamvis ad Ecclesiam confugiant, esse procedentum… «Ex parte…» Авиньон, 13 августа, 1317 г. Bullarum Diplomatum et Privilegiorum Sanctorum Romanorum Pontificum, Taurinensis Editio, Aloysius Tomassetti, Francisco Gaude ed., 1859. т. IV, стр. 250-251
========== Глава 7. Семь времён истории ==========
От автора: еще одна «сложная» глава, объясняющая суть апокалиптических ожиданий на рубеже XIII–XIV веков, и откуда взялась идея о пришествии Святого Духа, который изменит общий миропорядок. Из учения вышли все ереси, в которых идёт общение с этой ипостасью божественного.
***
Нарбонна встретила холодным ветром и проливным дождём, что было не совсем обычным для конца лета, но море штормило, заставляя рыбацкие судёнышки прижиматься к берегу в спокойных заводях. Их мачты испуганно вздрагивали каждый раз, когда порывы ветра вбивались в их сложенные паруса. Птицы прятались в гнездах, а крестьяне шептались о грядущем конце мира, раз времена года так переворачиваются.
Джованни покинул теплую постель на рассвете, перебрав припухшими от поцелуев губами множество ласковых имён, которыми наградил своего возлюбленного на прощание. Их разлука не предвещала быть долгой: всего на три дня, которые можно было провести в любовном томлении и ожидании новой встречи.
Михаэлис вышел за ворота, чтобы проводить его. В одной рубахе, завернутый в длинный плащ, он стоял посреди улицы, провожая долгим взглядом. Ветер играл всклокоченными после сна волосами палача, и сердце Джованни было охвачено трогательным восторгом. Он взмахнул рукой в воздухе, лаская пальцами фигуру Михаэлиса на расстоянии, и увидел, что тот ответно послал свою нежность сквозь пространство.
— Люблю… — согревало губы Джованни всю дорогу.
На выезде из Безье серые тучи, пришедшие со стороны моря и игравшие в догонялки с солнцем до полудня, полностью закрыли небосвод и ударили ливнем. Камни на дороге стали скользкими, пришлось осадить лошадь и сбавить темп езды. Редкие пешеходы и груженые повозки, попавшие под власть стихии, также страдали от дождя и холода. Джованни даже пришлось остановиться в придорожном трактире, чтобы пропустить стакан горячего вина и согреться.
В Нарбонну он приехал поздно и решил попросить приюта у францисканцев. Понций Роша узнал его и приветливо принял не как паломника, а как гостя, усадив возле очага в общей кухне. Он осторожно расспрашивал о братии, покинувшей Нарбонну вместе с Джованни в начале лета. Из спиритуалов обратно вернулись только двое, рассказав, что понтифик оказался глух к их просьбам, но оставшиеся будут продолжать борьбу.
