Они обнаружили на нижнем этаже лохань для купания, где мог бы разместиться сидя один человек, чуть согнув в коленях ноги, и несколько пустых вёдер. Лохань сразу же затащили наверх и простелили изнутри куском ткани. Наполнили сначала холодной водой до половины, затем Джованни сходил на кухню и принёс кипятка. Бычий пузырь с тростинкой или железные воронки были делом прошлого, на Майорке лекари вводили лекарства через анус с использованием длинной полой медной трубки с затупленным концом и небольшими отверстиями на стенках. Продвигать снадобье по трубке помогал плотный поршень. Для очистки кишок это изобретение пришлось очень кстати [1].

***

[1] Изобретение шприца для введения препаратов, отсасывания жидкостей и гноя, промывания разных полостей организма произошло давно, но не на христианском западе, Хотя первые поршневые шприцы применялись в Риме в течение I века. Гиппократ использовал мочевой пузырь свиней в который вставлял тростниковую или деревянную трубку. Шприц с полой иглой, сделанный из стеклянной (!) трубки, упоминается при отсасывании мягкой катаракты Абу Аль-Касим ибн Аммар Али, врачом IX века из Мосула (Ирак).

========== Глава 7. Стан твой, мой синьор… ==========

От автора: на этой главе у меня чуть не случился длительный творческий «затык». Джованни откровенно «динамил» Халила, я не мог понять, почему бы моим героям не устроить жаркую НЦу, когда все условия для этого имеются. И мне в очередной раз приходится допрашивать своих героев об их мыслях в отношении друг друга. Джованни Халил нравится чисто платонически, но он ему не до конца доверяет, не любит, поэтому не хочет допускать к себе ближе. Халил и так занял собой все его мысли, но что будет дальше, когда придёт пресыщение и секс превратится в чисто механический акт?

Халил же, наоборот, всё сильнее влюбляется в Джованни и разрывается между тем, имеет ли он право проявить инициативу (личное), или должен откликаться только на желания Джованни, который сейчас занимает по отношению к рабу положение господина. И еще у него есть огромная потребность в ответных объятиях и любовных чувствах, которые он никогда не получал в награду за своё искусство.

И здесь у героев есть совпадение, которое их как раз и разъединяет: возбуждать и соблазнять любовника — работа, искусство шлюхи, получать ласку — внутренняя потребность. Соответственно, им для получения удовольствия нужно быть одновременно и шлюхами, и искренне друг другу доверять.

***

Джованни убрал железный поршень обратно в лекарскую сумку и так же не торопясь вынул из неё маленький кувшин с маслом. Обернулся. Голый Халил сидел теперь на коленях на самом краю мокрой, расстеленной на полу ткани, и не сводил глаз с флорентийца, пытаясь предугадать его дальнейшие пожелания. «…чистить твои кишки мне не в удовольствие, но я это буду делать, чтобы получить собственное наслаждение», — Джованни вспомнились слова Михаэлиса, произнесённые в далёком прошлом. Всё верно — проделанные манипуляции не распаляли желания, за ними должны следовать долгие ласки, чтобы тело вновь запылало огнём, а член наполнился силой. Джованни, храня затянувшееся молчание, подошел к лохани, поставил рядом кувшин, снял с себя башмаки, медленно разделся, оставив шоссы и брэ лежащими на полу, и залез в горячую воду.

— Иди ко мне! — он махнул рукой восточному рабу, пытаясь подтянуть согнутые ноги так, чтобы осталось достаточно места. Однако Халил сначала двинулся к стойке, где стоял таз для умывания, взял с неё короткое полотенце и, обойдя кругом лохань, присел рядом на колени. Он опустил полотенце в воду и принялся растирать им плечи и грудь Джованни, при этом постоянно пытался заглянуть в лицо, как бы спрашивая: «всё ли верно я делаю»? Вот этот взгляд тёмных глаз как раз и сводил с ума, заставляя мечтать о сладких поцелуях. Халил внезапно улыбнулся, трогательные ямочки появились на его щеках, их так и хотелось лизнуть кончиком языка, чтобы почувствовать вкус кожи, странный, казалось — годами питавшийся благовонными восточными маслами. — Нет, ближе!

Восточный раб чуть подался вперёд, не отводя взгляда, и внезапно заговорил:

— Стан твой, мой синьор, подобен газели, пьющей воду из ручья. Кожа — белее молока, волосы — стадо золоторунных овец, глаза — как отражение неба в прозрачном озере, уста подобны соцветьям лилий, с которых капает мёд, — он осторожно протянул руку к лицу Джованни. Потрогал волосы, провёл пальцами за ухом, как бы заворачивая за него прядь, коснулся лба, разгладил бровь большим пальцем, очертил скулу, провел по кромке губ, спускаясь к подбородку. — Твоя красота совершенна, и мне, твоему рабу, не нужно ничего большего, чем созерцать её! Служить тебе! Возьми меня так, как ты захочешь.

Мелодия мавританских слов завораживала, тихим напевом вливаясь в уши. Кроткая покорность и полное согласие казались чем-то новым и неизведанным: восточный раб вручал ключи от всех дверей, заведомо соглашаясь на любой исход — от грубого насилия до утончённых ласк.

Повинуясь жесту, Халил уместился коленями между ног флорентийца, выгнулся и упёрся руками в его плечи. Джованни поддержал его за бёдра. «Давай!» — мысленно побуждая к действию, он сам потянулся за поцелуем, сплетаясь языками с любовником, посасывая будто зрелый плод с чуть надорванной кожицей и тающей во рту мякотью. Его руки гладили упругое тело Халила, заставляя всё ниже прогибаться в пояснице, почти укладываться сверху, задевая затвердевшим членом не менее крепкий и наполненный желанием член флорентийца. Гибкий восточный раб податливо склонялся и двигался навстречу проникающим в него пальцам, чуть постанывая. Джованни приоткрыл сомкнутые наслаждением глаза, и с удивлением обнаружил, что Халил свои не закрывает, только мутнеет взглядом, отрешаясь сознанием. «Ну, хватит!» — Джованни прервал поцелуй.

Вода остывала медленно. Яркие лучи солнца, прорывавшиеся в комнату, освещали место, где стояла лохань. В воздухе золотились пылинки, и казалось, что тёмное тело Халила подсвечивается со спины, купаясь в чудесной метели то и дело вспыхивающих искр.

Восточный раб без слов догадался, что нужно флорентийцу. Он осторожно приподнялся, придерживаясь за стенки лохани, позволив Джованни встать во весь рост, жадно слизал капли воды, стекающие по внутренней стороне бёдер, вырывая из груди своего хозяина лёгкий вздох. Прикосновение губ и языка вызвали дрожь в коленях. Джованни откидывал непослушные пряди волос, собирая их в горсть на затылке Халила, и не мог оторвать взгляда от головки собственного члена, то исчезающей в гладких, чуть ребристых глубинах, то вновь появляющейся на свет из плена твёрдых и умелых губ. Восточный раб отсасывал тщательно, не проливая ни капли слюны. Гладил и перекатывал пальцами тугую мошонку, задавая ритм, и пару раз натужно дышащему и уплывающему сознанием Джованни показалось, что он подошел к той черте, когда выплеснет семя. Однако пальцы Халила управляли им не хуже пут, что накладывал аль-Мансур.

— На кровать! — прошептал Джованни, пытаясь мысленно остудить себя и насладиться долгим соитием. Он немного перевёл дух, вылез из лохани, наклонился, чтобы поднять оставленный кувшин с маслом, повернул голову к кровати и замер. Халил уже стоял поверх покрывала на четвереньках в той самой развратной позе, на которую способна только шлюха. Внутри, словно громкий колокол, прогудел привычный вопрос: «Желаете взять меня так, синьор, или на спине?» Джованни застонал от пронзившей его внутренней боли и затряс головой. «Гадко! Отвратительно! Восточная шлюха!» Халил внезапно повернул голову, мгновенно прочитал мысли и отчаяние отразилось в его глазах. Он быстрокрылой ласточкой слетел с кровати и кинулся в ноги флорентийцу:

— Простите, синьор! Я сделал что-то неправильно! Я не понимаю!

Джованни склонился и погладил Халила по спине:

— Мы не в борделе! Не там, где продают себя за горсть монет. Встань, давай начнём заново.

Восточный раб поднялся и вновь впился в него взглядом, стараясь предугадать желания. Джованни смягчился: «Может быть, и вправду — не понимает?». Он вновь начал с нежного поцелуя, прижав к себе Халила. Затем медленно развернул его к себе спиной и осторожно подтолкнул к кровати. Заставил привстать на неё на колени, широко расставив бёдра.