— Синьоры Мональдески! — возмущенная Кьяра стояла в проёме двери. Ставшая хозяйкой постоялого двора и матерью, она всё меньше походила на скромную соседскую девочку, которую Джованни помнил смутно и то только по исключительному случаю, когда ревущих пятилетних Стефано и Кьяру долго не могли успокоить всем кварталом. Дети подрались. — Мне что с маврами делать?

Райнерий, чуть наклонившись назад и вбок, внимательно изучил взглядом пространство позади Кьяры, где продолжали стоять неподвижно Али с Халилом. Женщина даже отодвинулась, чтобы не мешать мужу. Затем Райнерий повернулся к Джованни, разводя руками и взглядом спрашивая: «Что? Кто?». Тот положил локти перед собой на стол и подался вперёд, чуть привставая с места:

— Я с юными мальчиками в одной постели не сплю, — прошептал придвинувшемуся Райнерию почти на ухо.

— Ясно. Мелкого разместим с детьми.

— И приставишь к работе, чтобы без дела не болтался и наш язык учил. Я прикажу, чтобы он тебя слушался во всём. Что предложишь мне? — скрывать что-либо от Райнерия не имело смысла. Все хозяева постоялых дворов Флоренции прекрасно знали, о чём речь, когда один синьор, сопровождаемый безусым другом, предлагает плату за два часа по цене целой ночи.

— Для тебя — верхний этаж башни. И попроси своего друга без повода на улицу не выходить и постояльцам на глаза не показываться. Кто они, если спросят?

— Мальчик Али. Раб, отданный мне одним рыцарем в плату за лечение в Авиньоне. Второй — тоже раб. Халил. Ну, — Джованни задумался на краткий миг, — скажешь, что искусный резчик по камню, что я его хочу показать Ванни Моцци. Всё равно к патрону придётся зайти в ближайшее время, о здоровье проведать.

— Ты к нам надолго?

— Нет, — покачал головой Джованни, отодвинулся и вновь расслабленно сел на скамью, — за несколько дней до Пятидесятницы уйду в Болонью. Там буду учиться. Али, подойди к нам!

Забота о мальчике была поручена Кьяре, но прежде Джованни разъяснил Али на мавританском, что никто в этой семье обид чинить не будет, однако поработать придётся. Таким способом можно быстрее освоить язык — в постоянном общении. Али расплылся в хитрой улыбке и повернул голову к Халилу, все еще скромно стоявшему в передней комнате.

— Ага, — Джованни проследил за взглядом мальчика, — и чтобы прекратить все твои дальнейшие расспросы и ёрничания, отвечаю откровенно: с Халилом я буду заниматься моим родным языком лично. Ему нельзя выходить на улицу без сопровождения с такой приметной внешностью. Кстати, тебе тоже запрещено одному покидать этот дом и тем более — выходить за пределы квартала, разговаривать с незнакомцами, воровать, — Джованни нудно и, как ему казалось, весьма назидательно продолжал перечислять, загибая пальцы.

— Да понял я, понял! — насупился Али и шмыгнул носом. — Вас когда в следующий раз смогу увидеть? Дня через три? — и опять в глазах мальчишки, старающегося сохранить серьёзное выражение лица, играли озорные огоньки.

Джованни шумно выдохнул и задрал голову вверх, мысленно успокаивая себя и рассуждая, какой ответ дать правильнее, чтобы избежать очередной насмешки. Он потряс головой, приводя мысли в порядок:

— Али, о том, что между мной и Халилом есть какие-то отношения, кроме дружеских, никто не должен знать и даже догадываться. Всё это только в кругу моей семьи, — он обвёл руками стены комнаты. — Ты теперь часть этой семьи, поэтому ни звука не должно проникнуть за пределы этого дома. Между нами, членами семьи, тоже не принято что-либо обсуждать. Поэтому запри рот свой на замок и веди себя почтительно. А теперь скажи правильно, как нужно отвечать?

— Si, signor! — бойко воскликнул Али, проясняясь в лице, будто услышал над собой ангельскую песню.

На радость Джованни, мысленно молившего Господа дать ему еще немного времени, мать с отцом ушли на праздник к соседям в другую часть города, а Пьетро подрабатывал писарем у какого-то нотария, поэтому обычно возвращался поздно, на закате дня. Постоялый двор соединялся с башней посредством деревянных мостков, перекинутых над узкой улицей на уровне второго этажа между дверными проёмами. Братья с трудом, обливаясь потом, затащили дорожный сундук вверх по лестнице, под самую крышу башни. Здесь не было ничего, кроме широкой кровати с плотным балдахином, пары скамеек и стойки с умывальными принадлежностями. Остальное огромное пространство, не разделённое перегородками, было пустым, каменные стены очищены от старой штукатурки, а под ногами блестели половицы свеженастеленного пола. Джованни удивленно присвистнул, понимая, на что красноречиво намекал Райнерий: эта уединенная комната сдавалась для определённых нужд, семейный бизнес процветал.

— И где бы нам теперь обмыть тела с дороги? — рассеяно пробормотал Джованни, проверяя вид из двух узких окон, полузакрытых ставнями. С обеих сторон можно было обозреть Флоренцию, не утыкаясь взглядом в соседский балкон.

— В подвал спустишься, там колодец. Мы его расчистили, поэтому воду теперь не нужно таскать из городского источника. Только светильник не забудь разжечь, там темно. А подогретая вода — пока на кухне. Сами справитесь? — Райнерий вложил в ладонь брата связку ключей. — Один от этого этажа и остальные — от двух внешних дверей. Держите их ночью закрытыми на засов.

— Ты делаешь мне настоящий подарок! — с благодарностью воскликнул Джованни.

— Есть за что, — вдруг посерьёзнел Райнерий, неожиданно притянул к себе и обнял. — Я знаю, что ты в этот Авиньон только ради Стефано поехал. Мне Пьетро всё подробно рассказал, ты сделал всё, что мог. Ну, ладно! Отдыхай. Вечером тебя еще успеем измучить вопросами в нашем семейном кругу.

Райнерий бросил прощальный оценивающий взгляд на Халила, стоящего рядом с ними неподвижно соляным столбом с опущенной головой, и поспешил вернуться к своим оставленным делам. Джованни встал перед восточным рабом и коснулся пальцами подбородка, заставив на себя посмотреть. Взгляд Халила прожег и опьянил, а губы оставили на запястье Джованни лёгкий поцелуй. Сладкий мёд обещали эти гранатовые уста, заставляя следовать за собой, руки осторожно перебирая складки камизы, пока не коснулись локтей, притягивали, потемневшие глаза завораживали, обещая все наслаждения райских садов. наполненных ароматами мирры, корицы и фимиама. Черные кудри рассыпались по плечам, пальцы ловко справлялись с завязками, освобождая от одежды. В этот час Халил из кроткого ягнёнка, каким представлялся с самого начала путешествия, превратился в страстный пылевой смерч, увлёкший за собой на мягкий шелк покрывала. Заскользил поцелуями по животу, сдернул камизу с плеч Джованни, заставив того чуть слышно застонать от предвкушения скорой близости. Однако присутствовало в этих ласках нечто иное, едва уловимое, чего за накатывающим, подобно волнам прибоя, наслаждением невозможно было прочувствовать и осознать — восточный любовник изучал, исследовал ответ каждого кусочка тела, каждой мышцы, что оказывалась тронутой и обведённой его языком. Он старательно лепил свой образ флорентийца, сотканный из удовольствия, которым можно было управлять.

— Постой! — заставил себя выдохнуть Джованни, останавливая своего любовника над поясом брэ, хотя тугой стебель цветка страсти уже заметно поднялся под тканью и настойчиво льнул к щеке Халила. — Мне всё же накрепко вбили в голову, что тело должно быть чистым! — он приподнялся и сел, запустил пальцы в тугие кольца цвета воронова крыла и заставил Халила на себя посмотреть. — Хочу… — его ладонь скользнула вниз по смуглому плечу. Халил чуть привстал, давая ей спуститься еще ниже, до тёмной ареолы соска. Его тело пришло в движение, вожделенно потираясь о подставленные пальцы, дыхание участилось, а глаза полузакрылись в неге. Восточный раб умел соблазнять. И вновь Джованни с трудом удалось подавить в себе желание тотчас распластать Халила поверх кровати и утолить свою жажду. Он притянул его к себе и поцеловал. — Набрать воды не займёт много времени, и я… очищу тебя так, что ты испытаешь много наслаждения и мало боли.