— У тебя были мечты? — Джованни подался вперёд, соприкоснувшись кончиком своего носа с кончиком носа Халила, чуть мазнул поцелуем губы. Погладил по голове, пропуская сквозь пальцы шелковистые локоны, останавливая руку на затылке, чтобы чувственно его понежить.
— Была. Одна, — будто через силу выдохнул восточный раб. — Остаться на кораблях господина аль-Валида. Когда уже перестану быть желанным.
— Значит, — Джованни чуть помедлил, подбирая слова для ответа, — когда ты получишь свои корабли, как пообещал аль-Мансур, то уплывёшь от меня?
Халил долго молчал, раздумывая над тем, что сказать:
— Синьор, ты же тоже оставишь меня, когда аль-Мансур выполнит твои мечты.
Джованни был сражен точностью мыслей восточного раба. Уже пришлось прислушиваться к своим внутренним чувствам.
— А если у нас ничего не получится? Не справимся?
— Тогда мы вместе примем смерть, — спокойно ответил Халил, повергая Джованни в страх и уныние. — Если ты, синьор, совершишь ошибку и тебя раскроют, то вместе с тобой убьют меня. Если я не смогу водить корабли… твои корабли, — добавил Халил, выделив словами смысл, — то и ты оказываешься бесполезным.
— Почему же ты просил убить тебя? В начале нашего пути, — удивлённо воскликнул Джованни.
— Тогда осталось бы время на поиски замены для меня, — Халил с нежностью огладил плечо Джованни и переместил ладонь на рёбра, вызвав подобной чувственностью судорожный вздох. Видно, ему показалось мало, и он запечатлел на плече поцелуй. — Синьор, ты подарил мне жизнь, вселил надежду в то, что мои мечты исполнятся. Я искренне люблю тебя, — тут Халил неожиданно произнёс на мавританском: «Мой флорентиец».
Раскалённой иглой пронзили сердце Джованни такие проникновенные слова. Он ободряюще улыбнулся Халилу и произнёс первое, что пришло на ум:
— Мой сладкий. Кормчий. Il mio dolce timoniere. Так я буду тебя называть, когда тело моё будет переполнять желание. Запомни!
Утром его будет будить взгляд тёмно-карих глаз, а не цвета предгрозового неба, и уха не коснётся нежность губ, с легкой хрипотцой шепчущих «моя роза». Настойчивые поцелуи не вернут в сознание из глубин мерцающего мрака небытия, и, исполнившись доверием, он не отдаст своё тело под власть любимого, не позволит испытывать себя безбрежным океаном боли и наслаждения. Все эти воспоминания останутся жить в памяти Джованни Мональдески, чья душа будет пребывать во власти Творца, пока Он не решит вернуть её, очищенной от сомнений и греха, обратно в тело.
Франческо Лоредан, к невидимой душе которого Джованни нередко тянулся сердцем в желании познать таинственный секрет его судьбы и поминал в молитвах, обращаясь с прошениями к Господу, поступит иначе — смастерит себе новую лиру. Как когда-то сделал Михаэлис, вложивший все свои надежды в неграмотную шлюху, покрытую шрамами.
