Чувствительность возможного христианина была испытана не раз, пока Джованни, склонившись над завязками, прижимался своим бедром к твердеющему члену Халила, скрытого тканью брэ. Затем и вовсе присел, оглаживая и расправляя ладонями складки на шоссах вдоль голени, колена и нижней части бедра, и как бы невзначай потерся щекой, еще раз проверив пах раба на крепость духа. Встал, опёршись о его бедро, и почувствовал, как Халил напрягся и поджал ягодицы, лишь еле слышным вздохом выдавая степень своего возбуждения.

Внезапное и сладостное соитие, что произошло между ними сегодня ранним утром, — первый раз, когда один согласился, а второй позволил себе действовать, постоянно напоминало о себе, стоило Джованни даже не глазами, а кожей почувствовать близость Халила. Он поддавался красоте восточного раба будто липкому, густому и душистому мёду — его хотелось пить неотрывно, и только сильной волей и страхом быть разоблачённым приходилось сдерживаться, отстраняться, разлепляться.

Раны на спине затянулись в новые, пока ярко-багровые, болезненные шрамы, и в родном городе Джованни намеревался их тщательно скрывать, поэтому в соседней лавке купил себе куртку без рукавов из мягкой кожи, которую, словно доспех, можно было бы надеть на камизу или поверх туники. Выделанная бычья кожа смогла бы защитить спину от крепких дружеских и семейных объятий и похлопываний. У этого же мастера обнаружились два крепких заплечных мешка, гораздо дешевле, чем предложили бы за такие во Флоренции, поэтому, хлопнув по рукам и глубоко удовлетворённые торгом, продавец и покупатель разошлись по своим делам. Кожевенных дел мастер — обратно в лавку, а Джованни с Халилом — в сторону трактира, где они и расположились снаружи за столом под открытым навесом.

Пока они сосредоточенно ели похлёбку, флорентиец размышлял над словами Николо об употреблении вина, но больше его волновало не то, что соблазнённые напитком мавры станут христианами, а трактат о свойствах вина Арнальда из Виллановы. Учитель Михаэлиса, споря с самим Авиценной [1], говорил, что при умеренном потреблении укрепляются мышцы и сосуды, улучшается кровообращение и кровоснабжение, укрепляется дух, снимается печаль. Вино не только улучшает качество пищи, но и является ценным лекарством. А Михаэлис вообще считал, что всякую воду лучше разбавить винным уксусом перед тем, как её пить.

— Я хочу с тобой поговорить, Халил, — Джованни накрыл ладонью кружку с водой, что принёс по его просьбе хозяин, — как лекарь, — флорентиец давно заметил, что Халила мучает жажда, и как тот до последней капли влил в себя похлёбку, но не мог допустить, чтобы его спутники пострадали от болезни. — Ты своими глазами видел, откуда хозяин принёс нам эту воду? Нет! Он мог опустить ведро в колодец где-нибудь на заднем скотном дворе, мог налить дождевой воды из кадки, подставленной для сбора под крышу, а мог зачерпнуть из ведра, что принесла его жена с берега Арно для мытья полов.

Халил сглотнул и уставился на Джованни удивлённым взглядом. Восточный раб, сменивший одни одежды на другие, воспринимался теперь совсем по-иному: проходящие мимо люди уже скользили по нему довольно равнодушными взглядами, а трактирщик принял путников как обычных клиентов. Флорентиец разглядывал восточного раба с интересом, в который раз заново познавая: длинные вьющиеся пряди волос, которые в беспорядке свисали со лба, теперь были убраны под шапку, открывая лицо, чисто выбритые щеки уже утратили юношескую припухлость, но гладкая тёмная кожа изящно очерчивала скулы, под глазами хотя и лежали тёмные тени усталости, но не было видно тонкой сеточки морщин. Из объятий своей болезни Халил выходил достаточно легко и изо дня в день наполнялся живительной силой.

— Сколько тебе… — Джованни запнулся, вдруг осознав, что по Пасхалиям мавры время не считают. — Ну, лет? Я как-то слышал. От слуг в одном доме. У вас тоже большой праздник бывает один раз в год.

Халил задумался, сцепил пальцы рук и уткнул их в подбородок, и будто считал что-то про себя. Наконец, решился ответить:

— Хижрах, мы считаем большой праздник, а потом идёт Мухаррам, первый месяц. Тогда — двадцать три великих праздника. Так мне говорили.

— И когда был последний?

— Сейчас третий месяц, когда родился пророк Мухаммад, а Хижрах был три луны назад [2].

«Не старше моего бедного брата Стефано!» — мелькнула мысль, заставившая Джованни тяжело вздохнуть и опустить глаза. Судный день неумолимо приближался, и уже завтра он встретится с семьёй, и, конечно, речь зайдёт о пропавшем брате. А мать спросит, как бы невзначай: стоит ли молиться за него, как за усопшего, или есть еще место для Стефано в мире живых? А Джованни промолчит и вновь вспомнит то ужасное мгновение, когда тело погибшего брата, чуть раскачав за руки и за ноги, выбрасывают в тёмные, сочащиеся пеной морские волны. Или иное: как его рука сжимается на горле, забирая жизнь из милосердия.

— Синьор, ты здоров?

Джованни вздрогнул, вопрос Халила заставил его очнуться. Устало потер ладонями лицо, сделал вид, что не расслышал вопрос и опять обратил внимание на кружку с водой:

— Я не закончил. Один мудрый человек, мой учитель, рассказывал об опыте своего учителя. В ваших землях люди не умирают от жажды, потому что пьют воду из чистых колодцев или горячие травяные настои. Поэтому могут обойтись и без вина. Но у нас хотя и много воды в реках и в ручьях, от неё может скрутить кишки. Вот и решай, будет ли столь значимым, если ты нарушишь еще один запрет? Ты должен сопровождать меня и быть со мной, но если не досмотришь, то можешь заболеть! Я не заставляю тебя пить вино или пиво вместо воды, — Джованни сурово вглядывался в лихорадочно блестевшие беспокойные зрачки Халила, — но воду можно пить, если ты уверенно знаешь, что она чистая, и в колодце не подохла кошка или крыса. Поэтому употреблять вино нужно не для увеселения, а для здоровья. Понятно?

Халил спрятал взгляд за тенью ресниц и прикусил губу. Кивнул:

— Послушаюсь твоего приказа, синьор.

Джованни жестом позвал к себе трактирщика и попросил принести кувшин с вином и приготовить горшочек с горячей похлёбкой, чтобы они взяли все это с собой. На лодке своих товарищей ждал голодный Али. Перед Халилом была поставлена пустая кружка, которую Джованни наполнил на две трети вином и долил водой до края. Сам он предпочёл довольствоваться чистым вином: оно здесь было знакомого вкуса, выдержанное в бочках в холодном погребе и не успевшее забродить за зимние месяцы.

— Пей медленно, глотками. Ты можешь почувствовать головокружение или увидеть мир вокруг немного иным. Но это быстро пройдёт.

Конечно, Халил, не привыкший к такому напитку, быстро опьянел, хотя и перемежал его с мясом кролика, запеченным в муке и политым сверху горчичным соусом. Джованни невольно вспомнил, как они когда-то с Гийомом де Шарне предавались вкусовым изыскам в Тулузе: за всё платил де Мезьер, и нормандцу всё же удалось привить флорентийцу знания о том, что приготовленная пища может быть вкусной, сложной по составу и запоминающейся надолго.

Вид нетвёрдо держащегося на ногах Халила, поддерживаемого Джованни за талию, порадовал Николо. Он научил восточного раба выражениям «я пьян», «налей ещё» и «хочу проблеваться», пока тот сидел расслабленно на скамье для гребцов, а Джованни раскладывал принесённую с собой еду перед Али.

— Синьор, что это с Халилом случилось? — Али ткнул в сторону хихикающих друг над другом хозяина лодки и восточного раба, к разговору которых уже подтянулись гребцы. Николо двумя руками выписывал завихрения, через которые теперь предстоит пройти лодке, если Халила сейчас усадить за руль. Тот же что-то отвечал, указывая на парус, сам смеялся и, видно, бахвалился, что сможет удержать лодку ровно, стоит только поставить его управлять парусами.

— Так всегда бывает в первый раз. Когда вина выпьешь, — спокойно, наблюдая за реакцией Али, ответил Джованни.

— Зачем ты так, синьор, с Халилом обращаешься? — неожиданно с укоризной в глазах спросил Али. Он посерьёзнел, сделался даже чуть старше своих лет. — Да, он — раб, и должен исполнять всё, что ты ему прикажешь. Но он… очень добрый! И любит тебя!