— Не могу!

— Исчезнешь для всех на время, а потом… когда твои любовники между собой разберутся, появишься и выберешь, с кем останешься.

— Антуан, — Джованни нашел в себе силы посмотреть другу в глаза сквозь горячую пелену слёз. — Я и так исчезну. Джованни Мональдески получит свой диплом в Болонье, а потом исчезнет.

— Куда? — тихо воскликнул потрясённый такой новостью кифаред, его поглаживающие пальцы замерли на миг, а потом цепко ухватили за подбородок, не давая отвернуться. — Куда?

— Не важно! — уверенно прошептал в ответ флорентиец, обнаруживая в своём голосе твёрдость. — Тот Джованни, которого ты знал, погиб, когда его бросили в смрадный трюм корабля, умер вместе с братом Стефано на руках, исчез в морских глубинах, когда судно разбилось о скалы. Таков был его конец.

— Ладно, — не менее решительно в тон ему ответил Антуан. — Я понял, в какой момент ты потерял разум, но душа-то твоя еще здесь, и тело, и имя. Что еще такого ты натворил в своём безумстве, кроме изложенного в письме с Майорки?

— Это было после клятвы на копье… — Джованни зажмурился и с силой вырвал подбородок из причиняющих боль пальцев, и отвернулся, опять уткнув лицо в ладони.

— После, — повторил за ним Антуан раздумывая, — ты что, в веру сарацинскую перешел? Господа оставил? — Джованни замотал головой, яростно отрицая. — Убил кого? — флорентиец замер, и вновь его плечи содрогнулись от рыданий, но через пару тяжких вздохов он сжал руки в кулаки, заставляя слезы высохнуть, упёр невидящий взгляд в пол и принялся собирать письма Михаэлиса, сминая, комкая в ладонях. Они выпадали, а он вновь их собирал.

Антуан отстранился, поднялся на ноги, подошел к окну, распахивая створки и впуская в комнату ночных мотыльков, что сразу устремились к свету лампады. Шуршащие тени серых крыльев заполнили стены. Ночной воздух был еще свежим, пах морем, а не сухим жаром раскалённой солнцем черепицы, перемешанным с запахом голубиного помёта. Кифаред с первых минут их новой встречи заметил беспокойство и страх, надёжно поселившиеся в глазах Джованни, а сейчас флорентиец был сродни тому юноше, что пришел к нему, протягивая кошель Франческо делла Торре — с потухшим взглядом, отсутствием желания жить, умершей и вымороженной душой. Тело — всего лишь оболочка, которую флорентиец безропотно вручил Фине, согласившись уехать с ней в Марсель. Сколько времени ушло на то, чтобы Джованни вновь почувствовал себя живым? Год? Проклятый арагонец! Как его звали? У Антуана хватило ума и смекалки, чтобы сложить все разрозненные кусочки вместе. Всё, что он знал о своём друге.

Кифаред захлопнул ставни, поднял с пола отброшенную ткань, с силой вырвал письма у Джованни и уложил их в подобие мешка, который скрутил в своих руках.

— Уезжай! Следуй за мавром. Если Михаэлис здесь появится, я отдам ему письма и всё расскажу. А там — пусть Господь рассудит! Если палач тебя любит, то простит. Из-под земли достанет, из брата своего душу вытрясет, но найдёт. А если нет, то и жалеть не о чем! Лекарю везде место найдётся. Тоскливо тебе станет и не к чему будет зад пристроить, то клиенты всегда найдутся, если мавр тебя до смерти не затрахает. Поднимайся, я тебе говорю! Хватит раскисать! Если нет в тебе души, так и любить нечем, и страдать не о чем. А о теле нужно заботиться: вином и пивом поить, чтобы силы были.

***

Утро встретило серой дымкой, прикрывшей разгорающееся желтое солнце. День обещал быть жарким, поэтому горожане, не дожидаясь звона колоколов на башнях церквей, уже запрудили улицы, открывая лавки и спеша на рынок. Ночью толком поспать не удалось из-за Антуана, решившего растратить годовой запас вина по случаю отъезда флорентийца, и беспокойных клиентов Фины, которых становилось всё больше с каждым днем и в гостинице, и в борделе.

Джованни старался быть более сдержанным в питье, памятуя, что аль-Мансур запаха вина не любит и может опять схватить за горло, на котором прошлые синяки только начали приобретать желтовато-коричневый цвет. Фина предложила замазать белилами, но Джованни отмахнулся — пусть мавр смотрит на то, что сделал. Даже Антуану не позволил себя провожать, закинул оба мешка с одеждой на плечи, кратко поцеловался на прощание и чуть замешкался на пороге. Стыдно было за то, что прошлым вечером позволил себе расчувствоваться, намёком выдать, что убил Понче и теперь связан с мавром преступным делом.

— Услышим ли мы о тебе еще раз, ангелочек? — Фина придержала его за рукав на самом пороге, внимательно и беспокойно вглядываясь в лицо. Почти как тогда, двенадцать лет назад, отдавая во власть двум неприметным людям в скромной одежде горожан.

— Если кто проболтается, что Мональдески здесь был, услышите, — весело ответил Джованни, обращая всё в шутку, хотя на душе было очень скверно. — О моей казни. Меня либо колесуют, либо кожу сдерут заживо. А могут еще и в кипящем масле сварить. Уже после нового знакомства с дыбой.

— В Генуе? — Фина ахнула и в ужасе прикрыла рот ладонью.

— Молчи, молчи! — сурово прикрикнул на неё Антуан и обнял за плечи. — Наш ангелочек опять отправляется в дальний и опасный путь. Но Господь на его стороне! Иди, Джованни, я ее потом успокою.

***

Порт был переполнен торговыми судами и маленькими лодками, сновавшими порожними и с грузами вдоль берега. Портовые сборы увеличились, и купцы теперь предпочитали быстро завершить сделку, сбыть товар и отвести свои корабли обратно в море. Перебираясь по переброшенным через палубы судов мосткам, иногда балансируя с непривычки и с риском упасть в воду, Джованни с трудом нашел знакомый корабль. Аль-Мансур наблюдал за погрузкой каких-то тяжелых ящиков из грубо сбитых досок, у которых сквозь щели топорщилась во все стороны жесткая солома. Мавр обернулся, кивнул, но пока последний из ящиков не был уложен внутрь корабельного трюма, не прервал своего занятия.

В выражении лица аль-Мансура, в его одеревеневшей позе чувствовалось напряжение, но когда он повернулся лицом к флорентийцу, то лоб его разгладился, губы изобразили подобие усмешки. Вместо приветствия, мавр протянул руку, прихватил за подбородок и, поворачивая то вправо, то влево, внимательно осмотрел синяки на шее Джованни.

— Злишься? — спросил он на мавританском.

— Нет, господин, — ответил Джованни продолжая кротко смотреть ему в глаза. Про себя он решил, что больше не будет спорить и пытаться что-либо доказать аль-Мансуру, принял его правила игры. Повторного насилия над своим телом он не хотел допустить даже в мыслях.

— Хорошо, пойдем ко мне, у нас мало времени до отъезда твоего корабля в Пизу, — мавр последовал в помещение под верхним мостиком, где он жил и хранил свои вещи.

Узкие окна, расположенные на потолке, сейчас были все открыты, и яркого света в этом странном помещении, наполненном сундуками и подушками, служившими для сидения, было предостаточно. Там их встретил Али, уже обряженный в привычное глазу Джованни скромное платье городского юнца: камизу, прикрывающую колени, и верхнюю тунику с кожаным поясом. На голове вместо тюрбана — шапочка. Аль-Мансур указал им вместе сесть на пол перед собой, поджав под себя ноги, и заставил Джованни повторить в точности имена, которые были названы тремя днями ранее. Флорентиец запнулся только на имени Франческо, раздумывая, какими же загадочными путями ведёт его судьба, что имя первого возлюбленного теперь будет именно его именем.

— Теперь, Али, твоя очередь, — мавр сделал жест ладонью позволяя мальчику открыть рот.

— Али, сын Якуба, — он неожиданно медленно, растягивая слова, но довольно чисто заговорил на италийском. — Еду с господином в город Флоренция, город Болонья, город Венеция. В первых двух городах отвечаю: я родился и жил на острове Сицилия, прибыл в свите своего синьора Хайме де Лауриа с послами в Авиньон. Там мой господин заболел, но синьор Джованни вылечил моего синьора, и тот в благодарность отдал меня синьору Джованни в вечное услужение. В городе Венеция говорю: я раб синьора Франческо. Меня купили в Киренаике, откуда сам синьор, — мальчик выдохнул, всё еще испытывая напряжение от такой долгой речи на чужом языке, которую пришлось выучить наизусть.