«О нет!» — мысленно воззвал флорентиец. «О да!» — как бы отвечая ему, качнул головой мавр.
— Я проснулся с рассветом, — продолжил говорить аль-Мансур, — ты же знаешь, что моё общение с Аллахом не терпит лености в молитвах. Затем попросил девушку, что встречала внизу, принести свежей воды. Тело должно быть чистым. Твоё же сейчас — грязное. Вставай!
Джованни подчинился, сполз с кровати и, ощутив возрастающее чувство стыда, отошел в угол комнаты, где на полу стояли горшок для сбора нечистот, маленький медный таз и кувшин с узкой горловиной, наполненный водой. Он обернулся, не решаясь прикоснуться к предметам, предполагающим действие тайное и скрытое от чужих глаз.
— Будешь и дальше на меня смотреть? — нескрываемая угроза в голосе флорентийца заставила бы любого другого устыдиться и отвернуться.
— Да, — равнодушно, ничуть не смущаясь, ответил мавр. — Продолжай.
Чувствуя как жаркий алый цвет заливает щеки, как обнажаются, утрачивая защиту, нервы, Джованни опустился на колени и поставил таз между своих ног. Подставил ладонь под тонкую струю, наполняя прохладной водой. Бёдра дрожали, покрываясь гусиной кожей. Джованни пришлось оттянуть кожицу, раскрывая нежную головку члена, и приласкать пальцами зад, смывая следы ночных страстей. Иногда он бросал неприветливые взгляды в сторону кровати, в надежде, что аль-Мансур не смотрит на него. Однако для мавра всё, что проделывал с собой флорентиец в полутьме комнаты, где узкие полоски света отражались на выступающем рельефе мышц тела, было слишком возбуждающим зрелищем.
Оставшуюся четверть воды в кувшине Джованни вылил себе на плечи и растёр по телу, сменив раздражение на удовольствие, которое ощутил кожей, очищенной от гнусных пятен ядов язычника. Это чувство длилось недолго: за спиной послышались шаги, тихие прикосновения босых ног к гладким половицам, чёрная тень закрыла собой свет, между ягодиц пробежала струйка пролитого масла и была размазана сильными, волнующими пальцами по анусу. Джованни обречённо замер, продолжая ощущать прикосновения, что гладили и разминали его раскрытый вход, подготавливая к новому болезненному соитию. Тысячи игл вонзались в нежную плоть, распространяя вокруг себя трепещущие волны сладчайшего яда и лукаво суля малую долю удовольствия, что возможно получить, если вновь отдать тело в чужую власть.
— Поднимайся, — прозвучал над ухом приказ аль-Мансура, который не было сил оспорить. — Всё, что было в твоём прошлом, смыто водой и осталось в тазу под твоими ногами. Будет унесено и выплеснуто с другими нечистотами. Его больше нет.
— И какое же имя будет теперь моим? — Джованни усмехнулся собственным мыслям, беспокойно кружившим в голове: внутренне он был с ними согласен. Предложенный мавром план удовлетворял всем условиям и клятве на копье Лонгина. Джованни Мональдески получал своё право на лекарское искусство и исчезал. Для всех. Своей семьи, где бледной тенью теперь всегда стояла фигура погибшего Стефано, Готье де Мезьера с неисполненными обязательствами, брата Доминика с его тайными страстями, Фины и Антуана — скромных хранителей его прошлого. Епископа Агда, отправившего его из города исполнять указ папской канцелярии. Инквизиции, которая сейчас начнёт допрашивать тех, кто путешествовал с братом Маем. И для Михаэлиса… единственного, чьё имя отзывалось в сердце тоской и болью. «Сможет ли он меня понять?»
— Франческо Лоредан, — чётко произнёс аль-Мансур на родном языке Джованни, — сын Пьетро Лоредана, венецианского патриция, входящего в Большой Совет. Твоё имя будет записано в Золотую книгу города Венеции. К середине сентября ты должен быть уже там. Выборы состоятся в день вашего святого Михаила [1]. Ты примешь должность и наследство. О дальнейших планах мы поговорим позднее, но помни, что ты поклялся слушать только меня, и будешь действовать только в соответствии моим указаниями.
— И ты, — Джованни сглотнул, подступивший к горлу колючий комок, — будешь моим единственным любовником?
— Я буду единственным, кто будет брать тебя по собственному желанию. Когда захочу и как захочу. И отдам тебя любому, кому захочу. В остальном, — мавр сделал паузу, и его изнывающий от нетерпения член ткнулся Джованни между ягодиц, — если у тебя еще останутся желания и силы, препятствовать не буду.
— И как… — ядовитый вопрос застрял у Джованни в глотке. Мавр прижал его к себе, а потом подтолкнул в сторону кровати. Флорентиец прогнулся, упираясь вытянутыми руками в её край. Расставил ноги, давая в себя беспрепятственно войти. Ощущения были гадкими: будто он уподобился шлюхе низкого пошиба и принимает насилие, как само собой разумеющееся действие.
Решив, что он что-то доказал своими грубыми и скупыми на ласку действиями своему строптивому рабу, мавр разжал пальцы, оставляя свежие следы на уже расчерченных синяками ягодицах Джованни, отстранился и властно усадил на кровать лицом к себе, продолжая скользить одной ладонью по своему возбуждённому члену. Взглянул в сухие и злые глаза своего любовника.
— Тигра можно бить палкой, — он с нежностью погладил флорентийца по щеке, склонился и кратко поцеловал в губы, — тогда зверь будет еще яростней, жесточе, и полным ненависти к своему обидчику. Его всегда придётся держать в клетке, чтобы он однажды не растерзал хозяина. Но есть иной путь, который я предлагаю тебе, — заметив, что слова его вызвали интерес, аль-Мансур обошел кровать, укладываясь полулёжа на взбитые подушки. — У одного султана в Александрии был младший сын, который однажды понял, что преданных себе слуг нужно создавать самому. Он начал покупать молодых юношей-рабов, у которых война отняла дом и семью и заставила познать все тяготы рабства, дал то, что им недоставало — новый дом, новую семью, возможность обучаться наукам и воинскому искусству. Если юноша проявлял стремление, то получал то, чего никогда бы не достиг простой раб — власть, положение, уважение. Придвинься ко мне ближе!
Джованни, внимая словам мавра, забрался на кровать, присел рядом на колени, позволяя руке аль-Мансура свободно распоряжаться его телом, поглаживая и пробуждая к жизни член. Флорентиец пытался сравнить своё положение с жизнью тех самых рабов. Если бы аль-Мансур захотел, то продал бы его еще на Майорке, и судьба его была бы не радостней, чем у того несчастного Франческо Лоредана, чью могилу не смогли разыскать даже сами мавры.
— Тот младший сын, — продолжал аль-Мансур, — стал султаном, а преданные рабы его после смерти хозяина тоже смогли стать султанами. К чему я всё это рассказываю? Пытаюсь убедить, что быть рабом у хорошего хозяина не так уж плохо, как тебе, христианину, может показаться. Теперь в Александрии есть два братства воинов, преданных султану Мухаммаду ан-Насиру. Каждый из этих воинов, потеряв всё и отказавшись от прошлого, получил еще более высокую награду. Я призываю тебя поверить мне, что следуя и покоряясь моим правилам, — он заставил Джованни переместиться к себе на бедра, оседлав сверху. Член аль-Мансура легко скользнул в разработанный анус флорентийца и побудил того почувствовать себя нанизанным на толстый вертел, живой и медленно двигающийся внутри. Джованни заворочался, примеряясь к позиции, в которой боль доставила бы наслаждение, затем сам принялся удовлетворять себя танцем тела и рук. Ладони мавра легли ему на грудь, поощряя и прищипывая соски. — Какой ты ненасытный зверь! В следующий раз я позволю тебе взять меня, если буду уверен в искренности твоих желаний!
«Желаний?» — последнее слово прочно засело в голове Джованни, но он предпочёл бы забыть его, надеясь обдумать предложение мавра, когда тот оставит в покое, насытившись. Однако неясный смысл преследовал: как можно согласиться и отдаться благородному служению язычнику-мавру, не пожелав изменить? Не вложив сил, что смогли бы его преобразить и сделать совершенным, откликнувшись на желание? [2] Флорентиец склонился к аль-Мансуру и, скользя по жестким щекам влажными от пота пальцами, прошептал:
— Я тебя не люблю и никогда не полюблю!
— Взаимно! — бросил в ответ мавр, разбивая мысли, оставляя в растерянности. Схватил за бёдра, стараясь всадиться еще глубже и резче, насилуя болью и подчинением. Джованни чуть ответно не впился ему укусом в губы, теряя рассудок, если бы аль-Мансур быстро не отстранил его от себя и не встряхнул за плечи, поймав безумный и жаждущий мести взгляд. Развернул, бросив спиной на кровать. — Вот так! Я хорошо изучил повадки тигра! — он сам зарычал, опустошая себя и вбиваясь в распростёртое под ним тело.
