***

Один из слуг Якуба неслышно вошел в комнату. У него в руках был серебряный поднос, на котором стоял маленький кувшин, наполненный до краёв маслом. Он уважительно склонился перед мавром и поставил принесенное на пол, а потом, двигаясь спиной назад, покинул их, плотно прикрыв за собой двери.

Аль-Мансур положил ладонь на подушку рядом с собой:

— Иди ко мне, сядь рядом!

Сердце вздрогнуло и зачастило, живот невольно поджался, и Джованни замер на миг, почувствовав, как по спине прошлась щекочущая волна порыва прохладного ветра. Он заставил себя распрямить плечи, развести уголки рта в мягкой приветливой улыбке. Флорентиец не боялся самого мавра, тот был ему приятен, но мысль о том, что, делая сейчас шаг вперед к аль-Мансуру, он теряет самого себя, принимает личину «флорентийской шлюхи», встречающей очередного клиента, — унижала.

Под босыми ногами мягко пружинил расшитой ковёр, длинный халат нежно гладил обнаженное тело, уже подготавливая его к тому, чтобы отдаться в крепость чужих объятий. «Пришло время платить, — подумал Джованни, — какую цену назначит мавр?» Он медленно опустился на подушки, поджав под себя ноги, в ожидании действий от аль-Мансура. Перебирая пальцами край ворота, чуть оттянул его вниз и склонил голову, обнажая шею для первых поцелуев, и вновь замер.

Руки мавра легли ему на плечи и аль-Мансур притянул флорентийца к себе спиной, зарылся лицом в волосы на затылке, вдыхая аромат кожи, присел сзади на пятки.

— Ты пахнешь зверем, моим тигром!

Его руки спустились ниже, развязали пояс, потянули подол халата наверх, заставляя Джованни привстать со своего места и опуститься на колени, широко раздвинув ноги. Но одежда так и не была снята, большие мозолистые ладони мавра проникли под нее и прошлись вверх по бёдрам, животу, груди. Аль-Мансур прижал своего любовника к себе, поигрывая пальцами с соском, заставил выпустить вздох, задрожать, откинуть голову назад, двинуть бедрами вперед, позволив другой ладони захватить в плен свой откликнувшийся на ласку член.

— Получай своё удовольствие, мой золотой тигр, — зашептал мавр, прервав полупоцелуи-полускольжения губ по затылку у основания шеи: волоски на его бороде щекотали и заставляли Джованни каждый раз поводить плечами. Наконец гладкая прохладная ткань скользнула вниз, обнажая каждый рельеф мышцы и каждый выступ позвонка на похудевшем после болезни теле.

Утопив свой разум в удовольствии, флорентиец не сразу осознал, что стоит на четвереньках, с выпяченным членом подобно крепкому колу, а пальцы аль-Мансура раздвигают ему ягодицы.

«Ну вот, теперь — масло, пальцы, член, — взгрустнулось Джованни. И тут произошло нечто, что заставило флорентийца вздрогнуть, резко обернуться и прислушаться к себе. Анус малакии, подобно смрадной пасти мантикоры, был местом нечистым и исполненным греха. И кто из смертных решится поцеловать этого тигра [1] в самые уста? Кто способен исследовать языком потаённые места, не убоявшись страшных зубов этой бестии, устроенных в три ряда? Новые ощущения, словно множество острых игл, пронзали тело, и с кончика каждой впрыскивалась капля удовольствия.

Джованни застонал, охваченный новыми и необычными ощущениями, опустил голову на согнувшиеся в локтях руки, царапнул пальцами мягкий ворс ковра.

Аль-Мансур поймал удивлённый взгляд флорентийца, приподнял голову, продолжая поглаживать пальцами увлажненные, раскрывающиеся перед ним глубины:

— Вы, христиане, накладывая на всё печать греха, не позволяете себе получить и малой доли того удовольствия, что способно дать вам тело, созданное Богом! — он провёл рукой по члену флорентийца, размазывая вдоль ствола выступившие соки, и вновь породил языком кипящую волну, будоражащую кровь и вызывающую пот.

— Я больше так не могу! — взмолился Джованни и почувствовал, как палец мавра легко скользнул внутрь его тела и уверенно прошелся по месту, где наслаждение было слишком ощутимо.

— Вот теперь ты — всецело мой! — прошептал тот слова, едва долетевшие до сознания флорентийца, ускользающего в тёмных чертогах небытия. Обильно политое маслом и растянутое нутро легко впустило в себя наполненный желанием и разбухший от прилившей крови член мавра. Видно, такова была особенность аль-Мансура, медленно и постепенно получать удовольствие, когда горячее тело под ним утрачивает способность к сопротивлению и становится чувствительным к распирающим его изнутри мощным движениям. Получаемое наслаждение завладело разумом, а тесные объятия сильных рук придушили, вводя в полусон и полуявь.

Время остановилось, как тогда, год назад, на полосатой шкуре диковинного зверя, полностью подчиняя себе.

— Уже скоро! — Аль-Мансур освободил Джованни, давая судорожно вздохнуть, опираясь на разогнутые руки. Тот в ответ только крепче сжал пальцами основание своего члена, чтобы, наконец, дождаться этого момента в их любовном соитии.

Мавр над ним победно задышал, выплёскивая из себя семя. Капли пота упали с его лица, он скользнул мокрой грудью по спине флорентийца в последний раз, отстранился, укладываясь рядом на бок. Затем положил руку тому на затылок и с силой повернул голову Джованни к себе, заставляя обратиться взглядом:

— Устал?

Джованни утвердительно моргнул.

— Я помогу тебе с омовением тела.

— Ты больше не захочешь ко мне сегодня прикоснуться?

Аль-Мансур повёл себя странно для понимания Джованни: скользнул взглядом вниз, будто заставляя раскрыться, отчего флорентиец слегка повернулся на бок. Внимание мавра властной поступью прошлось от ключиц по середине грудины, спустилось к бордовой, натертой о ворс ковра, коже мышц живота, и чуть задержавшись там, запуталось в рыжеватых кольцах волос, обрамляющих лежащий в покое член.

— Здесь, — пальцы мавра слегка потёрли складки кожи над головкой, — спрятано знание о тебе. Многие мужчины пытались познать причины твоей манящей и греховной притягательности: целовали и гладили твоё лицо и тело, входили внутрь, но так ты только познавал их суть, не раскрываясь, подобно бутону розы, пряча свой аромат за занавесью листьев и шипов. Ты давал им лишь свою оболочку, одежды кожаные, но не то, из чего создан изнутри.

Джованни, словно очарованный, не отводил взгляда от горящего золотого огня отражения души аль-Мансура, постепенно начиная понимать, о чём сейчас думает колдун, а тот продолжил свою речь, стараясь делать ее более простой для разума чужака:

— Сегодня ты узнал, каким я могу быть: сильным — подобно льву, терпеливым — подобно муравью, внимательным — подобно горному орлу, нежным — подобно лепестку граната. Но хочу знать всё и о тебе: каким ты можешь быть? Огонь еще тлеет в твоём теле, я хочу дать ему свободу превратиться в бушующее пламя.

***

[1] мантикора — соединение тигра и человека в средневековом бестиарии.

========== Глава 3. Быть подобным чему? ==========

«Мне? Познать чернокожего колдуна?» — в расширенных зрачках Джованни промелькнул страх. В ноздри резко ударил сладковатый сизый дым курильницы. Флорентиец привстал, опираясь на руку, и окинул взглядом лежащее перед ним сильное тело. «Он не мой клиент!» — мысленно отмахнулся от видения нахмуренных бровей Фины с растрепанными по плечам поседевшими волосами, в длинной белой ночной камизе, окутывавшей мадам, словно густое пенное облако. «Моя роза, он спас тебе жизнь!» — призрачный образ Михаэлиса тронул его за плечо. Тёмно-синие глаза потеряли свой цвет, стали серыми, а волосы отросли, и рядом уже возник Гийом — единственный, окруженный страстью Джованни, кто с удовольствием хотел подчинить себя его воле.

И флорентиец к своему ужасу вдруг осознал, что, отдав себя своему архангелу, он так и не получил позволения перейти ту крепкую грань, что защищала юношеские воспоминания Михаэлиса о перенесённом насилии. И, быть может, именно это послужило причиной их расставания — страх, что познавание чувственности должно быть обоюдным, и однажды Джованни задаст этот неудобный вопрос: почему я принимаю тебя только так, как желаешь ты, если мы любим друг друга?