Якуб считался образованным человеком, знатоком права, судьёй, имел обширные связи и в иудейской альхаме и при арагонском дворе. Но имел как-то несчастье по приглашению одного из друзей отправиться на Сицилию, и корабль, на котором он плыл, был захвачен пиратами. Поскольку Якуб был христианином, то дальше его путь пролегал бы в сторону ближайшего рабского рынка, но шторм, разыгравшийся на море, оказался спасением. Выжившие были подобраны кораблём аль-Мансура ибн Ибрахима, и Якуб поклялся самыми пламенными клятвами, возложив руку на крест, что если мавр даст ему свободу, то будет самым желанным гостем в доме Пикани в Медине, и никто не посмеет его обидеть по причине иной веры.
Поэтому, получив известие, что аль-Мансуру требуется помощь в лечении еще одного подобранного им после кораблекрушения человека, с радостью припомнил свои клятвы. Юсуф из альхамы [3] приходился другом хозяину дома и в своё время обучил того лекарскому искусству, и сейчас они, втайне соревнуясь друг с другом, взялись за лечение казавшегося безнадёжным больного.
На седьмой день, как и было обещано, Джованни, поддерживаемый слугами Якуба, поднялся с постели и вышел наружу — в сад, разбитый во внутреннем дворе, в котором только распускались свежие почки на ветках плодовых деревьев, а розовые кусты уже тянули к тёплым солнечным лучам плотные бутоны. Флорентиец, хоть и видевший богатство родных палаццо, был поражен тонкостью каменной резьбы, словно сотами украшавшей арки и своды портиков и открытых колоннад, яркостью и чистотой глазури на плитках, обрамлявших каждую скамью, четкими линиями желобов в полу и маленьких каналов, по которым вода из источников несла прохладу под перекрестья сводов просторных залов и сада. Еще больший интерес породила купальня с ее мраморным бассейном и тёплыми скамьями, под которыми проходил специально нагнетаемый пар. Люди здесь не мылись в лоханях и корытах, предпочитая поливать себя водой сверху или размягчать тело паром.
Однако была в этом гостеприимстве и иная сторона: Джованни чувствовал себя чужаком. Якуб и Юсуф держали себя отстранённо, хотя и вежливо, и ни разу не позволили себе задать иного вопроса, кроме как об имени флорентийца, которое звучало здесь как Йохан. Приветливыми с Джованни были только слуги и рабы.
***
[1] Авиценны.
[2] смесь фруктового уксуса с мёдом.
[3] Еврейские самоуправляемые общины, а также еврейские кварталы назывались алджама (на испанском алхама).
========== Глава 2. Возвращение колдуна ==========
Дни сменялись ночами, иногда бессонными, жаркими и душными, сотрясающими тело болезненным кашлем — так, что хотелось полусидеть, откинувшись на подушки. Слабость настолько терзала тело, что днем удавалось лишь заснуть в саду, подставляя кожу тёплым солнечным лучам, и в равнодушном угасании разума выглаживать пальцами витиеватую резьбу священных текстов, в изобилии покрывающих колонны и стены дома Якуба.
Этот странный человек не приказал уничтожить или замазать красоту своего дома, наоборот, хоть и был христианином, живо интересовался чужими письменами, и мавританская речь звучала здесь чаще, чем шипящий арагонский говор.
Лечебные настои и повязки оказывали благотворное действие, и Джованни уже привык к смуглокожим молчаливым слугам, приносящим ему кушанья из рыбы и сушеных фруктов, облачавшим в многослойные штаны с завязками на поясе, похожими на женскую юбку, длинную рубашку с рукавами, спускающуюся ниже колен, и плотный распашной халат с простым узором по всей длинной кромке. Всё это довершалось длинным поясом, обворачиваемым вокруг талии в несколько раз. От ткани, которой здесь покрывали голову, Джованни отказался.
За время болезни флорентиец сильно исхудал, но по мере возвращения сил, когда никто не видел, постепенно упражнениями возвращал упругость мышцам и сильно жалел, что не может почувствовать в ладонях тяжесть меча. Ему удалось утащить с кухни сломанную жердь, чтобы приспособить ее вместо оружия, но управляющий домом, длиннобородый старик, привезенный еще отцом Якуба с «большой земли», как-то застал его за этим занятием и отобрал палку, гневно объясняя, что Джованни нельзя пользоваться оружием.
Пришлось придумать себе иное — почаще околачиваться на кухне и упражнять себя в мавританском языке, выслушивая простые новости, приносимые с рынка. Удручало еще то, что месть Понче опять придется отложить на неопределённое время: вряд ли проклятый арагонец останется долго на острове — вернётся к себе, не дождавшись корабля, посланного в Марсель, или пошлёт еще один, чтобы разузнать судьбу Джованни.
Начался уже второй месяц, как флорентиец гостил в доме Якуба на острове. Здоровье его окрепло, поэтому вопрос, что с ним станется дальше, всё больше тревожил разум. Джованни попробовал обратиться с вопросом к хозяину дома, но тот коротко ответил, что забрать его из Медины может только аль-Мансур.
— Тогда мне нужны книги! Я хочу посетить храм! У меня нет в комнате даже распятия! — начал свою отповедь Джованни.
— Йохан, — Якуб оставался невозмутимым, сидя за низким, заваленным манускриптами столом в своей рабочей комнате. Его отстранённая манера общения, не поднимая глаз, напомнила флорентийцу де Мезьера, когда тот делал вид, что полностью поглощен государственными делами. — Ты мне объясни, какие книги тебе нужны. Распятие тебе дадут. Что касается твоего выхода за стены дома, то тут у меня чёткий наказ — не выпускать. Тебя недаром привезли в женском платье с занавешенным лицом, значит, аль-Мансур хотел, чтобы ты оставался неузнанным. Ведь так? Ты по своей воле был так одет?
Джованни опустил взгляд, уставившись в узор ковра под своими ногами. Якуб был прав: осторожность, которую проявил флорентиец, не стоило сбрасывать со счетов. Неизвестно, что ожидает его в городе, и его, как и Стефана, злые силы могут свести на одной узкой дорожке с Понче. Якуб лишь удивился выбору книги, которую попросил показать ему Джованни: Авиценну в подлиннике.
— Муж моей тётки, Раймунд Лулль, очень образованный человек, почитающийся здесь за святого, до самой своей смерти ратовал за то, чтобы слово Христово было донесено до каждого, говорящего на языке мавров, а ты, наоборот, осваиваешь сложение этих букв, чтобы получить иное знание. Так недолго христианину взяться и за чтение Корана!
— Что случилось с вашим родственником? — Джованни поёжился как от холода; судя по тону Якуба, смерть эта была нерадостной.
— Его забросали камнями в Танжере, когда он вышел проповедовать на площадь. Он был уже стариком, но толпа не пощадила его за возраст.
— Красивая мученическая смерть, — пробормотал Джованни. «Ему всё же удалось привлечь к себе внимание!» Имя Раймунда Лулля было ему знакомо лишь косвенно по двум причинам: тот выступал от имени арагонского двора об объединении военных монашествующих орденов и ратовал за введение изучения языка мавров среди монахов. И в обоих случаях потерпел поражение.
— Я дам тебе прочесть его книги, — Якуб впервые поднял голову и окинул Джованни внимательным взглядом.
— Спасибо, господин, — флорентиец постарался вложить в свой ответ как можно больше благодарности, хотя не без сарказма подумал: «Хотя бы это не даст мне сойти с ума в этих стенах!».
Через две седмицы Якуб объявил, что ждёт вскорости одного важного гостя, позволив слугам лишь судачить на кухне, кто это может быть. Джованни же очень надеялся, что гостем окажется аль-Мансур. На всякий случай спросил Якуба, ждёт ли тот мавра, но хозяин лишь покачал головой, погружая флорентийца в уныние: наверно, приезда аль-Мансура еще никто так трепетно не ждал, как он, никто не возводил жарких молитв к Господу о скорейшем прибытии корабля мавра.
Однако когда высокая фигура, обернутая в чёрные одежды, возникла на пороге дома, то возрадовала своим появлением не только Джованни, но и Якуба. Тот намеревался сполна уплатить свой долг, поэтому приказал отвести мавра в отдельные покои в дальнем крыле дома и не отказывать в просьбах.
Джованни привели туда же, и хотя все вели себя сдержанно, аль-Мансур не мог сдержать ласковой улыбки, увидев перед собой совершенно избавившегося от болезни флорентийца.
