– Дайте мне, – тихо, но твёрдо сказала она.

Взяла в дрожащие пальцы холодное железо. И отложила. Начала отмывать мокрыми салфетками ржаво-коричневые пряди. Это было тяжело: кровь плохо смывалась, высохшая, въевшаяся, склеившая волосинки. Под её настойчивыми усилиями отрывалась маленькими кусочками от общей корки, снималась, скользя в пальцах.

Её не выгнали из палаты, пока занимались им, благосклонно приняв её неумелую помощь: наверное, у неё был такой вид, что её просто пожалели. Майка попросили выйти. Николь серьёзно сомневалась, что её усилия не бесполезны. Собственно, она возилась с его волосами, пытаясь отвлечься. Хоть что-то делать, только бы сидеть тут, с ним, а не ожидать в коридоре. Но отвлечься не получалось. Его голова легко и сильно покачивалась от её движений, слёзы всё капали и капали, прямо на его лицо, на повязки, на волосы, на раны, из-за чего сиделки, посмеиваясь, ей делали замечания. Ей удалось всё же кое-как немного отмыть кровь и Джеф стал выглядеть на её взгляд не так ужасно.

Она сидела рядом в неудобной позе, даже не ощущая этого. Боязливо прикасалась к нему и такими невесомыми движениями умывала его ватным тампоном, что вконец развеселила сиделок. Оглянулась на них, изумлённая: как можно шутить и смеяться, если так страшно? Но странно, она и сама пару раз истерично хихикнула, заразившись на мгновение их смехом. Сразу пришёл на ум Хайнлайн, утверждавший, что люди смеются от того, что им страшно. Когда она читала подсунутого ей Джефом "Чужого среди чужих", ей подобное умозаключение показалось нелепостью. Сейчас она была согласна с ним.

Ей показали не только как умывать Джефа, но и как обрабатывать его тело.

Это было настоящее испытание. Только вчера Джеф двигался, улыбался, носил её на руках, а сегодня он лежит, откинув голову и, как утверждает сиделка, даже не чувствует её прикосновений. Было так тяжело, что хотелось бежать, далеко и долго, чтобы не видеть всего этого. Она впервые подумала о его нынешней уязвимости, о его беспомощности и зависимости от неё и от врачей. Не той прежней зависимости, которая демонстрировала его силу и самостоятельность, а сиюминутной, вынужденной и потому более страшной. Прекрасно, она удерёт, как ребёнок прятать голову под подушкой, а Джеф очнётся. А вдруг он умрёт?! Этот светлый зайчик вытянется с противным писком и это будет уже всё? Что она будет делать тогда?!

Николь, едва удерживая сознание на зыбкой границе ужаса и паники, поспешно попыталась отогнать эти мысли. Ощутив, наконец, текущие по щекам слезы, она обнаружила, что бормочет второпях, знакомую с детства молитву – ангельское приветствие, почти глотая некоторые слова:

– Ангел Господень возвестил Марии,

И она зачала от Духа Святого.

Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою!

Благословенна ты между женами и благословен плод чрева твоего Иисус!

Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас грешных ныне и в час смерти нашей.

Аминь.

Вот Я Раба Господня; да будет мне по слову твоему.

Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою!

Благословенна ты между женами и благословен плод чрева твоего Иисус!

Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас грешных ныне и в час смерти нашей.

Аминь.

И Слово стало плотью и обитало с нами.

Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою!

Благословенна ты между женами и благословен плод чрева твоего Иисус!

Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас грешных ныне и в час смерти нашей.

Аминь.

Моли о нас Пресвятая Богородица.

Да удостоимся Христовых обещаний.

Стало немного легче, но надоедливые слёзы всё равно так и текли по щекам. Ох, Джеф, удостоимся ли мы Христовых обещаний?, мы, великие грешники.

Вернулся Майк и тихо сел напротив неё возле постели. Николь его даже не заметила, продолжая рассматривать Джефа. Наверное, ей помогло то, что она через силу заставила себя притрагиваться к нему. Страх неожиданно отступил, оставив после себя опустошение. Ей показалось, что нужно заполнить эту пустоту внутри. Хоть осмотреть Джефа, он тоже всегда оглядывал её, когда она творила свои глупые ссоры с папой.

Сиделки ушли и теперь она могла сделать это поподробнее и спокойно, не отвлекаясь на выслушивание их советов и не гадая, что там осталось незамеченным за локтем, плечом или рукой сиделки. Николь отодвинула широкий ворот его больничной пижамы, но так было ничего не видно, и она нетерпеливо приподняла нижний край длинной рубахи, подтягивая к его подбородку. Вся правая сторона груди Джефа была покрыта причудливыми синими разводами и, кажется, даже кожа была зеленоватой. Резко пламенели рыжеватые волосы на животе, груди и плечах.

– Ему здорово досталось. Но почему такой рисунок? Это вены? Надо будет спросить у врача, – сказал рядом Майк.

Николь подняла голову, чтобы взглянуть на него. Но отвечать не стала, потому, что Майк у неё ничего не спрашивал, а просто искал её сочувствия. Она просто протянула руку и обняла его за шею, одновременно притягивая его к себе. Поцеловала седую макушку, мимолётно удивляясь тому, что его запах немного похож на запах Джефа. Майк вдруг задрожал, рефлекторно обхватив её руками и прижался лицом к её плечу. Николь сидела на кровати, обняв его за шею и слушала его судорожные выдохи. Гладила его суховатые лёгкие волосы, привычно бессознательно пропуская в них пальцы, как в волосы Джефа. Всё правильно: он поддерживал её, когда она плакала. Теперь её очередь. Сколько лет он сдерживал слёзы, сцепляя зубы? Бедный Майк! Как ему больно. Бедная она! Как ей страшно. Ей самой было удивительно ощущать это эмоционально-опустошающее оглушительное спокойствие.

Наверное, эта ночь вытянула из неё все силы.

– Ну, что ты? – Спросила она, когда Майк отодвинулся.

Заглянула ему в лицо. Вытерла слёзы. Ей было безмерно жаль его и жаль саму себя, все остальные чувства подавлял страх за Джефа.

– Спасибо, Ники, – хрипло шепнул он. – Вот увидишь, всё будет в порядке.

Вот и Джеф выражается также: всё будет в порядке. Раньше выражался. Нет, и сейчас. И как интересно будет в порядке? Кто бы говорил, не этот ли седой тип только что поливал её своими слезами? Они помолчали, глядя друг другу в глаза. Ей так и хотелось спросить его: "а ты сам-то веришь в это или просто так, чтобы меня утешить?"

Она не сказала этого, чтобы не лишать его надежды. Ему обрести надежду труднее, чем ей. Майк такой же скептик, как и Джеф и когда только один без надежды, ему легче, а если он будет уверен, что и она без надежды, он может впасть в полное отчаяние.

Она сказала совсем не то, что крутилось на языке:

– Мне просто страшно, – сказала шёпотом, словно стараясь, чтобы не услышал Джеф.

Как ни странно, но она поверила сиделкам, что он ничего не чувствует.

Значит ему не больно. Но вдруг он всё слышит? Его можно было не жалеть: ей никогда такое не приходило в голову. Но будущего нужно было бояться.

– Всё будет в порядке, – повторил Майк. – Вот увидишь. Джеф очень упрямый. Ему умирать не хочется.

Он помолчал, рассматривая её бледное лицо и испытывая безмерную благодарность за то, что она просто посочувствовала ему. Не потому, что он ей нравится. Не потому, что лишь только пожалела, как человек. Не потому, что у него есть деньги. А просто поняла его боль. И разделила её, не задумываясь. Он обязан был позаботиться о ней, потому, что сам Джеф сделать это сейчас не в состоянии, потому, что когда Джеф очнётся, он спросит с него.

Майк тихо спросил, пытаясь отвлечь её:

– Собирался же ещё кардиолог его осмотреть. Приходил?

Николь покачала головой.

– Лечащий врач тоже обещал зайти ближе к полудню.

Врач действительно зашёл ещё раз, как и обещал утром на обходе, привёл кардиолога. Он проверил сердцебиение Джефа, назначил какие-то капельницы и удалился, сказав, что придёт проверить состояние Джефа ещё. Лечащий врач оказался обстоятельным, очень толково расписал, чем чреваты такие удары током, когда рассказывал, откуда взялись эти ветвистые разводы на коже.