Отец Вильхельм, пока они разговаривали, помог Майку освободить стол. И вскоре был занят подготовкой к мессе. Когда Марина повернулась, было почти всё готово. Настоятель, уже одетый для мессы стоял разговаривая с Николь. Она сидела не глядя на него и как будто его не слышала. Майк зажигал свечи.

Марина тихими шагами подвинулась поближе и устроилась на кресле у стены – их там стояло три штуки, рядом с вешалкой. Майк прошёл следом за ней, сел, поставив локти на колени. Отец Вильхельм повернулся в сторону поставленного на столе креста, задумался, сцепив пальцы.

Дверь отворилась и снова тихо вошёл Стив, оглядел преобразившуюся палату. Отец Вильхельм миг смотрел на него, в ожидании, затем сказал, определив, что, видимо, Стив остаётся:

– Ты всех милуешь, Господи, и ничем не гнушаешься, что сотворил; и покрываешь грехи людей ради покаяния и всё щадишь; потому, что Ты Господь Бог наш.

Стив посмотрел на Марину и она, печально улыбнувшись ему, прижала палец к губам. Он оторопело кивнул. Марина тихонько похлопала по другому стульчику, стоявшему рядом, Стив покачал головой и оперся спиной о стену, наслаждаясь вдруг возникшей здесь внутренней тишиной. В госпитале есть часовня, странно, что настоятель устроился прямо здесь. Но это было хорошо. Отец Вильхельм едва заметно улыбнулся, развёл руки в стороны и сказал негромко:

– Господь с вами.

Месса началась. В тишине раздался тихий всхлип: Николь плакала. Марина со страхом оглянулась на неё. Может после этого ей станет легче? Она так и проплакала всю мессу, не останавливаясь, не всхлипывая больше, но и словно бы не обращая внимания на то, что происходит вокруг неё. Марина подозревала, что она все-таки отдаёт себе в этом отчёт, поскольку её плач был так тих, что она не отвлекала и в некоторые моменты, когда Марина углублялась в молитву, она забывала о Николь. Потом, "выплыв", обнаруживала вдруг – Николь всё ещё плачет. Это были слёзы такого глубокого отчаяния, что Марине становилось больно. Майк так же, не шевелясь, сидел возле кровати Джефа, рядом с Мариной. Незаметный, тихий, отстранённый. Сначала Марине показалось, что ему всё равно, и он из вежливости сидит тут, просто потому, что не хочет выходить. Но при первых словах мессы он встал и, странно, всё повторял вместе с Мариной, словно знал чин мессы наизусть. Это почему-то было приятно и ей стало чуть веселее. Наверное, сознание того, что они с Николь не одни в своих молитвах утешило её. Марина так и просидела ночь на кресле в палате. Несколько раз она вставала, пытаясь уговорить Николь прилечь и отдохнуть. Николь словно и не слышала её уговоров, не реагировала на её объятия, но когда Марина пыталась поднять её с кровати, Николь вырывалась, молча, с неожиданной силой, ни разу не оторвав взгляда от Джефа.

Такая Николь пугала Марину не меньше состояния, в котором находился Джеф.

– Оставь её в покое, – посоветовал, наконец, шёпотом Майк, наклонившись к Марине. – У неё просто шок. Она всё равно сейчас ничего не воспринимает, кроме него. Пусть сидит.

Пару раз Марина всё же задремала, каждый раз просыпаясь от какого-то смутного испуга. И каждый раз видела Николь, сидящую на краю кровати Джефа, чуть покачиваясь: вперёд-назад, вперёд-назад. И как ни странно, Марина неожиданно успокаивалась, словно зрелище Николь, бодрствующей возле кровати вселяло в неё веру, что всё будет в порядке. Майк сидел напротив Николь, обхватив голову руками и, кажется, так за ночь и не шевельнулся.

Утром госпиталь проснулся. Было ещё совсем темно, но из коридора уже доносились шаги, металлическое бряканье провозимых тележек, голоса, шорох колес. Для Джефа тёмное утро началось с уколов. Пришла медсестра, проверила аппаратуру, поправила датчики, наклеенные на его тело, измерила ему температуру, вложив в рот термометр. Поставила два укола, объяснив Николь, что это такое и для чего ставится. Записала всё это в карту, лежащую в специальном ящике, прикрепленном в спинке кровати.

Николь заметила сиделку, как только она вошла, и сразу словно очнулась.

Оказывается, уже утро. С улицы лился фонарный свет – рассвет ещё на наступил. Николь внимательно проследила за всеми действиями сиделки тревожными глазами.

Когда начало светать, Марина вынуждена была уехать. Ей хотелось поговорить с отцом Вильхельмом, нужно было дать задание секретарше, потому, что она вряд ли сможет сегодня работать и, наконец, в ней нуждался Том.

– Я приеду после обеда, – сказала она, обнимая Николь. – Тебе нужно будет отдохнуть.

Утро, воцарившись и снабдив госпиталь обходящими больных врачами, принесло новые огорчения. Во время обхода, врач, сопровождаемый двумя сестрами и стажером, внимательно оглядев Джефа, задумчиво сказал, что "что-то всё это мне не нравится. Кома с такими повреждениями…" Кома! Николь в панике уткнулась в плечо Майка. Потом схватилась за телефон. Мама!

– Успокойся дорогая, – сказала ей Марина. – Я скоро приеду.

И тут же добавила, перебив разом то невразумительное, что бормотала Николь про кому.

– Ну и что? Я знаю. Он же жив! Что ты тогда ревёшь? Успокойся, я скоро приеду. -Голос у неё был странный: глухой и говорила она невнятно, словно старалась скрыть слёзы.

– Мама! – Позвала Николь, уже слушая гудки.

Бедная мама, кажется, совсем не в курсе, что такое кома. Жив! Жив?! Да он жив только благодаря этой системе жизнеобеспечения, к которой он подключён, которая помогает ему дышать.

Господи Джеф, только не умирай, пожалуйста, пожалуйста, живи!

– С ним всё будет в порядке. Вот увидишь, – сказал над её ухом Майк.

Николь посмотрела на него. Стоит, бледный, глаза красные. Он сам всю ночь не спал, так и сидел рядом с ней. Она не видела его, но чувствовала его присутствие. Сколько у него вчера крови взяли? Как он выдержал это всё, ведь в Джефе его жизнь?

– Правда? – Спросила она тихо и не зная, что плачет.

– Ему есть за что бороться. Только помоги ему немного, помоги выцарапаться, – он вздохнул и потёр рукой лицо. – Я пойду пройдусь. Принести тебе поесть?

Она покачала головой: какая ещё еда?

Села на край кровати, глядя на Джефа. На лбу повязка. Огромный, вздувшийся кровоподтек под правым виском. Какое счастье, что осколок камня попал именно сюда. Ещё несколько сантиметров выше и … Она прерывисто вдохнула, не чувствуя горечи своих слёз. Тонкие продольные царапины через правую щеку, обработанные чем-то – покрасневшая кожа натянулась и блестит. После ухода Майка стало почему-то неожиданно тихо, даже тягуче шипящие звуки аппарата для вентиляции легких не разрушали эту тишину.

Николь вдруг стало так страшно, что она готова была закричать, заорать, просто завизжать от страха: режущая тишина снаружи и оглушительный крик паники, который звучит в ней, забивая все мысли. Она торопливо зажала себе рот руками, поскольку даже не знала, молчит она или действительно визжит и так сидела, рядом с ним, кусая собственные пальцы, рассматривая его лицо и, в ужасе, находя в нём признаки слабости, зависимости, бессилия. Она не привыкла видеть его таким. Вспомнилось, как Джеф занимался своими каждодневными упражнениями, то в сорочке с расстёгнутым воротником и подвёрнутыми рукавами, то полураздетый – казалось на его торсе работает каждая мышца.

Куда делась вся его сила? Она рассматривала его страдание и боль, мысленно увеличивая от страха каждый, самый маленький этот признак. Ей жутко было дотронуться до него. Он же уже умер! За него дышит электричество! Перевела торопливо глаза на маленький тёмный экран, где рисовала зелёные зигзаги круглая точка сигнального зайчика. Нет, он жив! Он жив! Пока этот зайчик скачет, а не вытянулся в сплошную линию – Джеф жив.

Она, стиснутая внутри своего ужаса, наблюдала как сиделки ухаживают за ним, проводила глазами судно с красноватым содержимым после того, как в него вставляли всевозможные трубочки. Такие огромные инструменты! Такие длинные! И их можно воткнуть в человека? Как это всё там помещается?! Ему же больно. Или не больно? Наверное, он очнулся бы от боли? Господи! И это Джеф! Её Джеф! Может, если она будет держать его ему будет легче? Николь с трудом заставила себя помочь сиделке, которая пришла с ножницами, чтобы просто состричь его волосы, покрытые коркой крови возле правого виска. Остричь Джефа?! Чтобы он стал ещё больше неузнаваемым?