Джеф, даже не услышал звука закрывшейся двери. Когда он попал сюда впервые, здесь всё было в картинах и рисунки Николь лежали в нескольких папках на столе. После того, как она увезла к нему свои картины, которые теперь окружали его в квартире, он точно знал: она завешала все стены плакатами. Пожалуй, в этом тоже проявлялся её страх одиночества. Марина сказала, что Том намеренно снова оголил её комнату, поубирал со стен все лица и пейзажи. Теперь он, изумлённый, стоял и оглядывался, пока Ники стягивала с него куртку.
Вся комната её была в рисунках: акварели, масло, пара марин и карандашные наброски. Портреты. И Джеф. Вот он стоит, вот Джеф сидит, вот в "башне" вот просто лицо, вот ещё, и ещё, и ещё. Почти не дыша, он огляделся, поражаясь культовости этой комнаты. Николь торопливо снимала его портреты. Это было знакомо: развесить вокруг лицо того, кто тебе интересен.
– Извини, – оглянулась она на него. – Раз тебя рядом нет, то хоть портреты твои видеть. Мне ещё нужно сделать тесты по физике, а я не успеваю.
Она снова села за машину, изредка оглядываясь на него. Но тесты теперь не шли – Джеф же пришёл!
Он же, почти сразу забыв о портретах и замерев на месте, упёрся взглядом в чёрное небо и белую землю на холсте, разглядывал богатство синих земноводных. Щедрыми мазками, где едва обозначенные, где тщательно изображённые, они нахально лезли в глаза, блестя желтоватыми пятнами на синеве скользких округлых бородавчатых боков. Джефа смущала неприкрытая откровенность этого изображения. Его сон, овеществлённый настолько, производил такое кошмарное впечатление, что Джеф почувствовал боль в сердце.
Глаза отвести от холста удалось с трудом.
– Тебе нравится? – Стеснённо спросил он, указывая взглядом на картину и досадуя на себя: разве такое может нравиться?
Что с ней было, когда она писала ЭТО?
– Это? – Спросила Николь, кинув взгляд на подоконник, весь заставленный красками, растворителем, кистями и возвышающимися над всем этим жабами, закреплёнными на подрамнике. – Скажешь тоже. Разве такое может нравиться?
– Зачем тогда?..
Она только тряхнула головой – надо же было как-то избавиться от них.
Он смотрел ещё некоторое время на непросохший выброс энергии, потом перевёл взгляд на неё. Осмотрел её всю, сидящую перед монитором, картинку на экране, отодвинутую клавиатуру, книги, разложенные на столе, раскрытые, лежащие одна на другой.
– Давай помогу, – предложил он, сразу найдя себе занятие и отбросив некомфортное зрелище на задворки сознания.
– Разве это можно было оставить в себе? – Николь приглядывалась к выражению его глаз. Похоже, он не очень её понимал. Она объяснила: – Это работа. Эмоции. Когда тебе плохо, ты лечишься работой, сам ведь так говорил? Вот и я. Это неприятно, лежит внутри меня, ворочается, а перенесёшь на холст и сразу легче. Если тебе неприятно смотреть, можно просто сжечь.
– Нет. Оставь, – отстранённо предложил Джеф, уже явно поглощённый тестом на экране, усевшись на край её постели и придвигая к себе клавиатуру. Нажал пару раз на курсор, чтобы поднять изображение и посмотреть, что там у неё было вначале.
Но объяснил:
– Не смотреть неприятно, а просто сон был плохой.
Николь некоторое время следила, как он проверяет её тест. Сначала просто автоматически исправил пару формул. Потом напечатал ответ, удалив кусок её текста, понемногу явно увлекаясь этим делом.
– Так тебе действительно приснились такие жабы? – Недоверчиво спросила она.
– Действительно, – тревожно сказал он, поворачиваясь к ней и обшаривая глазами с растущим вниманием её лицо. – И синий цвет во сне – к болезни. Побереги себя, пожалуйста, Ники. Я очень беспокоюсь.
Он снова взглянул на этих жаб и Николь подумала, что надо убрать их с глаз долой или повернуть, что ли, чтобы не мозолили мозги.
Она смотрела на него молча, впитывая его тревожность и понимая её. Потом тихо шепнула в слабой попытке утешить:
– Ну, сейчас-то я тут, с тобой!
Джеф вздохнул, обнимая её и отворачиваясь от холста. Отодвинул клавиатуру, сохранив исправления.
Они помолчали.
– От тебя пахнет табаком, – сказала, немного спустя, Николь.
Джеф засмеялся смущённо:
– Да, извини. Боюсь, я снова всерьёз начал курить. Смолю днями без остановки. Не беспокойся, я брошу. Тебе неприятно?
– Наоборот. Вернее, когда курят мне не нравится: тяжело дышать. Но вот так, только напоминание о том, что ты курил, приятно. Запах от тебя такой… Необычный. Даже определения нет, просто нравится. Не бросай до конца, если сумеешь.
– Нравится? – Изумился он. – Странные вкусы. – И засмеялся снова.
Действительно, странно. Для него табачный дым всегда отсутствие чего-то необходимого. Одиночество. Когда ему нужен был отец, в детстве, за закрытой дверью он чувствовал только дым, потому, что открытое окно вытягивало не все туманно-тяжёлые плети. Это острое ощущение лишённости необходимой симпатии так и укоренилось. Потом, конечно, отец бросал свою диссертацию, выходил из самозаточения, но необходимость в нём тогда у Джефа уже пропадала.
– Совсем нет. – Николь закрыла глаза и медленно потёрлась о его щёку лбом вверх-вниз, задевая носом шею. – Очень, знаешь ли стимулирует, даже холодно где-то внутри. Хотя для тебя курить вредно вообще-то.
Они посидели рядом, болтая о всякой ерунде. Потом взялись за тесты. С Джефом делать уроки одно удовольствие: сразу всё стало понятно, просто, ясно и в голове моментально уложились все темы, по которым она тестировалась. Джеф проверил её первый тест, который она уже собиралась отправлять. К её удивлению почти всё было правильно, если не считать её торопливых описок и одного неправильного ответа. Когда они сбросили всё по почте, Николь почувствовала себя свободной птицей на целые сутки. Послезавтра первый экзамен и вместе с ней сдаёт только отличничек Райан, Тамара и Грег, которого она подбила за компанию пойти с ней, чтобы не торчать у монитора под пристальными взглядами на пару с Райаном. Экзамен сдавать было страшно, Николь так и пожаловалась, но Джеф посоветовал, посмеиваясь:
– Подумай об этом завтра.
Иногда, стукнув в дверь, приходила Марина. Забрала куртку Джефа и пустой стакан из-под сока, стоящий на столе, так и не унесённый вечером на кухню. Николь не протестовала, с неохотой открывая Марине дверь и снова усаживаясь на колени Джефа. Она не отодвигалась от Джефа при входе мамы, не смущаясь и не создавая секрета из того, чем они заняты. От этой простой болтовни обоим стало гораздо легче. А может тут работало сознание выполненной работы. Когда над душой не висят несданные тесты становится веселее.
Марина заглянула в третий раз и, не заходя, напомнила, что уже скоро пять часов. И тут же исчезла.
Николь встала и закрыла дверь на ключ. Вернулась к Джефу.
– Бедная мама, сама не знает, куда ей деваться. Я устала от её инспекций.
Джеф не ответил: им теперь ничего не надо было говорить друг другу.
Спокойная радость легла на плечи обоих, погружая в тишину и безвременье. Это спокойствие не нарушало ни их перемешанное дыхание, ни нетерпеливая ласка, ни нежная настойчивость рук. Спокойствие плавало в них, обдавая брызгами смеха. Куда только исчезла мрачность и дурные предчувствия? Джеф, успокоенный, теперь мог дать сам себе отчёт в том, насколько сильно его будоражили, возбуждали все мелочи комнаты Ники. Он забыл здесь обо всём: что пришёл сюда отдать ей ключ, что у ворот стоит "Дьявол", сообщая всему кварталу: Джеф Коган здесь. Осталась одна Николь. Она была красива, желанна и он вдруг осознал, насколько желанен может быть он сам. Это было такое пронзительное прозрение, всеобъемлющая радость, хотя и сбивала немного непривычность обстановки.
Марина считала секунды, когда же вслед за ней выйдет Джеф. И только по прошествии пары минут, она поняла: Ники его не отпустит. "Марина! Ты влипла, как курица в желе! Попробуй ты теперь его выгони!" сказала она себе. Пришлось, скрепя сердце, покопаться в куртке Джефа в поисках ключа. Потом она несколько минут набиралась решимости, поглядывая на часы. Бесполезно. Ждать точно было бесполезно! Вконец обеспокоенная, она послушала тишину у двери Николь и, подумав, вызвала бригаду из автосервиса. Для проведения техосмотра машины. Когда техник забрал у неё ключи от "Дьявола" и уверил её что через сутки машина будет готова, передав ей визитку с адресом, Марина почувствовала облегчение.
