— Старуха, будем выгружаться. Нашли, как говорил Сашко, партаменты.

Отец с матерью принялись за уборку, а Спиридона с Иваном послали поискать соломы.

Низкая луна залила бледно-красным светом хутор и поле. Хлопцы настороженно оглядывались — вокруг было жутко и тихо, как на кладбище. Хотя бы собака залаяла или корова замычала, не говоря уже о человеческом голосе…

— Гляди, гляди! — вдруг прошептал Иван и показал пальцем.

Спиридон повернул голову. В хате, стоявшей неподалеку от молочной, засветились два окна. И так стало легко на душе у ребят, когда они увидели эти светящиеся окна…

Принесенную ребятами солому экономно разостлали на полу, накрыли тряпками. Легли вповалку.

Мать громко вздохнула:

— Нашему Сашуне хотя бы такая постель.

Утром отец пошел к соседям.

— Расспрошу, что здесь и к чему. Да и на хлеб надо зарабатывать. Может, подскажут.

Вернулся немного повеселевший.

— Видно, неплохие люди. Хоть и скрытничают, боятся лишнее слово сказать. Ничего удивительного. Время такое… Сказали, что тут недалеко ферма осталась. Колхозная. Немцы уже прибрали ее к своим рукам и набирают людей для ухода за скотом. Ивана возьму с собой. Мать дома будет. Ну, а Спиридону придется возвращаться к своей старой «прохвессии…». В Торчине, сосед говорит, его Павлом зовут, можно пастухом наняться.

Спиридон вырезал крепкую ореховую палку, сплел из ремня, найденного на хуторе, кнут, прикрепил его к кнутовищу. И пошел в Торчин.

Хата возрожденного кулака Среды, к которому Спиридон пришел наниматься, длинная, потому что вместе с амбаром. Ворота высокие, дощатые, но сквозь щели заглянуть можно. Огромный пес на цепи ходит, мохнатый, страшный. Спиридон не отважился открыть калитку — с таким псом шутки коротки. Постучал кнутовищем. Вскоре звякнул запор и за калиткой показался человек. Приземистый, худой, руки длинные.

— Тебе кого? — спросил он, задравши козлиную обсосанную бородку.

— Хозяина.

— Я хозяин… По всему видно, пасти хочешь? Ладно. Погоди, я загоню в будку Гаврилу, во дворе потолкуем.

Хозяин повел Спиридона к сараю.

— Откуда? Из Яновки, говоришь? Ну, из Яновки так из Яновки. Пионером был?

Спиридон замялся. Среда снисходительно хлопнул его по плечу:

— Вижу, вижу — был. Забудь навсегда об этом. Отвыкай от пионеров и от Советов… Учись покорности, а то не проживешь. Время такое… другой бы тебя за пионеры знаешь что?.. Я сам настрадался при Советах — до нитки обобрали, но мстить не буду. Ну, пошли к коровам.

Сарай немалый, но для трех коров и телки тесноват.

— Вот они, мои красавицы, — то одну, то другую любовно хлопает по спине Среда. — Чуть забрезжит, чтоб был возле коров. Ясно? Они ласку любят, ты не очень кнутом размахивай, я тоже умею кнутом махать. Усвоил?..

И вот опять он, Спиридон, пастух, как при панской Польше. Пологая долина заросла травой, сорняками. Вот это и пастбище.

Молчало поле, молчало небо, молчал ветер…

Медленно тянулись дни. Однообразные, изнурительные. Еще затемно мама поднимала Спиридона с соломенной постели, и он бежал в Торчин. Холодная утренняя роса обжигала ноги, пустой желудок сводило — Спиридон отказывался дома есть, — семья едва перебивалась — у Среды позавтракает. Среда торбу давал ежедневно — кусок хлеба, бутылку молока, немного старого сала, покрытого зеленой плесенью — видно, от Советов в земле прятал. А вот покормить пастуха завтраком постоянно «забывал». Но ни разу не забыл предупредить:

— Смотри мне — узнаю, что доишь коров, — голову оторву…

Домой возвращался тоже затемно.

Мать не могла нахвалиться соседями.

— До чего же приятные люди… Фасоли Вера одолжила… «Когда разбогатеете, отдадите», — говорит. А у самих ничего нет, как и у нас.

Спиридон уже видел соседей. Она маленькая, сухопарая, с остреньким носом. А он, муж ее, чернявый, среднего роста, лицо красивое.

Однажды они встретились с соседом на дубовом пне за хатой. Говорили о погоде, о пастбище. Потом еще один вечер просидели за хатой, еще один, еще… Будто между прочим сосед осторожно расспрашивал парнишку, кто они и откуда приехали. Спиридон так же осторожно отвечал. О себе сосед ни словом не обмолвился…

Но Спиридон понемногу догадывался, кто он. Хотя и говорит по-крестьянски и одет по-крестьянски, но что-то в нем есть некрестьянское: глаза часто щурит, о чем-то думая, много морщинок на лбу, иной раз сложит пальцы, будто ручку держит. Уж не учитель ли?..

…Спиридон в тот вечер рано вернулся домой. По случаю воскресенья хозяин раньше отпустил его. Спиридон поужинал и вышел за хату. Сел на пень, уставился на закат, где солнце тонуло в мягкой белой туче. Где-то там далеко, на западе, пол-Европы надрывается на фабриках и заводах, делает танки, пушки. Против нас…

Сзади раздался шорох. Спиридон обернулся. Сосед. Он поздоровался. Закурил. И тоже стал смотреть на закат. Долго молчал.

— Ну, что нового? — спросил наконец.

Спиридон ловким ударом кнута отсек с колючки розовую головку, она покатилась по земле.

— Плетусь взад-вперед с коровами по долине, как вчера, позавчера. Вот и все новости.

— Да, радости мало…

— А кто теперь радуется? Жизнь нынче — лишь бы день до вечера.

— Ты прав. Нынче многие так живут.

— Был бы в живых Михайло, он бы не сидел сложа руки…

— Это кто — Михайло? — спросил сосед, глядя на Спиридона.

Спиридон опустил голову:

— Мой брат… Его немцы убили…

И неожиданно рассказал обо всем: о клубе, спектаклях, колхозе, как Михайло ушел в военкомат и как его убили… Сосед слушал внимательно, не перебивая. В руках у него погасла цигарка.

— Ну что ж, все ясно, — сказал он, когда Спиридон кончил свой печальный рассказ. — По всему видно, твой брат не сидел бы сложа руки.

— Конечно! Не то что другие… Притаились в своих хатах, как в норах — нас не трогайте, и мы никого не тронем.

— Метко подметил, — сосед кивнул головой. — Ну ладно, на сегодня довольно. И давай условимся: все, о чем мы с тобой ни говорили, между нами. Сам знаешь, что бывает за подобные разговоры!.. Ко мне не заходи. Я сам тебя разыщу, когда понадобишься.

Спиридон кивнул головой. И горячо сказал:

— Честное-пречестное пионерское — никому.

— А теперь давай познакомимся. О том, что ты Спиридон Гнатюк, я знаю. А я — Павел Осипович Каспрук. Бывший учитель…

Он крепко пожал хлопцу руку.

Спиридон теперь нетерпеливо ждал соседа. Старался хоть немного раньше пригнать с пастбища коров. Домой возвращался бегом. Повертится в хате немного — и на пень. Мать заметила его вечерние посиделки, удивленно спросила:

— Ты что высиживаешь во дворе? Лучше бы выспался.

Хитрость Спиридона не прошла для него даром. Среда однажды вечером, не говоря ни слова, надавал ему подзатыльников. Спиридон понуро брел домой, щеки у него пылали, еще больше ныла обиженная душа…

А дома сидит сосед. Спиридон поздоровался и сел, где было потемнее, чтобы никто не видел его щек. «Что же он мне скажет?» — волновался.

Но Павел Осипович даже не взглянул на него. У него дело к отцу. Ботинки принес в ремонт. Отец вертел в руках ботинок, качал головой.

— Ну, Осипович, задал ты мне головоломку. Откуда же мне взять такого материала?

Павел Осипович махнул рукой:

— Да вы, Федор, как-нибудь. На бал я ходить в них не собираюсь, а на поле сойдут.

Как только сосед попрощался и вышел, Спиридон опрометью бросился за ним. Павел Осипович покачал головой:

— Так не годится, хлопче. В хате глаз с меня не сводил. А я думал, что ты более сообразительный… — Помолчав, он сказал: — Ты пасешь недалеко от большака? Приглядывайся, кто по нему ездит и что возит… Проверим, какие у тебя глаза.