Конищук встал.
— Ну, хлопцы, погрелись, поговорили, пора на чугунку…
— А кто у вас командир подрывной группы? — спрашивает Бринский.
— Да, калина-малина, я сам вожу, — почесывает затылок Конищук. — Люблю это дело… Сегодня пойдут Булик, Куц, Лазин. — Последним он называет Сашка.
— Непорядок, — качает головой Бринский.
— Ладно, на этот раз поведу еще сам, а потом назначу Лазина, — неохотно соглашается Конищук.
Спиридон с мольбой поглядел на брата: «Возьми с собой!»
Сашко показывает глазами на Конищука: «Просись у него».
Конищук отрицательно качает головой.
— Нет, Спиридон, у тебя своя прохвессия. В партизанском отряде каждый должен знать свое место и дело…
— Так ведь хочется этих гадов своими руками!..
— За тебя дают фашистам прикурить твои крестники, которых ты привел из луцкого концлагеря. Крепко дают!
— А крестного отца не пускают на диверсию! — под смех партизан сказал Спиридон.
Конищук тоже засмеялся и разрешил.
Спиридон думал, что будут ехать верхом, но нет — Сашко подогнал обыкновенную подводу, запряженную двумя немецкими огромными битюгами, которых вряд ли погонишь бегом…
— Фу, — не удержался он, — лучше уж пешком, чем на этих… волах…
Ему никто не ответил, все были озабочены, готовясь в далекий поход.
Оказалось, на телеге тоже неплохо. Фыркают битюги, жалобно поскрипывают колеса, мимо проплывает темный, хмурый лес. Партизаны тихо разговаривают — вспоминают о прошлом, рассказывают друг другу партизанские истории… И ни единого слова о диверсии…
Для партизан это обычная операция, а для Спиридона все было новым и необыкновенным: и тихие разговоры, и фырканье битюгов, и зловещая тишина безлистого леса, и каждый звук, доносящийся из зарослей.
К железной дороге добрались за полночь, когда Большая Медведица стала рассыпать искристую звездную соль. Спиридона пронизывала нервная дрожь — сейчас он собственными глазами увидит, как партизаны ползком будут пробираться к путям, подкладывать мину, как взлетит подорванный паровоз… А может, и его возьмут ставить мину?
Но Конищук не стал даже слушать просьбу Спиридона, он просто взял и оставил его в густом сосняке вместе с подводой. «Взрыв ты услышишь. На первый раз и этого достаточно». Успокоил…
Спиридону не впервые ждать… Но такого, как сегодня, у него не было. В каких-нибудь трехстах метрах отсюда такие дела творятся, а он томись на телеге, слушай сонный шорох елей, считай насупленные звезды… И он не удержался, спустя час пошел по следам подрывников…
Вот они наконец совсем рядом с ним идут кучкой, едва различимые в темноте. Слышен голос Конищука, уверенный, командирский. Не то что в лагере…
— Партизан Гнатюк, идите влево на пост. Булик — вправо на пост. А мы подремлем немного. Как только услышите состав, немедленно давайте сигнал.
Спиридон обрадовался. Сашко хоть и строгий, но свой.
Как только Сашко залег неподалеку от путей, Спиридон осторожно подполз к нему. Брат вздрогнул от прикосновения, обернулся. Даже в темноте видно, как он нахмурился.
— Не сердись, Сашко. Мне там одному страшновато стало. Мало ли что?.. Это ты ничего не боишься… И тебе не так скучно будет одному.
Сашко почувствовал в словах Спиридона и лесть, и наивную ложь, но не стал его корить, только для порядка проворчал:
— Видали анархиста!.. Ну, лежи, только тихо, чтобы Конищук не услышал. Как придет время поднимать хлопцев, чтобы и духу твоего здесь не было.
Сашко недавно вернулся из Торчина. Уже в который раз он рассказывал Спиридону, как мать соскучилась по нему. А Павел Осипович и Вера Александровна скоро, наверно, переберутся в лес — оставаться на старом месте опасно, гестаповец Фалленшус взял их на заметку.
Спиридон смотрит на похудевшее лицо брата — один нос торчит, и его охватывает нежность. Он прижимается к Сашку головой.
— Ты что? — оборачивается тот. — Дремаешь? Поспи чуток. Я спать не хочу.
Тишина… Тишину время от времени пробивают капли, срывающиеся с деревьев. Спиридон встряхивает головой, поглядывает на брата: «Говорил: „Спать не хочу“, — а сам носом окуней ловит…» Ничего, он, Спиридон, покараулит…
Но на Спиридона незаметно надвинулась ночь, тихая и глубокая. Она прижала его к земле, голова сделалась тяжелой… Бух! Что это? Нет, так не пойдет. Спиридон стал вглядываться в темноту. Это что за кустик? Совсем маленький. Подполз — крапива. А что, если?.. Спиридон лег возле кустика, подпер голову руками. Голова все больше и больше тяжелела, но теперь его это уже не пугало.
Пыхтенье паровоза он услышал после пятой «встречи» с крапивой. Куда девался сон!.. Быстро подполз к Сашку, толкнул его…
— Ложись, — приказал Конищук. — Калина-малина, дадим им прикурить!
В сосняке глотнули из фляжки спирта. За удачную диверсию.
— За упокой фрицев! — весело басил Микола Булик. — Мы же не басурмане, мы же христиане.
Уже когда рассвело, Булик, дремавший на телеге, как все, посмотрел на Спиридона и захохотал.
— Хлопцы, взгляните на нашего курьера! Ты часом не искал мед, пока мы мину подкладывали?
— Это я в крапиву угодил нечаянно, — признался Спиридон.
— С такой бы вывеской да в Маневичи. Вся бы полиция разбежалась.
Спиридон тоже смеется, хоть и ноет лицо. Зато ему весело.
В ТЕМНУЮ ЗИМНЮЮ НОЧЬ
Спиридон стоял у озера и никак не мог оторвать глаз от его сверкающей синеватой равнины. Почти неделю держалась весенняя погода, снег на льду растаял, разлился дрожащей холодной лужей. А вчера вечером вдруг опять подул северный ветерок. Вода на озере покрылась тонким ледком… Если хорошо разогнаться, так по такому льду можно далеко проехать.
Соблазн был так велик, что Спиридон невольно отошел подальше. Не к лицу курьеру партизанской бригады, комсомольцу, вести себя как мальчишке… Вздохнул и пошел к просеке, куда вскоре должна прибыть группа Орлова.
Комсомольцем он стал всего неделю назад. Вспомнилось, как стоял возле яркого костра и лицо его горело не столько от огня, сколько от волнения. Так много хороших слов было сказано о нем, что Спиридону даже неудобно было. А Конищук вручил ему награды — наган и часы. «За военное мужество, смелость и хитрость», — так и сказал… Спиридон невольно пощупал карман. Нет там ни комсомольского билета, ни нагана, ни часов… Только в лагере носит их при себе…
Группу Орлова нужно было переправить на волынское Полесье, к основным силам бригады (отряд Бринского вырос уже в бригаду).
Лейтенанта Орлова фашистские «мессершмитты» сбили в 1941 году неподалеку от Луцка. Попал в плен. Бежал.
Месяца два отхаживала его женщина на неизвестном хуторе. К счастью, хуторок стоял в глухом лесу, немцев и полицаев никто даже не видел… Поправившись, Орлов с помощью хозяйки тети Насти разыскал таких, как сам, беглецов и создал партизанскую группу. Спиридон услышал об этой группе и связал ее с бригадой Бринского. И вот теперь должен был привести группу в бригаду…
На просеке послышался топот. Спиридон выглянул из-за куста. Орловцы. Неодобрительно покачал головой. Партизаны картинно разместились на двух немецких телегах, с автоматами в руках. А сам Орлов не менее картинно сидел возле немецкого станкового пулемета. Форсят партизаны. Здесь, в глуши, они цари и боги. А в тех местах, по которым они будут проезжать, полно немцев и полицаев. Там нужна осторожность…
— Ну, пацан, веди! — крикнул Орлов.
— Может, вы поменьше бы шумели? — попросил Спиридон. — А то попадем с вами в переплет.
— Не паникуй, — махнул рукой Орлов. — Видишь, сколько у нас оружия? Ну-ка, садись, ударим галопом!
Первый железнодорожный переезд проскочили без приключений. Наверно, охрана спряталась в посадках, увидев партизан. Спиридон трясся на телеге и ругал себя. Если Орлов и дальше будет так горячиться, они где-нибудь нарвутся на фашистов. И от отряда ничего не останется. Нет, нужно любой ценой осадить его… Но как?
