Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ситуация такова, товарищ Гнатюк, что наши части немного отошли. Временно, конечно. Внезапное нападение. Подтягиваем силы. Ясно? Ну и сменили позиции. Связь с ними нечеткая… Даю вам направление — идите на Радехов. Там скажут, куда дальше…

Спиридон ничего не понимал. Как это так — отошла Красная Армия? Не может этого быть…

Спиридон проводил Михайла до развилки.

Стали посреди улицы. Михайло начал быстро говорить — чтобы слушался мать с отцом, старался в школе и не вздумал бежать на фронт. Наконец сам почувствовал — не то говорит, совсем не то, другие слова надо бы сказать, какие-то особенные.

И они несколько минут молча смотрели друг на друга. И Спиридону вдруг стало так страшно, что он даже покачнулся. Неужели может так случиться, что Михайло не вернется? И он дрожащим голосом повторил слова, сказанные на прощанье матерью:

— Гляди там не лезь по-глупому под пули…

— Ладно, ладно, — через силу улыбнулся Михайло, порывисто обнял брата и побежал догонять группу.

По дороге оседала густая пыль, взбитая ногами парней.

На душе у Спиридона вдруг стало одиноко и тоскливо. Еще постоял, глядя вслед односельчанам, и побежал домой. А когда местечко осталось позади, только ветер клонил к земле густую рожь, перестал сдерживать слезы, давившие горло.

Дома переполох.

— Тебя где носило? Совести у тебя нет! — Еще никогда Спиридон не видел мать такой сердитой. — Мы уже все ивняки и лозы обшарили!

Спиридон боком подошел к полатям, сел, опустив глаза. Хотел было соврать, что Михайло попросил проводить. Но раздумал: зачем на Михайла напраслину возводить?

И рассказал все, как было. Понял — нагорит ему за это. Отец уже молча снимает ремень…

Выручил Спиридона брат Сашко.

— И нужно же было мне уехать в Перемиль! — корил он себя. — Пошел бы с Михайлом… А теперь и повестки нет, и председатель сельсовета не пускает. Уехать самовольно, что ли?

Отец уже встал, но смотрел не на Спиридона, а на Сашка:

— Хотел малого пороть, но придется, видно, большого драть… Сказано — пока что сиди в Зеленом и помалкивай. Председателю сельсовета виднее, чем тебе…

— Да ну вас! — Сашко махнул рукой — и ходу из хаты. От порога бросил: — Я в сельсовет.

Мать, всхлипывая, стала подметать пол. Она всегда, когда взволнована, хватает веник. А отец сел на табуретку, взял из кучи обуви ботинок. Смотрел на него и не видел, что тыкает шилом не туда…

Спиридон тоже вышел из хаты.

Как неприкаянный шатался по огороду, зачем-то вырезал палку. На душе делалось все тяжелее и тяжелее…

Садилось солнце, обагряя стены хат. Пролетели три тяжелых немецких бомбовоза, вокруг них носились юркие истребители. Бомбовозы басом предупреждали: везу-у, везу-у…

Во двор через плетень заглянула соседка. Увидев Спиридона, протараторила:

— Передай своим, там, говорят, Гуцов Андрей вернулся.

Они бежали к Гуцам — мать, отец, Спиридон, Иван, жена Михайла, — не разбирая дороги.

Андрей, который вместе с добровольцами села, во главе с Михайлой Гнатюком, совсем недавно отправился на фронт, сидел на табуретке посреди двора и жадно курил. Вторая рука его была перевязана куском простыни. Сквозь повязку проступило кровавое пятно. Говорил он медленно, тяжело, будто выталкивал из себя прилипшие где-то в горле свинцовые слова. А вокруг него безмолвно замерли отцы и матери парней, ушедших с Михайлой.

— Так вот идем мы. Толкуем о том, о сем. Оглядываемся по сторонам. Глядим, едет кто-то навстречу на подводе. Пригляделись — Савка Розак. «Вы откуда едете? — спрашиваем. — Наших не видели?» Смотрит на нас волком. «С ярмарки, — отвечает. — И ваших видел. Через лес бегут в Расею, как зайцы». Мы к нему: «Молчи, гадина! Люди воюют, а ты по ярмаркам разъезжаешь да еще слухи всякие распространяешь…»

Огрел он лошадей, только полоса за ним легла… Миновали мы этот лес, входим в другой, сосновый. Честим Савку — эхо в лесу стоит… Сели передохнуть… Вдруг: «Хальт». Оглядываемся — немцы. Соскакивают с Савкиной подводы. Мы врассыпную. А они открыли стрельбу. Бегу, задыхаюсь. В руку как долбанет! Я покатился в какую-то яму. Лежу ни живой, ни мертвый. Слышу, немцы идут, галдят по-своему. Один из них говорит Савке по-нашему: «Сколько их был?» «Десять человек, господин офицер» — это Савка. Опять слышу — немец: «Девят ест, а где десят?» — Андрей бросил цигарку, красный глазок сверкнул в траве. И все, кто стоял, почему-то посмотрели на этот глазок. А Андрей никак не мог вымолвить страшные слова… — «Да где-нибудь околел в кустах, как и эти», — отвечает ему Савка…

— Где это приблизительно? — глухо спросил у Андрея отец Спиридона.

Андрей рассказал. Отец, ступая одеревеневшими ногами, вышел со двора.

А Спиридон сорвался с места и побежал куда глаза глядят…

Опомнился на старом орехе, росшем в конце огорода. К нему сквозь лапчатую душистую листву заглядывала щекастая луна. Но Спиридон плохо ее видел из-за слез.

Все будет — этот орех будет мягко шелестеть листвой, луна будет всплывать в небе, серебрить потемневшие в ночи сады, — а Михайла не будет… Никогда… Не будет его серых глаз, бодрого голоса, сильных рук.

И вдруг все тело Спиридона затряслось от ярости. Задыхаясь, он закричал в темноту:

— Гады… проклятые… паразиты!.. Я вас… всех… всех… убью!..

Под орехом послышались чьи-то торопливые шаги. И голос Сашка. Спиридон с трудом узнал голос брата, до того он изменился. Говорит, а сам как будто при каждом слове грушу-дичок глотает.

— Слезай… Пошли домой. Надо… быть возле… матери.

Спиридон слез. Сашко взял его на руки, как маленького, и понес. Под сапогами хрупали огуречные плети. И вдруг Сашко заплакал. Плакал он по-мальчишечьи горько, безутешно, глубоко и тонко всхлипывая… Спиридон гладил его по взъерошенным волосам и растерянно шептал:

— Не надо, слышишь, не надо…

Возле хаты Сашко порывисто поставил Спиридона на землю, некоторое время стоял неподвижно, смотрел на луну. Потом вытер лицо рукавом сорочки.

— Пошли. Я уже был у того… гада, Савки… — голос у Сашка стал низким, напряженным. — Нет… Прячется где-то… Все равно не спрячешься! — он потряс кулаком в темноте. — Под землей найду и раздавлю, как червяка!..

Ночь проглотила его слова.

«ГДЕ ТВОЙ СЫН?»

На третий день грохот подкатился к селу. По улице проскочила подвода, к ней была приторочена маленькая пушка. Красноармейцы полосовали кнутами запыхавшихся лошадей и оглядывались назад. Спиридон, стоявший у ворот, проводил подводу долгим тоскливым взглядом. Вдруг он даже присел от неожиданности. Из своего двора в конце улицы торопливо вышел Савка («Откуда он взялся? Неужели дома, гад, прятался?»). На вытянутых руках он держал вышитый рушник. На нем лежал белый каравай. И откуда он такой откопал? Большой, с подрумяненной коркой… Немцы были еще далеко, а Савка уже сгибался в поклоне и так, согнутый, семенил по улице с непокрытой головой.

Спиридон метнулся, чтобы догнать Савку, выбить у него из рук каравай, но тут же вспомнил, что Сашко поехал на хутор с председателем сельсовета. «Они могут не заметить, что немцы уже близко, и попадутся… Надо предупредить».

Сашка и председателя сельсовета Спиридон встретил на полпути от хутора до села. Они сидели на телеге, груженной мешками с зерном — собирали для фронта, — и, понукая коротконогую лошадку, встревоженно поглядывали на запад.

— Сашко! — еще издали закричал Спиридон. — Они уже под селом! Савка вышел с хлебом и солью!

— Что? — Сашко вскочил с телеги и побежал навстречу брату. — С хлебом и солью? Ух, подлец! Я ему сейчас…

Сашко бежал не оборачиваясь. Спиридон на ходу оглянулся: председатель, бросив подводу, бежал вслед. Догнал Сашка, схватил его за ворот.

— Ты что? — закричал сердито. — Смерти захотел? Быстрее в лес!

Сашко так рванулся — ворот остался в руках председателя. Шустрый Спиридон едва поспевал за братом.

Они вбежали во двор, когда облако пыли заволокло село. Сашко кинулся в хату и через мгновенье выскочил с наганом в руке… За ним выбежал отец. Схватил Сашка обеими руками за бока. Сашко резко дернулся, но не вырвался. Мотнул головой, побелевшими от гнева глазами посмотрел на отца. Ни один мускул не дрогнул на лице отца. Привычным, ровным голосом он сказал:

2
{"b":"651702","o":1}