Кто пропадает вечерами в репетиционной? Лена. Кто зубрит учебники после отбоя? Лена. Кто сидит на диете, боясь испортить фигуру? Лена. Кавырялочка, дроби, упадания и припадания, «веревочка», флик-фляк, шпагат и одновременно совсем уж непонятные французские термины… Лена потела, сцепляла зубы от напряжения, усердия и боли, краснела и бледнела, но снова и снова шла в класс. Из интернета она выпускалась солисткой и лауреатом нескольких Всесоюзных фестивалей.

«Дочь, помни! С первого раза получается не все. Но труд и терпение могут победить все», – напутствовала мудрая мама Лену, провожая её поступать в сто лицу. Бойкую «казачку», которая посмела заявить комиссии «Как закончен набор? Вы еще меня не посмотрели», приняли с первого раза. И снова были бесконечные репетиции, исправление южного говора и чтение по ночам, теперь уже классической и современной литературы. Любовь к книгам занимала почетное второе место среди Леночкиных «страстей». А их всего-то было две. Но на пятом курсе появилась третья.

Был май. Теплый, даже жаркий. Стройная Лена в белом платье в мелкие бледно-голубые цветочки репетировала с однокурсницами прямо на бульваре. Они пританцовывали, хохотали, что-то бурно обсуждая. И вдруг Лена обернулась. «Поворачиваюсь назад, а на скамейке напротив, так немного по диагонали, сидит парень. Красивый такой. Высокий. Модный. Сидит, смотрит по сторонам, как-будто ждет кого-то. Для меня в эту минуту, даже секунду, наступила полная тишина. Вот я обернулась, и все исчезло, весь мир вокруг. Белый лист. Я пересекла аллею, подошла к нему и спросила: «Есть ручка?». Зачем ручка? Почему ручка? Вот первое, что взбрело в голову, то и спросила» – так рассказывала Смирнитская эту историю журналистам. Тогда она взяла ручку, и поскольку надо было как-то оправдать вопрос, попросила еще и листок бумаги. Бумаги у парня не нашлось, он дал ей спичечный коробок. На нем Лена написала дату и название ДК, где на днях был запланирован концерт их коллектива. Он пришел.

Три года Смирнитская и Ермаков прожили вместе. Родился Егор. А потом все закончилось. «Я проснулась однажды утром. Лежу одна в постеле и понимаю, что так больше жить не хочу», – объясняла Егору мать. Ермакова-старшего с головой захлестнула веселая жизнь творческой молодежи. Он не ночевал дома, пропадал на несколько суток или приходил под утро пьяный. Мог уйти в гости, а на следующий день позвонить, например, из Одессы. Такой образ жизни плохо сочетался с семьей. Да и Елена не была той женой, которая бы годами терпела, а потом написала бы мемуары о гениальности супруга. Она развелась и вступила в брак до гробовой доски – вышла замуж за работу. Конечно, в её жизни случались поклонники, и красивые, и статусные, и богатые, и заграничные. Но никто не мог превзойти танец.

Для Егорушки из Краснодара выписали бабушку. Стали они жить втроем, счастья и добра наживать. Мальчик рос окруженный любовью и заботой двух прекрасных женщин. Несмотря на вечную мамину занятость, Егор никогда не смел её упрекать или обвинять. Отец в его детской жизни появлялся нечасто. Он больше был голосом в телефонной трубке с репликами «учись хорошо», «слушай маму и бабушку», «читай книги», неосязаемой абстрактной фигурой, передающей реальные осязаемые подарки.

Смирнитская, как локомотив, мчала вперед, вдохновленная любовью сына. «В моей жизни два любимых мужчины – танец и сын», – говорила она. В 23 года она стала не только совершенно независимой женщиной, но и превратилась из Лены в Елену Анатольевну, создав профессиональный девичий коллектив народного танца. Первые пять-семь лет она совмещала должность худрука с должностью танцора. Егор любил каникулы, когда они с бабушкой сопровождали маму на гастроли. Ему очень нравилось, что мама «самая главная». Он смотрел на неё завороженно, как умеют смотреть только дети, видя в матери сосредоточение всего лучшего и прекрасного на земле.

Как мы уже говорили, Елена Анатольевна никогда не повышала голос, но её слушали все, от костюмерш до осветителей, от танцоров до чиновников. «Вам что не страшно?» – спросил Смирнитскую как-то один деятель. «Страх? Это что за движение? Я такого не знаю», – спокойно ответила она. Егор никогда не видел маму плачущей, разве что, немного расстроенной или встревоженной. Видел уставшей, часто. «У тебя глаза спят» – говорил маленький сын матери в такие моменты. «Нет, не спят, – шуточно отвечала мать. – Это они думают.». «Мама так устает, – думал мальчик Егор, – нельзя её расстраивать. И бабулю тревожить нельзя. Она же у нас возрастная». Он, конечно, как и всякий мальчишка, попадал в передряги, но не нарушал школьной дисциплины и учился хорошо. С детства его приучали к мысли, что он мужчина, за которым стоят две женщины, нуждающиеся в защите и опоре.

К моменту нашего знакомства Елене Анатольевна имела полувековой жизненный опыт. К этому возрасту многие женщины уже нянчат внуков. Но назвать её бабушкой, язык бы не повернулся. Как в такое поверить, когда она прыгает жете или делает гранд батман? Как поверить в цифру в паспорте, когда она выходит на паркет теле-шоу и зал замирает от восхищения? Для вечного двигателя возраст – условность.

– Ты стала такой важной дамой, – сказал Марк, отпивая кофе из картонного стакана, в которых обычно подают напитки на вынос. – Тебя фиг поймаешь.

Он и Варя сидели на скамейке в сквере недалеко от университета. Двое друзей встретились только благодаря «окну» между парами. Во второй половине марта солнце наконец-то начало не только светить, но и греть. Варя, держа в руках стакан с кофе, сидела с закрытыми глазами, подставив лицо солнечным лучам. Где-то щебетала птица. Деревья, еще не одетые в зелень, неловко жались друг другу ветвями.

– Не бурчи, Звонарёв, – сказала Варвара, открыв глаза и делая глоток кофе.

– Я уже не помню, когда последний раз тебя видел!

– Вот она я! – с сарказмом ответила Варя – Лицезрей.

– Ха-ха, – обозлился Звонарёв. – Что нового?

– Все как обычно. Работа – дом. Дом – работа.

– Конечно, для нас же кино теперь обычное дело – иронизировал Марк.

– Не поверишь, но это тоже работа. Хотя, надо признать, невероятно интересная.

– Иванова, слушай, а возьми меня на съемочную площадку.

Варвара вопросительно посмотрела на Марка, вскинув брови вверх.

– Пожалуйста, Иванова, – Марк постарался придать лицо самое добродушное и милое выражение. – Мне так интересно.

– А я то думала он соскучился…

– Ну, Варюха!

– Ладно. Завтра снимаем снова на натуре. Думаю, можно будет тебя взять. Но! Ты не будешь никуда лезть, никому надоедать и, вообще, будешь тише травы, ниже воды.

– Не вопрос.

«Так я и поверила», – со скепсисом подумала Иванова.

– И еще. Раз уж ты хочешь со мной, то ты за мной и заедешь. Я отменю машину.

– Да, без проблем, – ответил цветущий Звонарёв.

– Это рано – пыталась насторожить его Варя.

– Буду, как штык.

– Заедешь за мной в шесть. Поедем в область.

– Во сколько?!

– Нет, если ты не хочешь…

– В шесть значит в шесть, – отрезал печально Марк.

На следующее утро, опоздав на двадцать минут, он забрал Варю из дома. Выходя из подъезда, Варя оценила внешний вид друга и сказала: «Ты уверен, что оделся по погоде и обстоятельствам?». «Вполне», – ответил Марк. Варя скептически хмыкнула. Сама она была экипирована по полной программе: пуховик, свитер, джинсы и ботинки на плоской подошве, обутые на теплые носки. Марк же выглядел, как человек, у которого путь по улице занимает не большее расстояние, чем необходимо, чтобы дойти от машины до магазина или дома. Короткая черная кожаная куртка, водолазка, джинсы и высокие кожаные черные кеды. Весь look, как сейчас говорят «продвинутые» товарищи, от «Boss».

В рассветном тумане они выехали из города. И Марк сразу утопил педаль газа, чтобы наверстать опоздание. Борясь с сонливостью, он по дороге к Варе взял в круглосуточном «Макдоналдс» 8 стаканов кофе, не забыв о друге: половину себе – двойной эспрессо, половину Варе – капучино.