Ева появлялась лишь дважды, но так и не подходила ко мне. Остановившись в нескольких ярдах, она приседала на корточки и смотрела на меня. Потом разворачивалась и уходила. Жуткий характер.

Как бы там ни было, скучать по Еве стало некогда. НАСА составило для меня очень плотный распорядок дня. И, да, я впервые почувствовал себя практически рок-звездой. Ребята из Управления хотели получать отчёт по каждому моему шагу. И они получали его… с той лишь оговоркой, что кое о ком я по-прежнему предпочитал умалчивать.

…

— Что это?

Вздрогнув, я оглянулся и увидел перед собой шлем Льюис, неожиданно подкравшийся на ногах Евы.

— Привет, Ева. Это бур. А ты забыла поздороваться.

— Бу-у-ур, — протянула Ева, сладко растягивая гласные. — Да, привет. А можно мне попробовать?

— Держи. Справишься?

— Что надо делать?

И я показал линию, обозначенную маркером. Удивительно, но обыкновенные чернила не испарились в марсианской атмосфере.

— Зачем ты это делаешь?

— Чтобы отправиться к МВА, который выведет меня на орбиту.

— М-м-м. Я могла бы помочь.

— Чем?

— Могу поработать буром вместе с тобой.

— Ты сначала попробуй.

…

Стоит ли уточнять, что сверлить Еве понравилось необыкновенно. Гораздо больше, чем обниматься со мной или заниматься каким-нибудь другими, более или менее женскими делами. Конечно, я не позволил ей безраздельно владеть инструментом — таки я мужчина, но разбавить однообразную деятельность созерцанием Евы было приятно. Она восседала на крыше марсохода, как Апачи верхом на своём скоростном мустанге. Ветер запускал свои длинные пальцы в её волосы, лаская. И не хватало только орлиного пера. Нет, если уж честно, мне не хватало совершенно другого, но не будем о грустном.

Я ожидал, что сверление вскоре ей надоест, но что-то от нашего «глупого и агрессивного» вида в Еве всё-таки осталось. С видимым удовольствием она курочила мой марсоход. А после предавалась беседам в модуле.

— Останешься со мной сегодня? — я не мог не воспользоваться случаем.

— Да.

Мы работали до самого заката. Пока лучи заходящего солнца не подкинули мне замечательную идею. В свете уходящего светила силуэт Евы был прекрасен. Она работала без шлема. Поэтому я не мог просить разрешения. И не хотел.

У меня было много камер для наружных съёмок. И я воспользовался одной из них, чтобы сделать несколько снимков, а потом, под покровом ночи, перекачать их в свой ноутбук.

Я понимал, что никогда и никому не смогу показать эти фотографии, но признаться, они были нужны мне самому.

СОЛ 196. ЗАПИСЬ В ЛИЧНОМ НОУТБУКЕ МАРКА УОТНИ

Такой лажи я не допускал со времён запомнившегося 37-го сола. Сейчас глубокий вечер, и Ева давно свернулась калачиком в кровати Йоханссен. Она утешала меня, как могла, когда я рассказал о том, что я оконченный неудачник, что обе мои руки растут из задницы. А ещё они обе левые и растут оттуда не тем концом.

Осознавая, что я сказал «юмор», Ева было рассмеялась, но увидев в моих глазах что-то понятное только ей, осеклась. Но всё равно я получил гораздо больше, чем НАСА, которым пришлось довольствоваться сообщением: «ВСЁ ОК. СЛОМАЛ ПАТФАЙНДЕР» — на морзянке из камней, а именно долгие объятья и тычок каменным локтем, когда прикоснулся к её щеке губами, но, чёрт, я бы предпочел «Патфайндер». Признаюсь в страшном: инструкции инженеров с Земли были достаточно толковыми. Теперь же мне вновь придётся импровизировать самому. Не могу пожаловаться, что доселе выходило плохо, ведь я до сих пор жив, но доходить до всего своими мозгами здорово поднадоело.

Ладно. Вру. Я бы смирился с потерей связи, если бы Ева меня поцеловала.

СОЛ 197. ЗАПИСЬ В ЛИЧНОМ НОУТБУКЕ МАРКА УОТНИ

Проснулся я от привычной боли в спине. А ещё от того, что палец Евы выводил на моей щеке замысловатые узоры.

— Привет, что ты делаешь? — моё лицо растянула такая улыбка, что челюсть едва не треснула.

— Пытаюсь понять, что вы, люди, находите в прикосновениях.

К такому повороту событий я был совершенно не готов, как, впрочем, и к любому на этой планете (оказывается). И снова пришлось импровизировать. С той лишь оговоркой, что на сей раз это стало делом приятным.

— Вообще-то от прикосновений должно быть приятно не тебе. Удовольс… (Ева почему-то не очень любила это слово) приятные ощущения от прикосновений получает тот, кого трогают. Конечно, с той оговоркой, что ему нравится тот, кто его трогает, и как он трогает.

— Тебе приятно? — спросила Ева, практически проткнув мою щёку пальцем. Очевидно, она очень старалась преуспеть в эксперименте. И хотя мотивов я не ведал, но обижать не хотел.

— Это не совсем так делается.

— А как?

— Можно я покажу на тебе?

Ева кивнула, поднялась на ноги и замерла в ожидании. Мне тоже пришлось подняться.

Я не поэт и плохо умею описывать подобные сцены, но в утреннем освещении, тёплом и золотистом, Ева казалась мне украшением с торта, глазурованным карамелью, блестящей на солнце. Она стояла в полосе света, проникающего из окна, и щурилась от солнца… а может, и по другой причине, но я сделал шаг.

Мне очень хотелось зарыться в её волосы лицом, обнять её тысячей рук, чтобы не упустить ни единого участка её кожи, чтобы оценить каждый изгиб, каждую выпуклость её тела. Но я не знал, как воспримет она подобные действия, даже разрешив себя потрогать, поэтому я приблизился ещё на шаг, поймал её лицо в ладони и едва уловимо коснулся губами высокого смуглого лба.

Ева дёрнулась, мелко задрожала, но глаз не разомкнула. Её ресницы трепетали, и руки, реактивно легшие было на мою талию, скользнули к груди.

Я целовал её лоб, виски, подбородок и оголённую до яремной впадинки шею. Она молчала, но руки говорили лучше, чем язык. Пальцы, стиснувшие мой затылок, и тихий полувсхлип, сорвавшийся с её губ, призывали к более активным действиям.

Чёрт! Если бы я знал, как она расстёгивает свой дурацкий костюм. Пару раз я дёрнул тот самый рукав, с которым колдовала Ева, прежде чем отправиться в душ. Я даже открыл глаза в намерении попросить об этом.

Но не смог.

Было в ней что-то настолько невинное, когда она замерла, отстранилась и тяжело, часто вдыхая, попросила:

— Можно мне попробовать тебя поцеловать?

Черт возьми, зачем она только спросила…

Я не могу сравнить это ни с чем земным, кроме рождественского утра. Той самой первой ириски, которая оказывается во рту, когда ты вскочил с постели и, топая на весь дом, влетел в гостиную, под ёлку, начал срывать обёртку с подарков.

С той лишь разницей, что марсианское Рождество подарков не сулило. Мужское боролось во мне тигром, и я снова атаковал костюм Евы. Она же, совершенно не думая и не представляя, чего я хочу, продолжала ласкать мои губы, шею так, как только что делал я.

Сраная срань. Срань. Дерьмо!

Возможно мы целовались несколько часов. Не важно. По некоторым причинам скорых свиданий с НАСА у меня не намечалось. Быть может, она и позволила прикасаться к себе через костюм, не понимая, что лучше его снять. Но просить я не смел. Было в этом моменте что-то важное, чистое, тёплое и светлое.

Но оказаться голым и раздеть её всё равно было бы приятно.

— Мне нужен бур, — встряхнулась Ева, разорвав очередной поцелуй.

Судя по тому, что мои губы едва шевелились, он был, пожалуй, стотысячным по счёту.

— Что, прости? — несколько растерялся я.

— Пора сверлить. У тебя есть план. Ты должен ему следовать.

Ева отпрянула от меня. Резкими движениями она несколько раз провела по бёдрам и откинула назад гладкий шёлк волос. Честное слово, мне стоило огромных усилий, чтобы не сграбастать её в охапку…

Ладно. Преувеличиваю. С точки зрения силы, сграбастать её у меня не было ни единого шанса.

…

Впервые мы работали молча. Ева наотрез отказалась от шлема Льюис и снова старалась избегать «тактильного» контакта. Я же старался как мог и, проходя мимо, обязательно задевал её. И плевать, что при этом совершенно ничего не чувствовал. Чувственная сторона и скафандр для ВКД вообще вещи мало совместимые, но я видел, как от этих прикосновений Ева вздрагивает, так же, как в модуле.