Да, и я набрался храбрости, заглянул в гроб.

Спокойное лицо, в обрамлении пережжённых перекисью волос. Никки упрямо перекрашивалась и отращивала волосы до середины спины с тех самых пор, как я сказал, что тёмный цвет и короткая стрижка ей очень к лицу, но с такой причёской она похожа на Марию.

Я упомянул об этом всего лишь раз в минуту слабости, когда в номере дешёвого танжерского отеля она перекрасила волосы и остригла их почти под корень. Я очень хотел, чтобы тогда она поняла смысл сказанного и осталась со мной, но Никки села в автобус… С другой стороны я никогда не признавался, что на Марию она была похожа, не только когда красила волосы. Женщины почему-то терпеть не могут подобных сравнений, а для меня это казалось единственным приемлемым способом сказать о своей привязанности. И о том, что я любил её — Марию и её — Никки.

Я планировал, что моё бесцельное шатание по берегу рано или поздно приведёт меня к дому, но неожиданно оказался посреди чёртового рынка. Обоняние раздразнил крепкий запах кофе, и я решил взять порцию, просто для того, чтобы хоть немного протрезветь.

— Доброе утро. Чёрный с сахаром, пожалуйста, — попросил я продавщицу, машинально извиняясь перед человеком, которого задел плечом, продвигаясь к лавке со сладостями.

— Ничего, пустяки — резанул ухо знакомый, слишком знакомый голос.

Короче молнии вспышки, но гораздо дольше вечности взгляд через плечо… из рук русоволосой женщины упал задетый мною пакет — замедленные кадры из дешёвого фильма. И я моментально забыл о мозаике, Океане и чашке чёрного кофе, чёрт, я даже имя своё позабыл.

Зелёные мячи рассыпавшихся яблок у её ног, и она уже наклонилась, чтобы собрать. А я… замер и не мог дышать. Слёзы, подступившие к глазам, не давали увидеть, удостовериться, чёрт возьми, понять.

Она складывала яблоки обратно в пакет, когда какой-то парень бросился ей на помощь, но и Бог, и всё население преисподней — свидетели, что она только моя. Мгновенно протрезвев, я кинулся с застывшим на губах именем…

— Мари-и-и-и-я…

Она, однако, то ли не услышала, то ли не поняла и даже не подняла на меня взгляда. Всё её внимание оставалось сосредоточенным на чёртовых яблоках, а моё — на коротком, толстом, лососевого цвета шраме у её виска. Кажется, она нарочно маскировала его под затейливой причёской, но наклонившись, не ощущала, что он становится более чем заметным.

Я потерялся в моменте, и всё, что только мог, — автоматически помогать ей складывать яблоки обратно в пакет. Кажется, их миллионы. А мы вдвоём…

— Мария… — едва слышно позвал я ещё раз, но она не отозвалась.

И только когда последнее яблоко осталось на мостовой, оно оказалось меж наших пальцев. Я едва-едва коснулся рук моего фантома. У призраков не бывает тёплых пальцев. Они не умеют говорить:

— О-ох, — впервые выдохнула женщина, и я без сомнений узнал её голос. И мог бы даже из тысяч похожих.

— Извини… те… — пробормотал я, отдавая яблоко.

— Не страшно, — ответила она, одарив меня беглым взглядом, в котором я не уловил и тени узнавания. Подобное невозможно сыграть. Такими глазами смотрят только тогда, когда видят впервые в жизни.

— Извините, — как болван повторил я, поднимаясь вслед за ней. — Могу ли я помочь донести ваши покупки?

Мария (я не верю в совпадения и буду называть её так, пока не пойму, что к чему) окинула меня взглядом, наполненным сомнением, но, покосившись на болтающиеся у бёдер тяжёлые сумки, утвердительно кивнула:

— Идти далековато, но на такси не добраться, — предупредила она. — Следует спуститься к реке. Там ходит паром.

— Хорошо, мне нетрудно, — выдавил улыбку я, сожалея, что вид мой, наверное, напоминал о бродягах, а запах алкоголя пропитал, пожалуй, насквозь. — Я — Джейсон.

Представившись, я снова посмотрел на реакцию Марии, в лице которой не дрогнул ни один мускул.

— Хорошо, Джейсон, — молвила она, передавая мне покупки.

— А ты? Как зовут тебя? — спросил я, когда мы миновали торговые ряды и вышли на широкую, сонную, залитую солнцем улицу, неосознанно переходя на «ты».

— Нила. Нила Ачария, — ответила Мария, не сфальшивив ни в одном звуке…

В полной тишине мы добрели до парома. Я искоса посматривал на Марию, которая, казалось, потеряла ко мне всякий интерес. Она молчала, думая о чём-то своём, и я тоже не решался нарушить затянувшейся паузы.

У понтона Мария протянула руки, чтобы забрать свои сумки. Она стояла близко-близко и улыбалась:

— Ну, спасибо, Джейсон. Дальше я сама.

— Я… я могу помочь… То есть… я хочу помочь… и проводить тебя прямо до дома. Сумки слишком тяжёлые… для тебя, — нашёл оправдание я.

— Ничего, я привыкла. У нас большая семья и престарелая мать. На рынок я всегда выхожу одна.

Я не мог придумать причину, чтобы задержать, а у Марии не было повода остаться. Солнечные лучи ласково очерчивали её силуэт, и от них у меня щипало в носу, слезились глаза. Но я не мог отпустить её просто так, а потому импровизировал как мог.

— Скажи, Мар… Нила, не сдаётся ли в вашем доме комната? Я здесь проездом на несколько недель или около того, но не могу подобрать жильё.

— Турист? — улыбнулась Мария, глядя больше недоверчиво, но с любопытством. И это обстоятельство так напоминало ту её, знакомую мне в прошлом, что я едва сдерживал слёзы.

— Да, что-то вроде туриста, — наконец выдавил я. — Так что? Ты можешь помочь с жильём?

На секунду по лицу Марии пробежала тень, и солнце вмиг спряталось за тучи. Тяжёлые мысли липкими пальцами тронули воспалённые извилины. И я подумал, что много лет прошло, что под словом «семья» она может подразумевать и мужа… но незнакомая морщинка между её бровей разгладилась и улыбка тронула резко очерченные губы:

— Могу помочь. Вот только вряд ли тебе придётся по душе наш дом. Он небольшой, небогатый, да к тому же расположен далеко от воды. Квартал спокойный, но не слишком живописный.

— Я ищу уединения, — торопливо, пока она не передумала, отозвался я.

— Тогда покажу. Если мама не будет возражать, у нас освободилась одна из комнат, — на слове «освободилась» голос Марии дрогнул и будто провалился, но сердце моё переполнилось ликованием. Я прижал сумки в груди, следуя за ней.

…

Паром чадил и вонял горелым дизелем. Он был так переполнен, что казалось, вот-вот перевернётся. Мы с Марией оказались прижаты к одному из бортов, так, что её рука слегка касалась моей. И я не мог отвести от неё взора: тёплый ветер беспокоил отросшие до лопаток волосы, русые, как набирающая спелость рожь. Я чуть было не ляпнул, что ей так гораздо лучше, чем быть рыжей, как раньше, но вовремя осёкся. Внимание Марии больше занимали лёгкие волны за бортом, чем моя персона. Она даже искоса не разглядывала меня.

Она, бесспорно, стала какой-то другой. Утратившей знакомую палитру красок и ароматов. Теперь от неё пахло кухней и уютом. Казалось, она поправилась килограммов на пять-семь, но так, клянусь, было даже лучше.

Её розовый рот был приоткрыт, и обстоятельство выдавало запущенный мыслительный процесс. Я понимал это, а значит, кое-что от прежней Марии всё-таки было. Но всё это не объясняло, как она осталась жива и почему меня не узнаёт. Оставив её под водой, мог поклясться, что её сердце не билось.

Когда паром причалил к маленькой пристани, солнце стояло уже высоко-высоко, становилось всё жарче. Мария решительно потянула один из пакетов на себя, предлагая:

— Я помогу. Это всё же очень тяжело.

— Как ты таскаешь их одна? — удивился я.

— Все на работе, — пожала плечами Мария. — Дома только я и мама, которая почти не встаёт на ноги. С тех пор, как умер отец, кажется, ей незачем стало ходить…

…

Дом действительно оказался крошечным и каким-то пряничным на вид, облитым солнечной глазурью. Небольшой садик, цветущий и ухоженный, выдавал, что люди здесь живут трудолюбивые.

— Ну, вот мы и пришли, — потупила взгляд Мария. — Не слишком роскошно, но я тебя предупреждала.

— Это как раз то, что нужно, — заверил её я, — но если правильно понимаю, тебе нужно заручиться согласием?