— Мовет-выть-в-квовать, — прошепелявила я сквозь поцелуй, понимая, что тело вновь покроется синяками и ссадинами. Но тут же осознала, что вопрос был задан чисто риторический. Джейсон уже мерно двигался во мне. Несколько медленных глубоких толчков, и вдруг он замер, чуть приподнявшись на руках.

Он смотрел несколько мгновений, а потом бережно убрал разметавшиеся пряди волос с моего лба, покрыл лицо нежными печатями поцелуев, едва касаясь губами, возвращаясь к своему французскому:

— L’esprit cherche et c’est le couer qui trove. (Разум ищет, и только сердце находит — фр., Ж. Санд).

И я совершенно не против подобного расклада, хотя никогда не разделяла взглядов Жоржа Санда… но в этот момент Джейсон начал двигаться вновь. И чувства, и материя вновь казались мне абсурдом, затянувшимся полуденным сном. Ведь такие парни как Джейсон Борн никогда не обращали на меня внимания.

…

Позже, когда он раскладывал по тарелкам остывшую яичницу, нарезал на дольки уцелевшие яблоки, вынимая из них серединки одним точным движением, а по кухне разносился такой восхитительный аромат свежесваренного кофе, мне казалось, что можно сойти с ума только от совершенства момента. За окном небо целовал Океан, а в моей руке снова задерживались пальцы дорогого сердцу человека. Блуждая по ладони, они повторяли линию жизни — дороги, которую, надеюсь, мы пройдём вместе.

— Ты какая-то странная в последнее время. Неделю.

— Почему? — вздрогнула я. Неожиданный вопрос ножом вспорол солнечное покрывало овладевшей мной неги.

— Подолгу остаёшься одна, гуляешь тоже в одиночестве, ты совсем перестала задавать вопросы. Это на тебя не похоже.

— А? Что?

— Вот и сейчас, рассеянная, ты совсем не хочешь меня слушать.

— Всё потому, что я люблю тебя. И это кажется мне ответом на любой из вопросов, — голос мой дрожал, но Джейсон сделал вид, что не замечает этого. Закончив было сервировать стол, он замер, крепко сжав в кулаке вилку. И я поняла, что говорить о чувствах не следовало. Во всяком случае сейчас. Он всегда болезненно реагировал на словесные определения, противопоставляя собственные аргументы, казавшиеся ему важными.

— У тебя не будет ни дома, ни друзей, ни детей. Всё, что ждёт нас впереди, — бесконечная, безымянная дорога, полная опасностей. И ты прекрасно понимаешь, что когда-нибудь наступит тот день, когда мы погибнем. И хорошо, если нас убьют одновременно, ведь если умру я, некому будет защитить тебя. Эта мысль сводит меня с ума.

— Мы действительно давно не выбирались погулять. Так, чтобы вдвоём, — я всегда избегала подобных разговоров. Неловко. — Может быть, сходим в кино?

— У тебя даже нет и не будет возможности связаться с родными, — продолжал настаивать Джейсон, но добавил: — Хорошо, пойдём. Что ты хочешь посмотреть?

И это может быть любой, даже самый скучный фильм. Просто мне нужно побыть наедине с собой в течение хотя бы полутора часов, когда одна рука Джейсона уютно устроится на моей талии, а вторая будет занята порцией попкорна. Он действительно благодарный зритель, а я могу в очередной раз попытаться решить задачу, упрямо не сходящуюся с ответом.

Да, я никогда не думала о том, что судьба сыграет со мной подобную шутку и спутником моим станет тот, кто… кто может отнять у другого человека самое ценное — жизнь. Но когда я смотрела на Джейсона, упорно не видела в нём хладнокровного убийцу. Скорее он похож был на парня, живущего по-соседству: Джейсон смотрел футбол по телевизору, он читал книги, он из тех, кто оборачивался на детский плач и помогал, если кто-то просил. И всё это он делал самой обворожительной улыбкой на свете.

…

Остаток дня мы провели совершенно бестолково — я за очередной книгой, Джейсон, расположившись в кресле напротив, тоже делал вид, что читает. Но если отвлечься от скучищи, оказавшейся в моих руках, то можно заметить, как взгляд его фокусировался в воображаемой точке где-то там, за окном. И бесполезным делом было спрашивать его, всё ли в порядке. Скорее всего, он просто промолчал бы в ответ или соврал бы, что всё хорошо. По напряженной его позе я поняла, что у него снова болит голова, а это значит, что впереди нас ждала очередная бессонная ночь, наполненная его кошмарами.

…

Так и получилось, и я снова трясла его за плечи, пытаясь выдернуть из цепких лап страшных сновидений. Открыв глаза, Джейсон часто и поверхностно дышал, а я привычно старалась освободиться от его рефлекторного захвата. Его пальцы сдавливали мне шею, а в глазах застыла ужасающая пустота непонимания. Он не узнал меня, как, впрочем, каждый раз, но уже через несколько мгновений — знаю — взгляд его просветлеет, и он будет гладить меня по волосам, обнимать, извиняться.

— На этот раз ты можешь рассказать хоть что-то? — задала я волнующий вопрос, едва только ослабела его хватка.

Джейсон отрицательно покачал головой и зябко повёл плечами. И я отчётливо осознала, что он не рассказал бы мне ничего, даже если бы помнил. Всё, чем я располагала, — блокнот, куда торопливым почерком записывала всё, что бормотал во сне Джейсон: имена, которые никогда и ничего не скажут о людях, носящих или носивших их, — таких тысячи. Джон Смит, Пол Браун, Кэйт Джонс — все они нарочито безликие. Но некоторые слова срывались с губ Джейсона чаще остальных. И они пугали меня, лишали сна. «Кровь», «Господи» и «нет» — эти выкрики не вселяли оптимизма. Но когда я показывала Джейсону покрытые вязью букв листы, он равнодушно смотрел, повторяя, что не понимает, о чём я толкую.

И между нами повторялся диалог, слова в котором не менялись. Раз за разом мы говорили об одном и том же.

— Зачем ты вообще записываешь это? — спрашивал он бесцветным тоном.

— Я хочу помочь тебе вспомнить, — терпеливо предлагала я.

— А что, если об этом не стоит вспоминать?

— Возможно, только воспоминания помогут тебе избавиться от ночных кошмаров.

— Принеся кошмары дневные?! — почти кричал он в ответ.

— Я не знаю. В любом случае человек должен обрести себя, знать, кто он есть на самом деле. Я люблю тебя, Джейсон Борн, кем бы ты ни оказался. Так будет всегда. Какая бы из сторон твоей личности мне ни открылась.

— Смысл имеет только нынешний день и то, что в нём ты со мной рядом.

— Так будет всегда.

— Ты сама знаешь, что… — начал терять терпение он.

— Тс-с-с, — оборвала я. — Тебе лучше прилечь и попытаться снова заснуть. Завтра наступит новый день.

И мои руки привычно легли на его голову, поглаживая по затылку, прижимая к груди, убаюкивая. Джейсон подчинился, откинулся на подушку, и через каких-нибудь пару минут дыхание его успокоилось, выровнялось.

Я тоже сделала смелую попытку уснуть. Но, конечно, провальную. Тогда я выбралась из кровати, оставив Джейсона во влажных простынях в одиночестве, и побрела в ванную, чтобы сделать там то, что делала на протяжении последней недели. И стоило только запереть за собой дверь, в трясущихся руках оказался очередной тест. Пустые волнения. Я знаю, что результат окажется положительным. Две чёртовых полоски, означавшие, что теория Джейсона о моём благоразумии пошла крахом.

Я выбралась из дома, тихо ступая по скрипучим доскам террасы. Смятый тест покоился в кулаке. Нужно было выбросить подальше от дома. Джейсон ничего не должен узнать. Во всяком случае пока я не придумаю, как рассказать ему об этом.

Побережье встретило меня алым рассветом. Будто пощёчина на небосвода щеке, полученная за сокрытие ночных тайн, и её, горящую, тут же погасил прохладным дыханием ветер. Завернувшись в платок, я присела на корягу, до блеска выеденную голодными волнами, — дерево, обглоданное до кости, выкинутое безжалостно на берег. Как и я…

И в который раз задалась вопросом. Ну почему оказалась рядом с Джейсоном, ведь он был противоположностью тому идеалу, к которому я стремилась?

Закрыв глаза, я почувствовала, как ветер длинными, нежными пальцами коснулся лица, подул, остужая раздражённые от слёз веки. И откуда-то из тёмных глубин подсознания привычно всплыли знакомые картинки.