Но на самом деле я никогда не различал эти два понятия: устремления моего сердца и нечто чужое, сверхъестественное, внешнее, как бы ни называть его – неким высшим уровнем существования или божеством.

Для меня Миликки стала именем, которое лучше всего подходило моей совести. Основы ее религии совпадали с моими собственными жизненными правилами. Я понял, что мои поиски окончены, что мне не нужно знать истину о существовании Миликки или ее месте в пантеоне, или даже об отношении этой единственной истинной богини – да и других богов и богинь, если уж на то пошло, – к смертным созданиям, населяющим Фаэрун, а точнее, к моей собственной жизни. Потому что мой выбор пришел изнутри, а не извне, и на самом деле это меня даже больше устраивало!

Когда я покинул Мензоберранзан, то понятия не имел о существовании некоей богини по имени Миликки, не слышал даже рассказов о ней. Я знал только о существовании Ллос, Демонической Королевы, и знал также, что мое сердце никогда не смирится с требованиями этого злобного создания. Я часто боялся, что, оставшись в Мензоберранзане, стану вторым Артемисом Энтрери; и у этих страхов есть основание. Я еще помню безнадежность и апатию, которую я вижу, точнее, видел когда-то в глазах этого человека. Но я уже очень давно отверг возможность того, что стану вести себя подобно ассасину, как бы ни было велико мое отчаяние.

Даже в царстве Демонической Королевы, даже в окружении злобных, несправедливых, безжалостных сородичей я не мог пойти против голоса собственного сердца. Божество, живущее внутри меня, – моя совесть – не давало мне так поступать. Я до сих пор не сомневаюсь в одном: я скорее позволил бы им сломать себя и погиб бы, но никогда, никогда не согласился бы бездушно убивать разумные существа.

Нет, говорю я.

И поэтому я бежал в чужой мир, на поверхность, и там нашел имя для своей совести – Миликки, нашел тех, кто разделял мои убеждения, и, таким образом, обрел душевный покой.

Заявление Кэтти-бри о неисправимости злобных гоблинов, орков и великанов поколебало это безмятежное спокойствие, а тон и выражение лица женщины – и Бренора – покоробили мои земные чувства. В ту минуту я понял, что не могу согласиться с мыслью, которая, по словам моей любимой супруги, была внушена ей непосредственно богиней. Я пытался найти разумные доводы в пользу этой идеи, пытался принять ее, но все же…

Диссонанс никуда не исчез.

И вот теперь это. Меня подняли в воздух, использовали мое тело в качестве орудия. В результате тьма исчезла, и на смену ей пришел свет. Это было правильно. Не могу подобрать другого слова, чтобы описать волшебство, которое Миликки – если это была Миликки, но кто же еще это мог быть? – сотворила при помощи нашего магического «союза».

В таком случае, может быть, именно присутствие божества повелевает мне отказаться от своих убеждений, которые я считаю верными и справедливыми, и послушаться приказа богини, предположительно переданного мне через Кэтти-бри? Ведь наверняка сейчас, получив такое неоспоримое доказательство, я обязан отречься от своих собственных идей и принять слова богини как истину в последней инстанции? И когда я в следующий раз наткнусь на поселение гоблинов, которые не проявляют враждебности и никого не трогают, я обязан буду напасть на их в их собственных домах, перебить их всех до одного, включая детей, новорожденных младенцев?

Нет, говорю я.

Потому что я просто не в состоянии сделать этого. Я не могу стать глухим к голосу сердца и совести. Я разумное существо, обладающее способностью рассуждать здраво. Я прекрасно знаю, какие действия приносят мне удовлетворение и мир, а какие – боль. Я без сожаления убью гоблина в честном бою, но я не убийца и никогда не стану убийцей.

В этом и состоят моя боль и мое бремя. Я не могу совершить невозможное. Значит, мне придется отказаться от Миликки, потому что между нами зияет пропасть, через которую нельзя перекинуть мост.

Кто эти боги, которым мы служим, этот пантеон Королевств, такой многочисленный, могущественный, разнообразный? Если существует одна универсальная истина, почему же у нее столько воплощений? Многие из них похожи, но каждое божество имеет собственные ритуалы, особые требования, которые отличают его от других, иногда едва заметно, но иногда делают богов совершенно противоположными…

Как такое возможно?

Да, я верю в существование единственной истины, потому что это мое главное убеждение! Но если она существует, значит, большая часть пантеона, создания, называющие себя богами и богинями, на самом деле фальшивки?

А может быть, согласиться с Бренором? В годы своей второй молодости мой друг пришел к выводу, что они жестокие кукловоды, а мы – их игрушки…

Все это так непонятно, эти противоположности так мучительно близки, поэтому я боюсь, что смертному не дано постичь истину о божествах.

И поэтому я снова остаюсь со своими убеждениями. Если Миликки не может принять меня таким, какой я есть, значит, она ошиблась в выборе орудия, а я ошибся в выборе божества.

Несмотря на решительные заявления Кэтти-бри, несмотря на то что Бренор с жаром вторит ей, я буду продолжать оценивать живые существа по их характеру и действиям, а не по их смертной оболочке. Мое сердце требует от меня этого, а превыше всех целей я ставлю перед собой собственный душевный мир.

И я с полной уверенностью заявляю, что скорее перережу себе горло собственным мечом, нежели нанесу смертельный удар детенышу гоблина или любому другому ребенку.

Сотни дворфских арбалетов торчали над грудой бревен, которая совсем недавно представляла собой крепость Темная Стрела. К развалинам приближался внушительный отряд: двадцать орков отвратительного вида, горстка гоблинов и ледяной великан.

И темный эльф по имени Дзирт До’Урден.

– Лоргру, – объяснила Синнафейн королям дворфов. – Лоргру, который мог бы стать следующим королем Обальдом, если бы военный правитель Хартуск не узурпировал трон.

– Отступавшие орки наткнулись на него в горах, так сказал Дзирт, – вставила Кэтти-бри, и Синнафейн, которой разведчики сообщили то же самое, кивнула в знак согласия.

– Лоргру не помешает мне перебить этих псов, – объявил король Харнот. – Если он вздумает ввязаться в бой, Адбар его размажет!

– Точно! Его мерзкая башка неплохо смотрелась бы на колу у наших западных ворот, – добавил Оретео Шип, и окружавшие их дворфы убежденно закивали.

Король Эмерус и Бренор озабоченно переглянулись. Они поняли, что дело это не пройдет гладко, в тот самый момент, когда получили первые сообщения о встрече разбитой армии орков и свергнутого Лоргру в горах Хребет Мира.

Бренор приблизился к центральной баррикаде, взобрался на бревно и пристально оглядел приближавшийся отряд.

– Опустите оружие, ребята! – окликнул он воинов, выстроившихся вдоль заграждения. – Никакой опасности нет. Если дойдет до драки, этот треклятый эльф перебьет их всех прежде, чем кто-нибудь из вас выпустит первую стрелу.

Дворфы несколько успокоились, но недовольно заворчали – они были немало разочарованы тем, что встреча с орками пройдет мирно.

Бренор обернулся и поднял руку. Дзирт ответил таким же жестом, затем на своем единороге, Андхаре, поскакал вперед и дал знак оркам притормозить.

– Вы со мной? – спросил Бренор, повернувшись к дворфам.

Три других дворфских короля, Кэтти-бри и Синна-фейн, правительница эльфов, приблизились. Алейна Сверкающее Копье, которая недавно получила титул и полномочия представителя Серебристой Луны и Эверлэнда, также выехала вперед.

Впереди приближавшегося отряда появились два всадника – Дзирт на Андхаре и орк на рычащем ворге; следом семенил какой-то гоблин и размашисто шагал ледяной великан.