– Острая нужда рано или поздно припрет людей, Хжай, – сказал Релин. – И они попытаются взять дворец штурмом. Справимся ли мы?

– Конечно! Другого варианта и быть не может! Ваша власть – священна и одобрена богами. Высшие силы никогда не позволят случиться страшному. Грязные оборванцы обречены, просто пока не понимают этого, но мы их убедим!

Тгон пожал плечами. Узкий мрачный коридор петляет; в висках стучит и нечем дышать от спертого воздуха.

– А ты знаешь, почему рабы ненавидят меня? – спросил Релин, мельком глянув на догорающую свечу в специальном углублении в стене. – Истинную причину.

– Они не ненавидят вас, – ответил Хжай, понял, что сказал глупость, и сконфузился. – То есть… Я имею ввиду… Ну…

– Илоты просто желают посадить меня на пику на глазах всего честного народа.

Смешок слуги прозвучал неестественно громко, прокатился эхом по коридору.

– Грязные оборванцы глупы, величайший. Им отчего-то взбрело в голову, будто вы не сын своего отца и что вас надо убить, тем самым освободив место для истинного правителя города-сателлита. Боги! Какой вздор! Они не понимают: если отец узнает про вашу смерть, то в Юкнимею пришлют не нового тгона, а отряд карателей. И снимут живьем кожу со всех – с детей, женщин, стариков и мужчин.

– Ты не договариваешь, Хжай. Рабы считают меня приносящим беды. Две мои жены умерли здесь, так и не родив мне наследника. Однажды город чуть не сгорел. Помнишь, как два месяца мы остались фактически без еды?

– Страшный был голод, – согласился слуга. – Но ведь это не ваша вина. Как нет вины и в набегах орд нокронговцев.

Они свернули направо, принялись спускаться по узкой крутой лестнице. Щербатые ступени встретили их черными жирными пятнами и тяжелым гнилостным запахом, от которого защипало в носу. На стенах поблескивает белая плесень.

– Я устал что-то доказывать, – сказал Релин. – Люди не видят моей доброты, а для строгости я не создан – слишком мягок и добросердечен. Ты сам обо всем знаешь! Даже на порках стараюсь поменьше глазеть на плац. Отец послал меня на верную смерть, знал: я погибну здесь, среди песков и жалящего солнца. Правда, не рассчитывал, что протяну так долго.

– Сейчас не время думать об этом, господин. Нуас’тгон находится слишком далеко. И не представляет угрозы. А вот рабы… рабы проблема, с которой необходимо разобраться.

– А ты разговаривал с нашими гостями? – решил сменить тему Релин.

Слуга поправил тюрбан на голове:

– Очень уж подозрительно они явились в тот момент, когда началось восстание. Но пока нет никаких доказательств, можно строить любые догадки. В остальном: всего лишь подозрительные купцы. И странные.

Держась рукой за булыжники на стене и стараясь ступать по лестнице осторожно, Релин сказал:

– Они не купцы.

Хжай махнул рукой.

– Я в это слабо верю, величайший. Иначе бы откуда у них появилось столько золотых талантов? Не-е-ет, наверняка чем-нибудь приторговывают. Возможно, драгоценностями. Или наркотиками. Слышал Малый Коат опять наводнил весь мир какой-то дрянью.

– Верблюдов и тюки обыскивали – и ничего не нашли. Впрочем, меня смущает не их профессия, а то, о чем они говорят, Хжай. Их речи пугают до дрожи.

– Жреческие бредни, господин. Нахватались всяких историй про древнее зло и грядущий конец света от какого-нибудь бродячего проповедника. Тот за несколько золотых монет сказал, что сделал их бессмертными, и отправил исполнять несуществующую волю несуществующего бога – вот и вся история.

Спустившись на первый этаж, они направились в центральный зал. Воины, завидев их, склоняют головы, в обычной ситуации они должны припадать на одно колено, но Релин отказался от ненужных формальностей. Слуги, приехавшие из Аккарата, провожают тгона испуганными взглядами – мало ли казнят за проступки городских рабов. Пытаются всячески угодить: то падают на пол и начинают восхвалять величие владыки башни, то пытаются поцеловать его руку, то и вовсе делают неглубокий разрез на руке, тем самым исполняя древний священный обряд – я хороший, господин, видите, я показываю вам свою кровь и дарю душу!

Избавившись от навязчивого внимания черни, Релин и Хжай вошли в зал. Сегодня здесь мрачно, тьма по углам помещения плотная, вязкая, но центральный путь к трону освещен свечами, вставленными в треножники.

– Совсем обленились бестолочи, – пробурчал Хжай. – Я с них три шкуру спущу. Это же надо: тгонский зал превратили в такое… такое состояние! Ни в какие рамки не лезет. Живи они во дворце вашего отца, им бы уже живьем скормили псам или утопили в коровьем навозе!

– Не вини их, – сказал Релин. – Сейчас и без того хватает забот.

– Позволю не согласиться, величайший. А вдруг враги подошлют к вам убийц? Зал для этого идеальное место. Нет, я определенно зол. В конце концов, я тоже виноват! Недостаточно слежу за этими ленивыми собаками, чей удел слушаться своего господина!

Хохотнув, тгон пошел к трону.

– Постой-ка… – сказал он удивленно. – Неужели глаза меня не обманывают?

Возле дальних колонн и треножника со свечами стоит Жакерас-псевдокупец. Руки сложены в молитве, голова чуть склонена, тюрбан высоко приподнят – из него вывалились несколько белых прядей. Позади седобородого, распевая несложный речитатив, возвышается его «брат». Заинтригованный, Релин переглянулся с управляющим. Все-таки странный этот Жакерас. Неужели не нашел более подходящего места для молитвы? Уединился бы в покоях… За дни осады старик вместе со своими людьми показывался редко, лишь вечерами, по словам Хжая, заходил в общую кухню, брал у слуг миски с самой простой едой и возвращался к себе.

Тем удивительнее его сейчас видеть в зале.

– Уж не пытаешься ли ты, псевдокупец, вызвать злого духа, который убьет меня в ночи? – как можно громче спросил Релин и, пригладив тунику, уселся на трон.

Жакерас перестал молиться, по-отечески улыбнулся. В его глазах ни тени злобы, пальцы спокойно перебирают шарики четок. В дрожащем свете он, кажется, словно принадлежит другой реальности – той, в которой нет места боли, нет жестокости, осад и разгневанных рабов.

– Я, как и все, мудрейший, – начал старик, – пытаюсь возвать к милости великого Баамона, проглотившего наш несовершенный мир. Надеюсь, когда-нибудь я достучусь до сердца верховного бога, и он одарит меня ответами. Пока же ощущаю лишь его незримое присутствие.

Его голос мягок, тягуч, без какой-либо примеси снисходительности или высокомерия. По крайней мере, седобородый не пытается задеть, напомнить о цели своего приезда.

– Ты так говоришь, старик, будто это ты тут тгон, – заметил управляющий. – Предупреждаю: следи за языком, жалкий пёс!

– Хжай, не надо оскорблять нашего гостя, – спокойно сказал Релин.

Старик аккуратно снял с кистей четки, бережно, точно держит только вылупившегося птенца, положил их в широкий карман халата.

– Вы так добры, – вымолвил он. – Вижу, вы сегодня в простой одежде. Добрый знак.

– Почему? – спросил тгон. – Есть какие-то скрытые смыслы в складках моей туники? Или предсказываете будущее по пятнам от вина?

– Вовсе нет. Обыкновенная житейская наблюдательность: вам, о мудрейший, гораздо комфортнее ходить в обычном балахоне, чем щеголять в золотых украшениях.

– Не забывайся, собака! – воскликнул управляющий.

Релин бросил хмурый взор на него, махнул рукой, призывая успокоиться. Затем повернул голову в сторону седобородого.

– Как устроились? – спросил он.

– Хорошо, господин, – ответил Жакерас, продолжая тепло улыбаться. – Жаль лишь наших верблюдов – бедные животные служили нам верой и правдой долгие месяцы. И так бесславно закончили…

– Как только в ближайшие дни бунт подавят, я возмещу потери, – сказал тгон.

– Это очень благородно с вашей стороны, о величайший.

Одна из свечей на ближайшем треножнике погасла, оставила после себя космы седого дыма. Тьма тут же воспользовалась случаем и пожрала часть колонны. В груди Релина разлился холод, схватил ледяными скрюченными пальцами сердце. Чувство ирреальности происходящего усилилось. Будто, кроме главного зала, теперь больше ничего не существует. Стоит только войти во мрак – и всё, навсегда затеряешься. Не нащупаешь двери, не наткнешься на стены, не услышишь шум толпы.