«Пошёл вон», — с тихим хныканьем думает Тина, нисколечко не сомневаясь в том, что это слова в пустоту. Персиваль Грейвс остаётся на своём месте, вольготно расположившись на том пьедестале, что она самолично возвела для него. Нет, он не был богом для неё.

Нуждой.

Такой сильной, что чесалось небо и руки не могли лежать на месте, все время норовят выгнуться как-то непривычно, неправильно, заламывая пальцы. Голдштейн глянула на свои руки, прошлась взглядом по тонким длинным пальцам, останавливаясь на ногтях. Может, стоит накрасить?

«Нет, конечно, нет!» — тут же отметает эту идею Тина, подскакивая с места и отбрасывая книгу на диван. У неё будет ещё много времени, чтобы её дочитать, почти целая неделя. Она взяла выходные. Как он сказал, а она сразу исполнила. Просто потому, что устала и не смогла бы нормально работать, делать хоть что-то полезное так, чтобы все вышло правильно. Руки всё дрожали: мелко, крупно, часто, редко, не переставая, — а грудину то и дело сдавливала такая тяжесть, что и дышать становилось слишком трудно.

Делать вдох и чувствовать собственную слабость. Понимать, что теперь она зрима всякому, кто только посмотрит на неё, услышав историю вчерашнего вечера. Что теперь каждый человек в МАКУСА, что только успел опустить на неё свой взор, стал немым свидетелем разрушения хрупкой фигуры Тины Голдштейн.

Девушка вздрогнула от неожиданности, когда в дверь три раза постучали. Тонкий, немного робкий стук внезапно озадачил Голдштейн. Пару минут стояла у двери, то и дело переводя взгляд с высокого комода на дверную ручку. Мало кто знал, что ей выписали разрешение на ношение оружия. Да и получить его оказалось довольно просто для девушки, что немало удивило и саму Тину. Но разрешение все же приняла, аккуратно сложив хрупкий листок, чтобы после использовать по назначению в одной из оружейных лавок.

Когда она его покупала, Тина действительно не понимала, зачем он ей нужен, движимая чем-то, что вело её изнутри, подталкивая к нужному аккуратному пистолету. Кассир тогда, завидев аккуратный и довольно маленький карабин, лишь тихо пробормотал: «Женщины», — ни слова больше не сказав, и пробил нужную ей вещь с парой десятков патрон, застыв на пару минут с разрешением. Когда Тина съехала от тёти, поняла, что это именно то, что ей и нужно было. Не было боязни от осознания того факта, что ты одна в квартире, не было липкого страха, когда в ночи что-то падало или скребло. Было спокойствие.

Но о приобретении оружия она так никому и не рассказала. Это стало для Тины маленьким секретом, личным и успокаивающим. Да и мало кто понял бы её. Снова пошли бы пересуды, и фамилия Голдштейн звучала бы в МАКУСА, не переставая. «Достаточно свежих новостей», — решила Тина, открывая дверь, звонко щёлкая замком два раза. Наверняка же соседка снова пришла попросить чего-то по типу чая или сахара, кажется, у неё были проблемы с памятью. Иначе как было объяснить, что, только возвращаясь с магазина, она шла к Тине за помощью?

Но, открыв дверь, девушка обомлела, уставившись на стоящего напротив человека невидящим взглядом. Одновременно рассматривая и будто смотря сквозь.

Взгляд вперился в живое золото, искусно завитое в тугие кудряшки, прошёлся по высокому воротнику нежно-розового пальто, останавливаясь на запястьях, обтянутых в коричневые перчатки.

Куинни.

Она стояла тут, сейчас. Наяву, словно сотканная из света. Чуть переступала с ноги на ногу и избегала смотреть в глаза, волнуясь, но всеми силами стараясь в себе это подавить. Порпентина видела её метания, видела, как отчаянно ей хочется сделать шаг назад в страхе, что сестра отреагирует не так. Что накричит на неё и пошлёт к чертям.

Но Тина не собиралась этого делать.

Прохрипела тихое: «Входи», — пропуская сестру в прихожую. Куинни быстро скинула с себя пальто, повесив его на крючок вместе со светлым платком, и поставила вниз обувь.

— Я хотела поговорить, Тина, — робко начала она, снова натыкаясь на гладкую стену ментального щита в голове сестры. Тина предпочла сделать вид, что ничего не почувствовала, снова щёлкая дверью, запирая её.

— Я тоже, — тихо, так, будто это было чем-то страшным, сказала старшая Голдштейн, перебирая в пальцах ткань собственной ночной рубашки. — Ты проходи в гостиную, я пойду поставлю чай, — быстро сказала она, скрываясь в тёмном провале кухни. Секундой позже там раздалось копошение и включился желтоватый свет.

Тина совершенно не знала, что делать. Она схватилась руками за край столешницы, так же сильно и отчаянно, как вечером ранее цеплялась за спинку стула. Что-то внутри сотрясалось в радости только от одного вида сестры, а что-то упорно не давало отцепить пальцы от холодной поверхности.

«Соберись», — мысленно скомандовала себе Тина, палец за пальцем отпуская столешницу. «Всё будет нормально, — продолжала она, — всё будет хорошо». Чайник звякнул железным дном о решётку над комфорками, и Тина, решив, что через пять минут вернётся и заварит чай, прошла в гостиную.

Она застала Куинни за рассматриванием маленького книжного стеллажа, уже, кажется, целиком заставленного детективами, энциклопедиями и романами. Всё вперемешку, без какого-либо порядка по алфавиту или хотя бы по размеру. Конечно, эта жалкая полочка не могла сравниться с высокими стеллажами книг в родительском доме, таких идеально сохранённых, будто их никто раньше никогда не читал.

Куинни, услышав шаги, повернулась, мягко улыбаясь, но так и не отходя от полки.

— Мне нравится, — плавно проговорила она, проводя пальцами по корешкам.

Тина согласно кивнула. Совершенно не зная, с чего стоит начинать. А стоит ли вообще?

Куинни, как и она, застыла в нерешительности, так и не опустив руки с книг. Легилименция, сейчас такая ненужная, лишний раз напарывалась на щит, ударяясь в бессознательных попытках прочесть мысли.

— Знаешь, я так и не поговорила с Якобом, — блондинка повернулась, отводя в сторону кудряшку, что особенно сильно щекотала щеку. — Так не хочется прерывать это, кажется, что если оборву, то…

— И что-то внутри надломится, — заканчивает за неё старшая сестра, радуясь тому, что они не стали рассыпаться в предисловиях. Нужно обсудить это сразу, немедля, найти всё, что нужно, и закрыть тему. Тина смотрит на сестру, которая садится рядом, и внезапная мысль осеняет её яркой молнией неверия вперемешку с эгоистичной радостью. — Почему ты здесь, Куинни, вы же назначали чай?

Сестра под её взглядом смущённо пожимает округлыми плечиками, упирается взглядом куда-то в районе серёжек, старательно избегая прямого взгляда на шею. Тина прекрасно знает, что ворот рубашки сейчас распахнут, оголяя тонкие крылья ключиц и чуть не доходя до груди. Так же она прекрасно знает, что, стоит сестре посмотреть на неё, на все лиловые отметины, как та тут же выпадет из колеи.

Горькая усмешка появляется на губах старшей Голдштейн.

В этом они с сестрой схожи. Разные Голдштейн! Как любили говорить все, кто бы их не повстречал, не понимая, что разнятся они только внешне, абсолютно одинаковые внутренним складом и миром. Почти, конечно, но всё же.

— Мистер Грейвс не заинтересован, — боязливо тянет сестра, кажется, опасаясь подобрать не то слово. Она снова ведёт плечиком, неловко, скованно, будто пытаясь освободиться от стального обруча, что обхватил её — по нему это сразу заметно, Орания предпочитает закрывать глаза, но она играет в слепую старуху, не видя, — Куинни осекается, прекрасно зная, что если скажет то, что действительно думает, то сестра закроется. Не желая принимать правду, которая такая однозначная для Куинни, но слишком запутанная для неё самой. — Вообще я пришла сказать тебе, что это неправильно. Это, если подумать, такая чушь — следовать старым бумагам, как мне кажется, мистер Грейвс так же думает. Только подумай, откажусь я, сделаем мы все, чтобы на моем месте стала ты. Да, это хорошо, я ведь знаю, что ты чувствуешь к нему. Но, Тина, — Куинни запнулась, не решаясь продолжать, но, увидев заинтересованный взгляд сестры, то, как расслабленно она сидела, тут же успокоилась, переводя дыхание и продолжая. — Ты уверена в этом? Отсутствие выбора, оно такое давящее… Орания совсем не понимает, ей будто клин в голову вбили о том, что это должно случиться, — блондинка замолкает, кажется, и сама поражённая всем сказанным.