========== Часть 1 ==========
«Куинни Голдштейн, Голдштейн, младшая сестра Голдштейн, Голдштейн, Голдштейн, Голдштейн».
Слишком ярко и чётко доносилось до Тины, когда она в группе авроров ожидала их начальника, отправляясь на перехват преступников. Чертова фамилия не давала ей спокойно жить, обсуждения лились нескончаемой рекой, каждый раз достигая старшей сестры. «Только бы оглохнуть», — думает Порпентина, сжимая зубы, чувствуя, как косточки неприятно налетают друг на друга. Слишком сильно. Но это успокаивало, так что она крепче сцепляла зубы и сжимала палочку в руке, расправляя узкие плечи в кожаном плаще, отчего тот скрипел, натягиваясь. Взгляды, что упирались ей в спину острыми пиками, уже почти перестали ее беспокоить. Пересуды о том, что девушка заняла не женское место, отныне всегда будут происходить в аврорате. Конечно, пока она не поймает смертельное заклинание.
«Неужели до конца столетия будет в мужской работе пробоваться, вон, даже младшая сестра и то скоро замуж выйдет».
Порпентина грустно усмехнулась, затягивая пояс плаща так, чтобы он, не прекращая, сдавливал её тело. Поддерживал, служил ей каркасом. Хоть что-то, что поможет не упасть, не прогнуться под гнетом мнений и событий.
Мало кто знал обо всех нюансах женитьбы Куинни Голдштейн. Все бразды правления в их семье с момента гибели родителей в руки взяла тетушка, и, когда к ней в руки попал договор о заключении брака, она решила, что младшая сестра для этого более пригодна, нежели старшая. Куинни — красавица, все время румяна и улыбчива, может, не очень умна, но легилименция ей в помощь. «Чем не достойный вариант для такого же достойного мужчины?» — рассуждала женщина, сидя в гостиной их дома, ведя непрерывный монолог за чашкой горячего чая.
Тетя Орания думала, что это верно. Прекрасно знала об объектах влюбленности обеих племянниц. Но, видимо, это не было особым аргументом для неё, потому даже на горячие чувства Куинни к тому милому пекарю Орания решила закрыть глаза. «Стервятница», — зло думала Тина, в упор наблюдая за женщиной, за тем, как она рушит все самое верное и правильное в их жизни. Что не должно было пойти прахом, но пошло, рассыпаясь мертвым песком прямо в руках сестер. Ведь женихом, таким благородным и порядочным, должен был стать не кто иной как Персиваль Грейвс. Старые семейные договоры обязывали.
Тетушка не знала, чего стоило Тине вступить на службу в аврорат. Стоило только начать действовать под началом этого человека, как влюбленность, такая искренняя и чистая, унесла её в небытие. И её Орания решила испохабить, выставляя Тину позорницей всего рода за то, что, видите ли, подалась в жизни не туда.
А может, тетя и знала. Тине было все равно, сестре она желала счастья, правда, с того раза так нормально и не обсудила с ней тему этой свадьбы с её начальником. «Захочет, сама придет», — твёрдо решила для себя Тина, когда переехала от тети в женское общежитие. В отличие от тёти, сестра была прекрасно осведомлена о всех вытекающих подробностях влюбленности Порпентины в собственного начальника.
В общежитии не было так комфортно, как в большом доме с домашним эльфом, но все же терпимо. И довольно уютно. Уж всяко лучше вечных разговоров-рекомендаций Орании, в которые она не уставала приплетать Персиваля Грейвса и её как пример, которому следовать категорически не стоит.
«Стоит, конечно же, стоит», — думает про себя Тина, останавливаясь рядом с Джоном, своим напарником, и улавливая краем глаза взгляд сестры. Куинни прекрасна в своём розовом платье, стоит, словно вылепленная фигурка, настолько утонченная, что грех не обернуться. Она смотрела открыто, не тая свою заинтересованность в собственной сестре, которая практически в одночасье отдалилась от неё.
Старшая Голдштейн чувствует тонкие пальцы блондинки на своём сознании, как она ловко проходит ими по ментальному щиту, пытаясь проникнуть внутрь. Хоть мельком заглянуть. Тина начинает злиться: лучше бы сестра пришла к ней на чашку чая, а не пыталась прочесть мысли, прекрасно зная, что она все чувствует и стоит ей снять щиты, как та тут же пожалеет. Порпентина больно поджимает губы, так сильно их сдавливая, что они белеют и отдают тупой болью. «Ничего, ничего, ничего», — упорно твердит Голдштейн сама себе, на секунду осмеливаясь снять ментальный щит и прикрыть глаза. Иначе разразится внутри то, что ей никакими силами удержать не удастся.
Кажется, что ещё чуть-чуть — и она упадёт. Просто живьём свалится в пропасть, и ничто её оттуда не вытащит. Такая темная и пустая, как взгляд того самого человека. Того самого, чей только голос, не то что вид заставляет поджилки трястись, а колени подкашиваться. Её личный ад зовётся «Персивалем Грейвсом».
Рука на плече неожиданно выдергивает из мыслей, моментально возвращая в реальность и заставляя поставить ментальные щиты. Просто привычка. Джон стоит напротив неё, пристально вглядываясь в лицо своими красивыми небесно-голубыми глазами. «Словно два камня», — с восторгом думает Тина, толком не разбирая, что он там говорит. До неё доходит только спустя несколько секунд, будто через толщу воды, такую, что не пробиться:
— Тина, все в порядке? — его голос полон неподдельного беспокойства. Внутри у неё что-то подскакивает, приятно теплеет, и от этого ощущения хочется разрыдаться.
В обычное, прежнее время Тина всегда испытывала что-то подобное только около сестры, что неотъемлемой частью ее жизни всегда была рядом. Теперь этого нет, а воспоминания жгут глаза, вставая перед тёмными веками яркими картинками и почти позабытыми ощущениями. Что-то внутри тихо твердит, что сестра не виновата, что она всего лишь не нашла в себе сил возразить. «Если бы действительно хотела, то нашла бы», — горько решает Тина, пресекая подобные мысли на корню и пытаясь выбросить их из головы. Насовсем. Они идут на важное задание, такой бардак в голове ей ничем не поможет. Только подставит особенно сильно.
— Не волнуйся… — хрипит в ответ на волнение Джона Тина, растягивая губы в подобии улыбки. Может, поверит?
Он колеблется, не хочет отпускать ни рукой, которую сжимает чуть сильнее прежнего, ни взглядом, все пытаясь вычитать в ней что-то. Джон, милый Джон, он всегда был таким. Всего на год младше её самой, такой прекрасный, что Тина порой себя спрашивала, почему ей не суждено было влюбиться именно в него. Джон не был глыбой льда. Он был свободным небом, таким чистым и открытым, как его глаза и темные волосы, что беспорядочными прядями спадали ему на лоб. С ним было легко дышать, но и без него это было возможно. Он вызывал щемящую в груди нежность и тепло, а не тайфун, такой разительно отличающийся и сносящий все на своём пути. Юноша, такой добрый и милый, не был тем самым, не мог им быть просто потому, что никто не мог. Правая рука президента был такой один-единственный, совершенно неповторимый в своей холодности и пылающем демоническим огнём взгляде.
Джон перевёл взгляд ей за спину, и Тина почувствовала его напряжение. Взор ужесточился, вперился в какую-то определенную фигуру, что-то выискивая или же просто выражая неприязнь.
— Голдштейн и Лореус, западный угол, туда преступники подадутся в последний момент, и то маловероятно, — прочеканил приказ Грейвс, подходя к аврорам. Как всегда, в полной готовности, собранности, безупречности.
Тина застыла, кажется, вовсе забывая дышать.
Стоило только повернуться, и вот он, стоит перед ней, такой близкий и одновременно такой далекий, со своим совершенно идиотским приказом. А ведь Порпентина прекрасно знала, откуда у него росли ноги. Наверняка Куинни да тетушка попросили благородного Персиваля Грейвса не рисковать их и без того безудачливой родственницей. Чертовы лицемерки.
Защита, тем более такая небрежная и совершенно ненужная, ей не требовалась. Они прекрасно знали о том, как она мечтает построить карьеру, а сами своими меланхоличными просьбами рушили все вокруг. Ярость взыграла в крови девушки, поднимаясь по венам и ярким потоком ударяя в мозг.
— Тина. — За спиной спокойное, уравновешенное, словно бальзам на душу. Джон. Он легко хватает ее за руку, держа в собственной, слишком большой ладони ее маленькую, тонкую, такую женскую. Поддерживая. Без слов говоря: «Вот он я, обопрись, не неси весь груз одна».
