Голдштейн качает головой. Нет, так нельзя, так совершенно неправильно. «Это так эгоистично, — думает она, — принимать заботу, такую яркую и открытую, и не давать ничего в ответ». Так мерзко от самой себя. Неужели она выглядит настолько слабой и побитой, что ей, как собаке, тянут кость?

— Закончили? — врывается в сознание резкий голос начальника, и Тина почти вздрагивает, вовремя удерживая себя. Чувствует его прожигающий взгляд между лопаток и старательно, только бы не задрожать, разводит их в стороны, распрямляя спину и принимая оборонительную стойку. Оборонительная она в первую очередь для неё самой.

Но к Грейвсу не поворачивается, иначе дыхание застрянет в легких, перекроет все ходы, и она попросту задохнётся.

Они быстро аппарируют к нужному месту, на улице уже темно и фонари зажглись, тускло освещая улицу. Все моментально занимают позиции, трансгрессируя на свои места и таясь в тенях. Все должно произойти быстро. Кажется, почти в одночасье, так планировалось. Вот, сейчас Персиваль Грейвс зайдёт в бар, и предполагаемые преступники по теории первыми должны покинуть это место. Спасибо Гнарлаку, что пустил слухи об одержимости Грейвса этим делом. Никто не хочет иметь дело с главой аврората, так что им предстояло просто ждать. А после он сразу же устремится за ними к правой части улицы через чёрный вход. Все предельно просто.

Когда из дверей вырываются двое мужчин, Тина спокойна. Они, как и предполагал план, наверняка устремятся в сторону людных улиц, чтобы затеряться в толпе, где их и поджидает большая часть авроров. Но туда бежит только один, второй же устремляется прямиком к их с Джоном укрытию.

Паника бьет по вискам, настойчиво и так громко, что девушка не слышит собственного имени, вырвавшегося из уст напарника. Только чувствует, как он чуть отодвигает ее в сторону, вставая вперёд, заслоняя собственным телом и направляя на преступника связывающее заклинание.

Когда шок и первичное потрясение отступают, Тина создаёт перед ними щит. Руки мелко трясутся, но что-то необъяснимое движет ей, не давая оставаться в стороне. Однако есть что-то ещё, какое-то предчувствие, оно клокочет в груди, не давая полностью погрузиться в оборону. Девушка оглядывается.

На улице помимо них никого нет, кажется, все до единого мракоборцы устремились за первым мужчиной, и в толк не взяв второго.

Он же, совершенно не таясь, раз за разом отправляет режущие заклинания в них с Джоном. Они с легкостью пробивают щиты и ничего, кроме уворачиваний, не помогает. Спасает только то, что их двое.

«Так они смогут вымотать его, запала на такие сложные заклинания у него надолго не хватит, остаётся только ждать», — решает Тина, ловя взгляд Джона, и мелко кивает ему. Он кивает в ответ, и все продолжается. Атака, атака, щит, атака, щит, щит, щит, атака.

Атака-атака-атака.

План работает: медленно, но верно. Не совсем так, как нужно, но работает. Противник выдыхается и от этого наколдовывает ещё более сложные заклинания, испытывая предел собственных сил. Когда мимо них пролетает зелёная вспышка Авады, Тина не хочет верить. Но следом за ней в них летит вторая и третья, вот-вот — и не успеешь вовремя пригнуться.

Джон не успевает. Авада раскалывается о щит, и маленький, но все ещё действенный сгусток летит прямиком в него, попадая в бедро и сбивая с ног. Он падает, как подкошенный, тихо хрипит, но не замолкает, словно даёт понять, что все ещё жив.

Джон, милый Джон трясущимися руками хватается за ногу, прижимает кожаный плащ, пытаясь скрыть кровь. Даже не остановить. Смотрит прямо на неё — в свете фонарей его глаза цвета бледного рассвета. И улыбается. Криво, косо, но так живо и поддерживающе, что это ломает девушку изнутри.

Тина не выдерживает. Крик сам собой срывается с губ. Полный боли и отчаяния, он расходится по тёмной улице обрывочным визгом, слишком сдавленным и глубоким для того, чтобы уйти настолько далеко чтоб услышали авроры. А когда она видит на лице преступника усмешку, то чувствует, как руки наливаются силой. Магия течёт по венам наряду с кровью, бесконечным потоком, яростным, пьянящим сознание.

Голдштейн никогда не позволяла ярости брать над собой верх. Это казалось таким низким и бесчестным, что позволить себе такую роскошь она никак не могла. Сейчас она ее отпускает, посылает такое же заклинание мужчине в ответ, чередуя с режущими, не давая опомниться. Наседает, выжимая из себя всю магию до последней капли. Нужно использовать все, думает она, иначе так же свалится наземь от смертельного заклинания. Уж лучше свалиться от напряжения и опустошенности, когда магия настолько слаба, что и ноги не держат. «Всяко лучше смерти», — решает Тина, снова и снова нанося удары. Руки уже не дрожат, или она просто не чувствует. Все эмоции отступают на второй план, уступая место только одному-единственному — злости. Она такая опустошающая, что в груди рёбра проламываются в бездонную дыру, и Голдштейн почти чувствует, как там гуляет воздух.

Они близко, настолько, что ей удаётся очередным заклинанием выбить палочку из его рук. «Победа», — думает она, ошибочно предполагая, что все так быстро закончится. Мужчина рычит, словно пёс, дикий и совершенно непредсказуемый, бросается вперёд, на неё, цепляется пальцами за тонкое горло и валит наземь.

Удар выбивает воздух из легких.

Палочка отлетает в сторону, и Порпентина слышит, как она пару раз ударяется о брусчатку в процессе падения, а потом замолкает. Мужчина нависает над ней, плотно сжимает горло, лишает воздуха, совершенно не заботясь ни о чем. Используя свою последнюю попытку.

Тине ещё рано умирать. Джону рано умирать, и ей нужно остаться в живых, чтобы доставить его в лазарет, чтобы спасти их обоих, раз помощи со стороны ждать не приходится.

Девушка резко поднимает ногу, попадая острой коленкой в пах, и мужчина дёргается, скручиваясь. Бьет так ещё раз или два, пока он не взвоет и не отпустит свои мокрые ладони от ее шеи, ухватившись за причинное место. Этого хватает. Хватает, чтобы резко перевернуться, сесть ему на грудь, упираясь ногами в плечи, не давая ими пошевелить. И одним резким выпадом вцепиться руками в глотку.

Тина чувствует под пальцами чужой пульс, он бьется быстро, как у загнанного зверя. «Жизнь», — думает она, сдавливая сильнее, перекрывая всякие ходы кислорода. Ладонями мужчина пытается дотянуться до ее бёдер, чтобы скинуть с себя, но не может. Сдавленно стонет от боли, продолжая сопротивляться. Пока его глаза не закатываются, налитые кровью. Его рот открывается, и оттуда тонкой струйкой по подбородку стекает слюна. «Конец», — думает Тина, опуская дрожащие руки, буквально видит, как из него выходит жизнь, почти чувствует это на себе.

«Жизнь за жизнь», — твёрдо говорит она про себя. Кажется, что она сильная, раз смогла защитить и себя, и напарника. Но что-то внутри гадко смеётся и говорит ядовитое: «Защитить — не значит убить». И Тина срывается. Летит вниз, в тот самый обрыв, когда слышит спешные шаги в их сторону, такие знакомые. Ей не нужно смотреть, чтобы узнать, кто приближается к ней. Не иначе как глава аврората. Только это сейчас ее нисколечко не волнует. Тина всхлипывает, трясясь всем телом, позволяя себе ужасную слабость. Сгибается над мужчиной, закрывает лицо ладонями и скатывается вниз, на холодную землю, царапая идеальную кожу плаща и пачкая волосы. Плевать, все равно, что-то внутри упорно воет, не давая вернуться в реальность, сотрясая слишком тонкое женское тело в рыданиях, подобно лихорадке.

К шагам прибавляются новые, бегущие, все равно. Все равно. Всеравновсеравно. Пусть смотрят они, кто смеялся над ней, над хилой девчонкой, что решила влезть в эту мужскую профессию, пусть смотрят, а потом перемывают косточки. Одну за другой, пока не успокоятся. Пока не разберут её скелет целиком.

— Голдштейн, — он обхватывает ее за плечи, не так, как Джон. Одним движением укрывает от всего мира, прижимает к плечу, не давая вырваться, и что-то тихо шепчет на ухо. Наверняка что-то успокаивающее. «Не работает, ты, чертов идиот!» — хочется кричать Тине, но горло по-прежнему сдавливают рыдания, а сквозь них прорывается только одно слово.