Копья, которые употреблялись туземцами при охоте, были немного больше метра длиной. Они делались из тонкого, но твердого дерева.

Наконечник их был каменный или костяной. Металлов туземцы обрабатывать не умели.

Была и другая крупная дичь, за которой охотились туземцы. Это — эму, австралийский страус. На него охота велась из засады. Там, куда эму приходили на водопой, делался из травы шалаш. Охотник прятался в нем, а когда птица подходила близко, убивал ее ударом копья. Самый крупный эму, которого мне пришлось увидеть, достигал почти 2 метров высоты. Крупные кенгуру были почти не меньших размеров.

Змей туземцы убивали просто палками, а птиц — бумерангами, которыми они замечательно искусно владели.

В обычное время туземцы не очень много ели — только в пределах необходимости. Но большие охоты доставляли такое изобилие пищи, что начинались прямо-таки оргии обжорства. После удачной облавы устраивался грандиозный корреббори, и тут-то песни и пляски чередовались с едой. Я не поверил бы, если бы не видел много раз собственными глазами, что можно съесть такое количество мяса.

Иногда я охотился на дюгоней, которые нередко встречались в здешних водах. Со своего островка я привез с собой гарпун. Это орудие постоянно привлекало внимание туземцев. Они то и дело трогали руками его наконечник и очень удивлялись тому, что металл был так холоден. Не меньшее удивление вызывал у них и мой топор.

На охоту я выезжал в сопровождении Ямбы. Туземцы всегда собирались на берегу целой толпой и с большим интересом следили за моими действиями. Охотился на дюгоней я не просто для развлечения. Мне хотелось сделать большой запас сушеного и вяленого мяса. Я не терял надежды, что рано или поздно отправлюсь на своей лодке в цивилизованные страны. Вот для этого-то я и заготовлял мясо. Я построил из бревешек особый сарайчик, куда и складывал свои запасы. Для жилья я построил себе небольшую хижинку по европейскому образцу, с покатой крышей. Перед хижиной сделал навес, под которым постоянно горел костер.

Кстати, туземцы старательно оберегали огонь. Они не допускали, чтобы костры потухали. Даже когда они переходили всем племенем на другое место, они не тушили огня. Женщины несли с собой тлевшие головешки, которые легко было, в случае надобности, раздуть. Очень редко случалось, чтобы женщины давали огню потухнуть. За это их жестоко наказывали. К наказаниям женщины относились очень хладнокровно. Они не пытались убежать, не пытались сопротивляться, а покорно и неподвижно стояли под градом самых зверских ударов палками. Когда наказание кончалось, женщина уходила и залечивала свои раны, прикладывая к ним землю. Раны заживали быстро, хотя все лечение состояло только в прикладывании к ране земли да кое-каких листьев.

Упомяну заодно и о туземных докторах. Эти люди назывались здесь «рюи». Почти все болезни они лечили усиленным растиранием пораженного места маленькой раковиной. Такой способ лечения напоминал массаж. Растирание производилось сначала по направлению сверху вниз, потом поперек. Впрочем, туземцы болели очень редко, и наиболее распространены были заболевания на почве обжорства, когда после удачной большой охоты или рыбной ловли дикари объедались по нескольку дней подряд.

В таких случаях врач растирал живот пациента так сильно, что нередко стирал кожу до крови. Он давал больному некоторые сорта трав, которые очень помогали в таких случаях. Съесть туземец мог очень много. Я сам видал, как один крупного роста воин съел почти целого кенгуру. Правда, этот кенгуру был небольшой, но все же его мяса хватило бы по крайней мере на 3–4 взрослых людей.

Туземцы были крайне суеверны. Те болезни, которые вызывались непомерным обжорством, они объясняли естественными причинами и прибегали в таких случаях к помощи своих врачей.

Но большинство болезней, например всевозможные лихорадочные заболевания, они приписывали или «злому духу» или чаще всего «дурному глазу» какого-нибудь врага из другого племени, который, из зависти к храброму воину, «испортил» его, «наслал» на него болезнь. Поэтому-то, когда кто-нибудь заболевал, прежде всего поднимался вопрос — не был ли больной кем-нибудь «испорчен». На основании всяких признаков старались определить, кто именно мог «испортить» больного.

Когда выяснялся виновник болезни, снаряжалась целая экспедиция. Она должна была отомстить виновному, а заодно и его племени. Такими же последствиями нередко сопровождалась и смерть воина. Туземцы искали «колдовства» всякий раз, как умирал воин, особенно, если он был молод.

Тело покойника клалось на высокий деревянный помост. Под помостом раскладывалось оружие мертвого. Когда труп уже разлагался и начинал разваливаться на куски, вожди племени и друзья покойного приходили и внимательно рассматривали гниющее тело. Они искали каких-то признаков, по которым можно было узнать, кто «наслал смерть» на умершего. А когда они «узнавали» это, то снова отряд воинов шел мстить.

Поэтому войны между отдельными племенами почти что не прекращались. Причин было достаточно: там заболел воин, там кто-то умер…

А всякая битва влекла за собой каннибальский пир.

Приблизительно через месяц после моего приезда в эту местность Австралии, я в первый раз был свидетелем каннибальского пиршества. Один из воинов нашего поселения умер. Его друзья, на основании своих наблюдений над разложившимся трупом, решили, что он был «испорчен» и умер от колдовства одного из членов племени, жившего невдалеке от нас. Тотчас же несколько сотен воинов отправились, чтобы отомстить врагам. Те, очевидно, уже узнали о случившемся и поджидали нападения. На одной из полян наш отряд встретил воинов неприятеля.

Здесь мне пришлось ознакомиться со способом ведения войны у австралийских дикарей. Оба отряда остановились на некотором расстоянии друг от друга. Один из наших вождей выступил вперед и начал довольно спокойно объяснять противникам причину, вызвавшую наше нападение. Со стороны противника также выступил один из вождей. Этот возражал. Некоторое время вожди разговаривали мирно. Но прошло 10–15 минут, и оба начали горячиться. Поднялась перебранка, ссора, посыпались взаимные оскорбления. Тогда воины увели вождей. Новая пара вождей начала переговоры. И эти постепенно договорились до криков и ругани. Оскорбления, которые так и сыпались из уст вождей, направлялись, главным образом, против личности покойника. Проклинались и отдельные части его тела — сердце, кишки, голова, проклинались и его родственники, предки, имущество. Проклиналось все, что имело то или иное отношение к покойнику.

Взаимные оскорбления достигли, наконец, крайнего предела. Тогда вождь бросил свое копье в сторону противника. Это было сигналом к битве. Тотчас же началась общая схватка. Дикари не знали никакой военной тактики, каждый из них дрался сам по себе. Через несколько минут наши противники были разбиты на голову и обратились в быстрое бегство. На поле битвы осталось несколько убитых и тяжело раненых. Дикари не знают пощады, и раненые не надеялись на нее. Кто мог уйти, ушел. Наши воины тотчас же добили своими «вадди», то есть палками с утолщением на конце, всех раненых, которые остались на поляне. Затем трупы были положены на носилки из древесных ветвей и торжественно отнесены в наш лагерь.

Можно было догадаться по многим признакам о том, что готовилось в нашем лагере. Готовилось каннибальское пиршество. Я не мог протестовать или делать какие-нибудь замечания по этому поводу. Я был бессилен.

Женщины вырыли в песке руками три длинные канавы (по числу трупов). Это были печи. В каждую из них положили по трупу, сверху набросали камней и засыпали песком. Затем над всеми этими канавами развели огромный костер, который старательно поддерживался в течение двух часов. Дикари все это время были очень весело настроены, заранее предвкушая, очевидно, удовольствие полакомиться. Наконец, был подан сигнал — огонь был потушен и печи открыты. Я взглянул в одну из канав — труп сильно обгорел, кожа на нем потрескалась, из этих трещин вытекал растопившийся жир…