Утром они вышли на палубу и увидели вокруг себя совсем другую воду. Вместо серой озёрной воды, которая отливала оружейной сталью, их окружала бескрайняя бирюзовая равнина, и небо над ними было синим и безоблачным. Корабль с хорошей ровной скоростью рассекал безмятежные воды.

— Кажется, мы уже плывём по южному морю. Интересно, куда? — спросил Жан.

— Не так уж интересно. Всё заканчивается, Жан, — немного грустно сказал Ариэль.

Жан кивнул. Друзья некоторое время молчали. Потом Ариэль сказал:

— У меня всё тевтоны из головы не идут. То, что вытворяет этот Орден — самое ужасное из того, что я видел в вашем мире, да, слава Богу, я ещё многого не видел своими глазами.

— Ты бы не выдержал этого, Ариэль.

— Боюсь, что да. Видеть, как крестоносцы во славу Божию с именем Христовым на устах безжалостно убивают женщин и детей — это было бы выше моих сил. А ведь большинство из них искренне уверены, что таким образом служат Богу. Они ведь религиозны, я видел это. Но что это за религиозность? Её невозможно постичь. Люди бестрепетно во имя Христа нарушают буквально все Христовы заповеди разом, и не сомневаются в том, что Христос будет доволен. Как, оказывается, легко погубить свою душу, даже искренне полагая, что служишь Богу. В Святой Земле было легче — здесь христиане, там сарацины — не ошибёшься.

— Но ведь и сарацины так же были уверены, что служат Богу, и вера их была не слабже нашей. Они считали нас порождениями дьявола, а мы то же самое думали про них. И в Святой Земле крестоносцев так же легко было обвинить в нарушении разом всех Христовых заповедей, в том, что они лишь прикрываются именем Христовым. Что ты можешь сказать о религиозности Лузиньяна или Ридфора? Ведь не безбожники же эти рыцари, они очень даже религиозны. Но что это за религиозность? Что у них в душе? Я не знаю, мне недоступны их души. Их легко обвинить, но как бы при этом не обвинить себя.

— Ты прав Жан, и в Святой Земле всё было непросто, за исключением последнего выбора. Самое страшное в вашем мире не то, что здесь много зла, а то, что добро и зло здесь причудливо перемешаны, их порой невозможно отличить. Никогда не забуду юного тевтона с ясными глазами. Это настоящий идеалист с чистой душой. А ведь мы нашли его в толпе негодяев. Как всё это понимать и воспринимать? Это невыносимо.

— Что невыносимо, то и не придётся выносить. Смотри — берег.

На горизонте появилась полоска земли, которая становилась всё шире. Вскоре друзья уже видели густой лес, который опускался прямо в лазурные воды. Показался деревянный причал, такой же, как и на русском озере. Корабль, постепенно сбавляя скорость, с безупречной точностью подошёл к причалу и, даже не ударившись о него, замер. Рыцари вступили на причал, сходни с которого вывели на тропинку, уводящую вглубь леса. Перед тем, как покинуть берег, Ариэль оглянулся. Корабль стоял на месте. Значит, ждёт. Ариэль кивнул своей догадке.

Они шли по ровной плотно утрамбованной тропинке через лес, в котором росли самые разнообразные деревья. Растительность здесь была буйной, но странным образом ни одна из ветвей над тропинкой не нависала и не мешала идти. Сама тропинка производила такое впечатление, будто по ней постоянно ходит взад-вперёд великое множество людей, но вокруг не было ни души. Ариэль уже знал, что людей они здесь не встретят.

Шли молча, почти не глядя по сторонам, понимая, что сейчас что-то будет, ведь на дорогах, по которым вёл их Господь, слишком долго ждать не приходилось. И вот лес закончился, перед ними простиралась обширная лужайка, покрытая ровной зелёной травкой. На краю лужайки стояло всего одно дерево. Но что это было за дерево! Его крона была огромна, она, казалось, наполняла собой весь мир. Неба больше не было, оно полностью скрылось в ветвях зелёного гиганта, которые, впрочем, хорошо пропускали солнечные лучи, так что было вполне светло, только свет этот был немного приглушённый.

Ариэль, забыв про Жана, пошёл к чудо-дереву и стал внимательно рассматривать крону. Среди миллионов листьев не было даже двух одинаковых. Это дерево было одновременно и дубом, и клёном, и вязом, и всеми деревьями, которые когда-либо росли на земле. Среди его ветвей весело щебетали мириады маленьких птичек, и среди них тоже не было двух одинаковых. Пёрышки птиц были всех мыслимых и немыслимых расцветок. На лице Ариэля отразились и грусть, и радость, и все возможные человеческие чувства. Он помолчал, повздыхал и, наконец, сказал другу:

— Вот мы и расстаёмся, дорогой Жан. Моя невеста Иоланда зовёт меня. Когда-то она вышила большой прекрасный ковёр, на котором было изображено это дерево, а я, едва взглянув на её вышивку, понял, что она — моя половинка, данная мне Богом. Видимо, она истомилась в разлуке и умолила Бога вернуть меня, причём, таким образом, чтобы я не усомнился, что это она меня зовёт. Во всём царстве пресвитера Иоанна только моя Иоланда знает, что такое разлука, а потому и она уже из нашего мира, Жан.

— Ты сказал «из нашего»? Значит, ты уже считаешь наш мир своим?

— Конечно, Жан. Мы сейчас на границе двух миров. Это дерево Сифа. Ты слышал о нём?

— Не приходилось.

— Когда Адам и Ева были изгнаны из земного рая, они поселились неподалёку. У них появились дети, потом произошла эта страшная история с Авелем и Каином, а потом у них родился третий сын — Сиф, от которого мы все и происходим. Сиф посадил это дерево. Смотри, какой у него толстый мощный ствол.

— Значит, земной рай где-то неподалёку?

— Да, он здесь, рядом. Интересуешься?

— Не особо. У нас многие ищут земной рай, но я никогда не мог понять, зачем? Ведь в Царстве Небесном гораздо лучше, а дорога на Небеса нам хорошо известна из Евангелия, тут нет никакого секрета, и не нужны никакие дальние странствия, чтобы туда попасть. Можно всю жизнь не покидать своей деревни и, если исполнять Христовы заповеди, попадёшь туда, где гораздо лучше, чем в земном раю.

— Я тоже так считаю. Нет смысла домогаться всяких чудес, хотя их на самом деле полно в нашем мире. Про дерево Сифа, например, вообще трудно сказать, к какому миру оно принадлежит. Оно таинственно и непостижимо. Известно, что обходить его с другой стороны нельзя — люди исчезают. Конечно, они не тают в воздухе, просто там — Царство пресвитера Иоанна. Там мой дом, мне до него лишь несколько шагов.

— Соскучился по дому?

— Да, соскучился… Вот только знаешь… мне страшно туда возвращаться. Не представляю, как я теперь буду жить в нашем прекрасном царстве. Мне, наверное, всё будет казаться там игрушечным, ненастоящим, выдуманным. У нас столько радости, доброты, улыбок, человеческого тепла, а чего они стоят, если разобраться? Боюсь, что буду смотреть на наших людей и усмехаться: вы ничего не знаете, не понимаете, вот вас бы туда, мы бы ещё посмотрели. А не надо бы так, но смогу ли я удержаться от этого соблазна? Ну пусть я уберегу свою душу от высокомерия, но ведь теперь мне со своими и поговорить-то не о чем. Вспомню Хаттин, и душа содрогнется, а ведь никому об этом даже рассказать не смогу — никто не поймёт. Тебя уже не будет. А может ты со мной?

— Нет, Ариэль, мне к вам не надо. Я ведь не ребёнок, чтобы ходить и восхищаться вашими дворцами, хотя и не сомневаюсь, что они великолепны. Но что мне там делать? Я — человек оружия, а в вашем мире это без надобности.

— Вот-вот. А я-то теперь за какой надобностью нужен в царстве пресвитера? Конечно, обо всём в подробностях доложу иерархам, и они на основе моей информации примут, должно быть, очень важные решения, а что потом? У нас не с кем и не с чем бороться. А зачем тогда жить? Уйду, наверное, в пустыню на драконью границу, но что это за пустыня, если её солнце не сжигает?

— Это всё понятно, Ариэль. Тебе там будет теперь трудно, особенно — первое время. Но помни главное: была Божья воля на то, чтобы ты оказался здесь, а теперь есть Божья воля на то, чтобы ты оказался там. Так хочет Бог. Значит, Он на всё даст силы и укажет тебе твою задачу в Царстве пресвитера.