И вот он увидел картину, которая вывела его из болезненного состояния. На главной площади города дюжина рыцарей остервенело защищалась от тех рыцарей, которые ворвались в город. Он вдруг вспомнил, зачем так стремился сюда — наказать мерзких убийц безоружных крестьян. У него совершенно вылетело из головы, что он с таким же успехом мог мстить убийцам безоружных горожан. Сейчас он помнил лишь о том, что настиг наконец тех, кого преследовал от сожжённой деревни, и хотел наброситься на них. Но не успел. Оборонявшиеся рыцари вдруг неожиданно побросали мечи, сняли шлемы и, тяжело дыша, улыбались, глядя на победителей. Один из них, кривясь в улыбке, прохрипел:

— Хватит уже, сдаёмся.

— Гийом, старый негодяй, это опять ты? Твоя семья ещё не разорилась, выплачивая выкупы? Ты смотри, я ведь когда-нибудь и убить тебя могу ненароком.

— Можно подумать, что ты, Ансельм — негодяй молодой. Когда-нибудь я наброшу тебе верёвку на шею и запрошу за тебя такой выкуп, что ты разом вернёшь мне все деньги, которые я тебе выплачивал. А убить меня ничуть не легче, чем тебя.

Они оба грубо расхохотались, а потом обнялись.

— Ну что, — спросил Ансельм, — есть в этом гнусном городке приличное вино?

— У бургомистра неплохой погреб, — усмехнулся Гийом.

— Ну так пойдём поскорей напьёмся, а потом, уж извини — под замок.

— Вино-то хоть будешь приносить?

— Да неужели мне жалко вина вашего бургомистра? У него наверняка одна кислятина.

И тут в дело вмешался Ариэль:

— Господа, ваши пленники — гнусные убийцы, они недавно сожгли две деревни и перебили всех крестьян. Они должны быть обезглавлены.

— Убийцы? — усмехнулся Ансельм. — Так ведь и мы не из церковных певчих, — все рыцари засмеялись. — Про те деревни мы знаем, поэтому мы и здесь. Не переживай, храмовник, они за всё заплатят. За каждого из них мы получим по увесистому кошелю золота. А ты говоришь — обезглавить. Недаром про храмовников говорят, что они все головорезы. Где же твоё христианское милосердие? — он опять расхохотался, и все рыцари ответили ему дружным смехом.

— А где было твоё христианское милосердие, когда вы убивали женщин, стариков и детей?

Ансельм заметно напрягся и недоверчиво искоса глянул на Ариэля. Он явно не понимал, что тут происходит и, видимо, боялся, что ему о чём-то неизвестно. Ни разу в жизни его ещё никто не упрекнул в истреблении мирного населения. Он всё делал по правилам. А что на сей раз не так? Неужели Орден Храма положил глаз на эти земли? Но тогда этот вопрос не его уровня, а его никто не предупреждал об интересах Ордена в здешних краях. Ансельм успокоился и относительно добродушно, хотя и грубовато проворчал: «Не лезь не в своё дело, храмовник».

Разум уже покидал Ариэля, когда он это услышал. Ему показалось, что его мозг взорвался, и теперь у него под черепом полыхает чёрное пламя. Он решил, что должен перебить всех рыцарей — и тех, и этих. С лютой ненавистью глянув на Ансельма, Ариэль прорычал: «Ты умрёшь первым, выродок!». Он уже успел выхватить меч, но в этот момент огромный кулак Жана чётко впечатался в его висок. Оглушённый Ариэль потерял сознание, Жан ловко подхватил его и перебросил перед собой поперёк коня. Взяв под уздцы коня Ариэля, он мрачно глянул на растерявшихся рыцарей и спокойно, но тяжело проговорил: «Мой друг тронулся рассудком. Думаю, у вас нет и не может быть к нему никаких претензий». И тотчас, не глядя на реакцию рыцарей, стремительно ускакал, торопясь покинуть разорённый город.

Первое, что услышал Ариэль, когда пришёл в себя, было весёлое птичье щебетание. Ему это понравилось. Он подумал: «Хотя бы птицы ещё могут веселиться в этом мире». Потом он открыл глаза и увидел над головой низкий потолок, сложенный из грубых замшелых брёвен. Сквозь потолок кое-где пробивались солнечные лучи. «Непорядок, — подумал Ариэль. — Если лучи пробиваются, значит и дождь протечёт. Надо поправить». Но лучи были такие же весёлые, как и птичьи голоса, их ласковое тепло коснулось его души, и он подумал, что поправить крышу ещё успеется. Тогда он пошевелил руками и ногами, они слушались, но с большим трудом. Осторожно повернув шею, он увидел, что рядом с ним на коленях молится Жан. В этот момент словно огромный камень упал на его душу и так тяжело её придавил, что стало трудно дышать. Он всё вспомнил.

— Где мы? — с трудом спросил Ариэль, его язык еле ворочался во рту.

— В лесу, — ответил Жан. — В хижине у отшельника. Его сейчас нет, но скоро придёт.

— Давно мы здесь?

— Неделю. Ты был без сознания. Мой удар мог вырубить тебя на час, но и через день ты не очнулся. Я ехал по лесу, думая забраться в самую глухомань, подальше от людей, и вот набрёл на эту хижину, а в ней нашёл Божьего человека. Он сказал, что у тебя нервная горячка, следствие сильного душевного потрясения. Мы усиленно за тебя молились, а вчера старец совершил над тобой таинство соборования. Вижу, подействовало. Господь помог тебе.

— Господь…

— Только не вздумай богохульствовать!

— Нет… нет… — совсем слабым голосом прошептал Ариэль. — Но я очень виноват перед Господом и не думаю, что Он меня простит.

— Да, Ариэль, ты виноват, — сокрушённо промолвил Жан, — но милость Господа безгранична, ты вернёшься к Нему.

— Жан, у меня в душе ад — огромный, чёрный, мрачный. В душе только холод и грязь — ничего больше. Господь осудил меня на адские муки. Я уже осуждён, о прощении говорить поздно.

Жан тяжело вздохнул. Он понимал, что никакими словами не может дать другу облегчение. Покачав головой, он сказал только: «Подожди, скоро придёт старец». И старец вскоре появился: в длинной серой сутане, ветхой, многократно заштопанной, но аккуратной, с длинной седой бородой и такими же седыми, лежащими на плечах, волосами. Лица под бородой почти не было видно, оставались одни глаза — добрые и строгие одновременно. Взглянув на Ариэля, старец сказал только: «Очнулся». Прозвучало это как-то очень просто, по-житейски. Ариэль отвёл глаза, старец долго внимательно на него смотрел, видимо, оценивая состояние несчастного, а потом так же просто сказал:

— У меня к тебе только один вопрос, чадо: веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа?

— У меня, отче, больше нет сил веровать.

— Это понятно, что сил нет. А желание есть?

— Мне кажется, я уже ничего больше не хочу. Я уже в аду.

— И это понятно. Христос выведет тебя из ада, если только сам этого захочешь. Ты слуга Христов! Хочешь ли вернуться ко Христу на службу? — голос старца обрёл неожиданную силу, он проник в самые глубины душевного ада несчастного рыцаря и задел в его душе за что-то всё ещё живое. — Хочешь ли вернуться ко Христу?

— Конечно, я хотел бы, но…

— Без «но». Я принёс всё необходимое для литургии. Сейчас ты пойдёшь с нами в храм и примешь участие в богослужении.

— Я не достоин этого, отче.

— Разумеется, недостоин. Это дар, который даётся не по достоинству, а по милости Божией. На ногах стоять можешь?

Ариэль медленно сел, потом с трудом встал и сразу закачался. Жан тут же подхватил его под локоть. «Пошли», — отрезал старец.

Они вышли из хижины, Жан продолжал поддерживать Ариэля. Рядом с хижиной оказалась небольшая постройка из грубо подогнанных камней, увенчанная небольшим деревянным крестом. Они зашли внутрь, здесь было очень уютно. Скромный иконостас из старых потемневших икон, отгораживая алтарь, оставлял место не более, чем для трёх человек. Старец кивнул Ариэлю на грубый табурет, стоявший у западной стены: «Садись. Не сможешь сидеть — ложись вот тут в уголке, нисколько не смущаясь, но из храма ни в коем случае не выходи, даже если очень захочется». Потом старец глянул на Жана и повелительно сказал: «Чадо Иоанне, читай часы».

Жан взял часослов и начал читать — чётко, размеренно, бесстрастно, а старец тем временем исчез за алтарной перегородкой. Сидеть Ариэлю действительно было тяжело, он прислонился к неровной стене, камни впивались в спину, но иначе он просто упал бы. Его начало мутить, казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Слова молитв, некогда такие родные и радостные, сейчас почему-то были неприятны и даже мучительны. Эти слова напоминали ему о его отречении, и он, конечно, предпочёл бы их не слышать. Ариэль чувствовал, что сейчас он на литургии — чужой, всё здесь было не для него и даже против него, его терзал нестерпимый стыд, очень хотелось немедленно отсюда убраться, в лесу он мог быть просто одной из зверюшек, а в храме чувствовал себя омерзительным и недостойным существом. Старец сказал, что он сможет вернуться, но сейчас он в это не верил. Кто отрёкся от Бога, тому конец. Сейчас Ариэль не смог бы даже определённо сказать, верит ли он в Бога по-прежнему, или уже нет. За те безумные слова, которые он наговорил, когда рассудок его начал мутиться, ему было нестерпимо стыдно, но он вроде бы до сих пор так думал, хотя и не вполне. Он понял, что, благодаря Жану, его отречение не было полным, окончательным, он всё же не отдал душу демонам, и всё-таки теперь они хозяйничали в его душе почти как дома. Если суметь зацепиться за это «почти», то можно выбраться. Но как же было плохо! И он вдруг понял почему — он притащил за собой в храм целый рой демонов, а для них это самое невыносимое место на земле, они здесь мучаются и в ответ мучают его, побуждая уйти из храма.