— Ты что, все знаешь?

Варя скромно пожала плечами. Почему-то мысль о том, что не надо палиться перед матерью, пришла к ней уже после. В конце концов, мама ведь и на нервах обидеться могла, что Варя все знала и ничего не сказала ей. Она бы, потом, конечно, отошла и извинилась бы, наверно, но рисковать все равно не хотелось.

— Они ведь взрослые люди, в конце-то концов, — сказала Варя.

Мама фыркнула.

— Ага, очень взрослые. Помню я себя в их возрасте, тоже такой себя самостоятельной и умной мнила… — Марьяна Анатольевна усмехнулась как-то грустно и покачала головой. — Ты, наверно, не знаешь, но моя мама, твоя бабушка, мне с твоим отцом встречаться запрещала строго-настрого. А уж его мать как бунтовала против нашего романа!.. — бледные мамины пальцы раздирали косу на отдельные прядки, вырывая из их резинки и растрепывая, а она этого, казалось, не замечала. — И надо же, я ведь говорю сейчас совсем как мать, — неожиданно рассмеялась Марьяна Анатольевна. — Она ведь тоже, как что, так начинала голосить, что я еще неразумное дитя и ничего в жизни не понимаю…

Варя с интересом слушала, продолжая растирать Барни, который тоже как-то притих, развесив обрубки ушей. Бабушек она почти не помнила, потому что и приезжали они очень редко в их городскую квартиру, а потом и вовсе умерли, почти одновременно, так что в ее памяти они остались смутным пятном неизвестности. А мама никогда особенно не впадала в воспоминания о молодости и юности. Странно было осознавать, что и она была когда-то в ее возрасте, молодой и дурной.

— А кто из нас на тебя больше похож? — вырвалось у Вари.

Марьяна Анатольевна недоуменно вскинула брови.

— Ну, в смысле, на тебя молодую. В смысле, — тут же поправилась Варя, — ты и сейчас не старая, но… Ну ты поняла, что я пытаюсь сказать же, да?

— Расслабься, а то сейчас дым из ушей повалит, — усмехнулась Марьяна Анатольевна. — Как это ни странно, но, наверно, Леша.

— Леша?

Мама кивнула с веселой улыбкой.

— У него мой характер. Я, знаешь ли, не всегда была такой спокойной и непоколебимой. — Варя от услышанного чуть не поперхнулась. — Я в юности еще той оторвой была… И гуляла по ночам, и на гаражи лазила, и в сомнительных компаниях была замечена, и бабушки-соседки меня недолюбливали… Не то, что твой отец, — Марьяна Анатольевна улыбнулась как-то светло и мечтательно. — Вот он у нас был потомственный интеллигент, играл на скрипке и ходил весь такой аккуратный, в костюмчике и в очках. Весь из себя заучка-заучкой.

— Папа? — вытаращила глаза Варя. Почему-то не складывался у нее этот образ: мать-хулиганка и умничка-отец.

— Да-да… — кивнула мама. — Знаешь, как меня пацаны во дворе дразнили, когда мы с ним гулять начали? И к нему на разборки ходили.

— И что?

— И ничего, — мама рассмеялась. — Вернулись всей компанией с разбитыми носами и фонарями под глазами. А папаша твой с тех пор пользовался в нашей компании уважением. Правда, после этого поссорились твои бабушки, потому что Петя, как очень умный мальчик, честно сознался своим родителям, что дрался за девушку с местными… А мать его заявилась к нам под ужин и как давай орать… Они даже на нашей свадьбе друг с другом не разговаривали.

Варя только качала головой, слушая эти откровения. Чтобы ее папа и дрался? А мама, вот эта женщина-одуванчик со стальным взглядом, была грозой района? Да это же… Это же… Ну, не бывает так в реальной жизни, ведь не бывает же? Вот только она была вполне себе живым подтверждением, что, все-таки, бывает.

— Противоположности притягиваются, да, мам? — только и смогла, что произнести Варя.

— Это уж точно, — улыбнулась та. Потом закусила губу и посмотрела в сторону двери. — Как думаешь, они там уже закончили отношения выяснять?

Варя прислушалась. В квартире, вроде бы, было тихо. Значить это могло все, что угодно.

— Не знаю. Но, наверно, надо выйти и посмотреть. А то вдруг они ушли куда-нибудь, а мы тут будем ныкаться… Да и Барни уже рвется на свободу, — сказала она, посмотрев на пса, который, в общем-то, вполне был доволен нынешним положением. Но ведь Варя, как хозяйка, знала, чувствовала, да.

Дверь они планировали открыть тихонько и также тихонько, по-партизански, пробраться к кухне, чтобы совершенно незаметно для действующих лиц послушать, что происходит. Вот только Барни в очередной раз им спутал все планы. Увидев, что дверь из обители водных пыток открывается, он выпрыгнул из ванны и резвым галопом рванул прочь, сшибая на своем пути все, что имело неосторожность попасть под лапы и хвост. Ни о какой конспирации теперь уже речи идти не могло.

Леша и Аля стояли у окна, и выражения их лиц можно было описать исключительно емким «сложные». Оба хмурились, но если Аля с оттенком недовольства, то Леша же так, будто пытался ее в чем-то убедить. Хотя почему в «чем-то»… Тут и так все было понятно. Но — и это Варю очень порадовало, — Леша держал Алю за руку и та даже не вырывалась.

— Как у вас тут дела? — спросила Марьяна Анатольевна с видом, будто разговор шел про погоду.

— Вполне неплохо, — отозвался Леша. — Правда тут еще кто-то упрямится…

— Замуж я за тебя все равно не пойду, — откликнулась, закатив глаза, Аля и, видимо, уже не в первый раз.

— Ага, конечно-конечно, — кивнул Леша. — С подводной лодки, знаешь ли…

— А в нос?

— Ты? Мне?

Аля фыркнула.

— Тогда я тебя во сне воском проэпилирую, — с нежной улыбкой сказала она.

— Короче говоря, мы в процессе, — кашлянув, произнес Леша, повернувшись к маме и Варе.

— Ну и хорошо. — Марьяна Анатольевна кивнула и пошла к холодильнику. — Ужинать будете?

Варя смотрела на Алю и Лешу, чувствуя, как на лицо наползает улыбка, и не могла не думать о том, что рассказала ей мама. Весь такой боевой и скорый на расправу Леша, который, подумать только, был похож на Марьяну Анатольевну характером, и совершенно правильная в повседневной жизни Алевтина. И в то же время — Аля была шебутной и дурной на всю голову, а Леша… Леша спокойным и домашним.

Вот уж точно: противоположности притягиваются.

========== Часть двадцать седьмая, финальная ==========

В школе «Кленовый лист» существовала прекрасная традиция. В день последнего звонка выпускников все классы выстраивались в коридорах школы с цветами в руках, и выпускники проходили мимо под музыку, льющуюся из колонок, младшие ученики аплодировали, вручали им те самые цветы, кто-то всучивал шоколадки и конфеты, а выпускники утирали скудные слезки зарождающейся ностальгии. Ну, должны были, по крайней мере.

Каждый год, когда Варя участвовала в этом показательном выступлении в качестве живой изгороди, она с завистью смотрела на проходивших мимо одиннадцатиклассников, которые уже, вот счастливые, отмучились. И пусть каждый раз тянущаяся лямка сокращалась, саму себя, проходящую по этому коридору, Варя не представляла. Каким-то несбыточным казалось, что и она пойдет вот так же, и ее школьная каторга кончится.

А потом, как-то совершенно внезапно, ведь такие вещи только так, внезапно, и происходят — наступил ее собственный последний звонок. Казалось бы: только вчера она пришла первого сентября в школу, мрачно размышляя о бренности бытия и бесполезности этого всего, и вот уже последний день учебы в школе. Последний день школы вообще!

Потом, конечно, будет еще университет или институт, будут пары, будут занятия, но… Это ведь все уже будет не то, совсем не то. Не будет классной комнаты, не будет кабинета Али, не будет вечно кудахтающей Ирины Владимировны, не будет знакомых коридоров и подоконников.

И ей даже немного взгрустнулось, почти совсем чуть-чуть, так, капелюшечку. Но только немного, потому что стоило ей подумать, что все, больше не будет не только того, что она знала и что любила в школе, но и всего остального — мрачного прошлого, которое тащилось за ней словно темный шлейф, скотских одноклассников и вечных шепотков, которые сопровождали ее всю жизнь… Ну, последние несколько лет, зачем уж драматизировать. И стоило ей это осознать, как всю грусть унесло бурным потоком радости.