Напротив кровати, у другой стены, стоял туалетный столик с большим зеркалом как в гримерке. По раме шли маленькие лампочки, светившиеся белым ясным светом. Алина называла его «злым зеркалом», потому что такой свет показывал все недостатки, каждую складочку и каждое несовершенство. Но красилась она все равно возле него. Потому что если в злом зеркале не видно прыща или мешков под глазами — значит их не увидит никто.

На столике царил творческий косметический беспорядок. Стояли вперемешку старые помады, загустевшие блески для губ. В ряд, словно бравые солдаты, были выставлены пузырьки духов, которыми уже давно никто не пользовался. Любимыми у Алины были те, что хранились в похожем на каплю пузырьке. Она берегла их как зеницу ока и душилась ими только в особых случаях. Когда Алина собиралась на свидание — а Варя сидела на кровати, поджав ноги под себя и наблюдая за ее сборами, в комнате всегда пахло именно ими.

В центре столика лежала забытая расчёска с несколькими запутавшимися светлыми волосками в зубчиках. А под расческой зажат огрызок тетрадного листа, на котором чужим почерком нацарапан выцветший номер телефона и подписано «Игорь», а рядом с именем — нарисованное фломастером сердечко. Интересно, подумала Варя, а этот Игорь ждал ее звонка? Знает ли он, что с ней случилось? Или решил, что симпатичная блондинка просто его продинамила?

Варя взяла пузырёк в форме капли в руки, сняла крышечку, поднесла к носу. Крышка почти не пахла, сколько бы она не нюхала ее. Тогда Варя подняла пузырёк над головой, взболтала его и брызнула несколько раз, чувствуя, как холодная морось падает на лицо. Медленно втянула носом воздух и улыбнулась.

На зеркале, заткнутая за раму, висела фотография: Алина в ярком желтом платье с рисунком из крупных цветов, Лёша, выглядящий чуть старше Вари сейчас, и сама Варя, сидящая у него на коленях, замотанная в куртку словно в смирительную рубашку.

По щекам потекли слезы, но на этот раз Варя была им рада. Словно вместе с дверью в комнату сестры открылось что-то внутри неё, что-то, что она держала под замком все эти годы, будто прятала от самой себя.

Варя коснулась пальцем лица Алины на фотографии, потом посмотрела в зеркало на себя. Они были разными, но одновременно очень похожими. Тем самым мистическим образом, каким похожи разновозрастные друг на друга, будто взяли лицо и разделили его на двоих. Хотя ничего мистического в этом не было, ведь Лёша — до всех его выматывающих тренировок, — был точно также похож на них, пусть и в мужском варианте. Обычная генетика. И все равно Варе казалось это чем-то таинственным и волшебным.

И все-таки Алина была мягче, женственней. В ней было больше того неуловимого, девчоночьего. В этом она была похожа на маму, которая, казалось, была воплощением мягкости. А Варя — теперь она видела это ясно, — была жёстче. Это читалось в твёрдой линии губ и в насупленных бровях, и в выражении серых глаз — холодных, словно зимняя стужа. У Алины глаза всегда смеялись и улыбались.

Из комнаты уходить не хотелось. Варя прошлась мимо этажерок с книгами, внимательно изучая коллекцию сестры. Посмотрела на беспорядок на письменном столе: учебники и тетради навалены хаотичной горкой на одной стороне, на другой боком стоит старый белый ноутбук. Не сумев преодолеть любопытство, Варя подсоединила его к розетке и включила, но тут ее ждало разочарование: ноутбук был запаролен, а самого пароля нигде видно не было. Да и не стала бы Алина оставлять его на видном месте. Вздохнув, Варя выключила ноутбук и вернула его на место. Эта тайна так и останется неразгаданной.

Наконец, когда каждый угол комнаты был внимательно изучен и орошён солёными слезами, то и дело брызжущими из глаз, Варя подошла к постели и улеглась на пушистый плед, сворачиваясь в комочек. К груди прижала мишку Алины и закрыла глаза. Спать не хотелось, но хотелось вспоминать сестру и думать о ней.

Какой бы она была в семнадцать лет? Какой бы была в двадцать? Что бы делала сейчас, на кого пошла бы учиться, жила бы все ещё с ними или переехала бы, как Лёша?

Вопросы роились у неё в голове, и впервые за долгое время Варя не отбивалась от них, пытаясь спрятать в самый дальний уголок сознания, где будет не так больно сознавать, что ответов на них она уже никогда не получит. Вместо этого Варя представляла себе, какой бы была их жизнь, будь Алина жива. Были бы они безоблачно счастливы, или жизнь все равно сгладила бы эту деталь другими невзгодами?

А самое главное — что бы Алина сделала, будь она на ее месте? Признаваться в этом не хотелось даже самой себе, но сейчас этот вопрос больше всего волновал Варю. Как бы она хотела сейчас сесть рядом с сестрой, обнять ее и рассказать обо всем, что ее тревожит… Алина бы нашла правильные слова, чтобы вернуть в ее душу спокойствие. Ведь наверняка бы нашла. Она бы выслушала ее, не перебивая, подумала бы, а потом рассказала бы какую-нибудь историю, которая случилась с ней или с одной из ее многочисленных знакомых, в которой была бы глубокомысленная мораль.

Варя представляла, как говорит с ней, а сестра отвечает, и вдруг поняла что совсем не помнит ее голоса. Помнила ее лицо, пусть и смутно, но память можно было освежить фотографиями. А вот голос… Он стерся из разума, будто его там и не было. Тогда Варя решила, что голос у Алины был мелодичный, похожий на мамин. Такой же мягкий, как ее глаза. А когда Алина смеялась, то он становился немного хрипловатым, будто она много кричала на холодном воздухе.

Варя так замечталась, что не заметила, как наступило утро. Сначала прозвенел будильник в спальне Марьяны Анатольевны, потом глухо заворчал Барни, цокая когтями по паркету. Барни прошёл в Варину комнату, ударил по двери лапой, открывая ее, зашёл внутрь. На какое-то время стало тихо, а потом снова раздалось цоканье, только уже в обратном направлении. Пёс, не найдя хозяйку на месте, пошёл будить вторую хозяйку. Беды бедами, но завтрак — это святое. Снова прозвонил будильник, послышался недовольный голос мамы, выговаривавшей псу. Но дело было сделано: Варя услышала глухие шаги и шарканье тапок по полу: Марьяна Анатольевна побрела мимо неё в ванну, умываться.

Варя вздохнула. Вот и кончилась ночь, кончилась тишина. Ей хотелось бы погрузиться в неё навсегда, но это было просто невозможно. Сейчас мама умоется и пойдёт проверять ее, Варю. А не найдя ее в комнате, начнёт нервничать и искать ее по всей квартире. Будет бегать из комнаты в комнату и даже не подумает заглянуть сюда.

Так и случилось.

— Варя? — раздался испуганный голос Марьяны Анатольевны из-за стенки.

Варя вздохнула, поправила прижатого к груди медведя. Можно было и дальше лежать тихо, молча, не подавая признаков жизни. Но она и так уже почти довела мать до родимчика, и усугублять ей не хотелось.

— Я здесь! — проговорила она так громко, насколько смогла. Голос был хриплым, надорванным. Горло тут же засаднило. И все-таки она его вчера сорвала.

Послышался грохот. Потом, на несколько минут, тишина, а потом снова шаги. Дверь открылась, в дверном проёме показалась Марьяна Анатольевна. Глаза были опухшие, под ними залегли темные синяки.

Мама остановилась в дверях, растерянно глядя на неё. Внутрь она не шагала, только держалась за дверной косяк пальцами, сжимая их крепко, так, что они побелели.

— Что… Что ты… здесь делаешь? — спросила Марьяна Анатольевна потерянно, быстро переводя взгляд с предмета на предмет.

— Лежу.

Ответ был прекрасен в своей очевидности.

В любое другое время Марьяна Анатольевна бы нахмурилась, одернула дочь и устроила бы минутку нравоучений на тему уважительного общения с матерью. Теперь же она только моргнула, снова огляделась растерянно, быстро кивнула и ушла, закрыв за собой дверь. Варя заметила, как ее глаза блеснули.

Варя вздохнула и опять закрыла глаза. Лежать так — в тишине и одиночестве, было приятно. Вставать с кровати не хотелось, да и было незачем. Конечно, будь она самую капельку ответственней, Варя бы направилась собираться в школу: завтракать, гладить блузку, искать чистые колготки. Да и рюкзак было бы неплохо собрать. Вот только Варя не чувствовала в себе ни грамма ответственности. И в школу она идти не собиралась. Ни сегодня, ни завтра, ни, возможно, вообще. Может быть, еще не поздно перейти на домашнее обучение?..